В конце улицы мы дошли до искомого стеклодува, который по-прежнему был там, очень улыбчивый. Они с Дэви поприветствовали друг друга так, будто в прошлый раз виделись не сорок лет назад, а всего неделю. Кусок стекла, извлеченный из кармана Дэви, был изучен. Да, его можно скопировать, причем легко, но придется подождать примерно два месяца.
– Это не имеет значения, – сказал Дэви на своем идеальном литературном французском. – Моя племянница живет тут, она жена нашего посла. Когда заказ будет готов, отошлите его ей.
Снова улыбки, комплименты, торжественные заверения в любви:
– Как мы беспокоились о вас, когда Лондон бомбили.
– А как мы беспокоились о вас во время оккупации. В тысячу раз хуже, когда они маршируют по улицам, чем когда пролетают над головой.
– Да, пожалуй. Мой сын был выдворен… мой зять убит – c’est la vie [80]!..
Оказавшись опять в саду Тюильри, мы сели, чтобы начать нашу, как говорят политические деятели, дискуссию о Дэвиде. Я описала прибытие «святого семейства» и их последующее поведение. Дэви заинтересовался.
– Дорогая моя! Недоброжелательные французы! Как они это восприняли?
– Мило и вежливо, как всегда, по отношению ко мне.
– Жаль, я не могу слышать, что они говорят друг другу наедине. Конечно, я видел отчет Мокбара о дзен-буддистах и не обратил на него внимания, но, похоже, в кои-то веки в его бреде содержится зерно истины. Послушай, посмотри на эту статую древнего галла. Что он делает?
– Похоже, ест пекинеса – или целует его?
– Нет… это его собственная борода, но почему он держится за нее обеими руками?
– Весьма своеобразно.
– Ты могла бы сообщить, что мой крестник женился.
– Никто не знал. Епископ города Бери увидел это в газете – Альфред звонил ему, и они погоревали вместе. О, Дэви, ну разве современный мир не тягостен?!
– Отвратителен. Нет больше никаких норм поведения.
Мы сидели, грустно глядя на галла.
Потом Дэви произнес:
– Я знаю, что мы должны сделать для Дэвида. У него, вероятно, старый стереотип эмоциональной нестабильности и отсутствия рационализма плюс серьезное нарушение работы желез. Ему наверняка потребуется серия инъекций и курс психотерапии. Я рассчитываю, что Юнгфляйш найдет нам подходящего специалиста – там, где есть американцы, в изобилии есть кушетки психиатра. Сумасшествие – их национальная индустрия. Что тут смешного?
– Иными словами, пошлите за доктором. Дэви, как это похоже на тебя!
– Нет, Фанни. Разве я вызывал врачей для Полины? Разве я ее выгонял?
– Хорошо, признаю`. И, возможно, в твоих словах что-то есть. Но будет ли он сотрудничать, хотела бы я знать. Он стал таким трудным.
– Он обрадуется. Он очевидный эксгибиционист – это подтверждается его бородой, трубкой, странной одеждой и китайским ребенком. Чем больше обращать на него внимания, тем больше он будет доволен. Говори что хочешь о современном мире, мы должны выкрикнуть троекратное «ура» науке. Посмотри на меня! Родись я на пятьдесят лет раньше, я бы сейчас кормил червей.
– Не исключено, поскольку тебе было бы тогда сто шестнадцать лет. Дядя Мэттью часто повторяет, что ты самый крепкий человек, какого он встречал в своей жизни.
– Нехорошо со стороны Мэттью, когда он прекрасно знает, какой я хрупкий. – Дэви был раздражен. Он поднялся и сказал, что должен идти домой и отдохнуть перед обедом.
– Мы пригласили несколько человек повидаться с тобой.
– Боже! Кажется, вы всегда обедаете в одиночестве, так что я составил маленький план на обед у Милдред. Там можно рассчитывать на интересный разговор.
Когда мы с Дэви добрались до площади Согласия, то увидели, что там что-то происходит. Толпа мужчин в макинтошах, вооруженных фотокамерами, толкались друг с другом на мостовой перед отелем «Крийон». У вращающихся дверей отеля стоял, прислонившись к стене, Мокбар. Я никогда не могу устоять перед толпой.
– Давай выясним, кого они ждут? – сказала я.
– Это может быть только какая-нибудь отчаянно скучная кинозвезда. Никто другой в наши дни не вызывает подобного интереса.
– Но только если мы не подождем, то позднее услышим, что случилось нечто захватывающее, и будем злиться. – Я указала ему на Мокбара: – Вот он, враг. Он больше похож на фермера, чем на репортера отдела светской хроники.
– Леди Уинчем – как поживаете? – Это был репортер из «Таймс». Неожиданно я поняла, что не могу припомнить ни его имени, ни имени Дэви.
– Вы знаете друг друга? – тихо промолвила я.
Мое замешательство было прервано шумным прибытием полицейских на мотоциклах.
– Кто это? – прокричала я человеку из «Таймс».
– Гектор Декстер. Он выбрал Свободу. С минуты на минуту ожидается прибытие его с женой из аэропорта Орли.
– Напомните мне…
– Тот американец, который поехал в Россию прямо перед Берджессом[81] и Маклейном[82].
Я смутно что-то припоминала. Поскольку все казались взволнованными, я видела, что он, вероятно, очень важный человек. Шум стих, когда полицейские сошли со своих мотоциклов. Дэви произнес:
– Ты должна его помнить, Фанни, – в то время был ажиотаж. Его жена – англичанка, твоя тетя Эмили была знакома с ее матерью.
На большой скорости прибыли новые полицейские, расчищая путь автомобилю. Я остановилась перед отелем, журналисты были оттеснены назад. Полицейский распахнул дверцу машины, и из нее с трудом вылез крупный мужчина в помятом бежевом костюме, с перекинутым через руку пальто и с портфелем. Он стоял на тротуаре, моргая и судорожно сглатывая, с позеленевшим лицом. Мне стало его жаль, он выглядел больным. Некоторые журналисты выкрикивали вопросы, тогда как другие вовсю сверкали вспышками фотокамер.
– Как это было, Гек?
– Ну же, Гек, как там, в Советском Союзе?
– Почему вы уехали, Гек? Сделайте заявление.
Мистер Декстер молчал, слегка покачиваясь. Кто-то подсунул ему под нос микрофон.
– Расскажите о своих впечатлениях, Гек, что там за жизнь?
Наконец он открыл рот.
– Жестокая! – произнес он. Потом торопливо добавил: – Извините меня, джентльмены, я все еще страдаю от авиадискомфорта. – И он поспешил в отель.
– От чего он страдает? – заинтересовался Дэви.
– Имеется в виду воздушная болезнь, – объяснил журналист «Таймс». – Когда же мы получим его заявление, хотел бы я знать. Декстер был раньше болтуном – наверное, ему действительно очень плохо, раз он вдруг сделался таким неразговорчивым.
В салоне автомобиля мы вдруг увидели розовое колено. Затем появилась женщина, такая же очевидная англичанка, каким очевидным американцем был Декстер. Она просто бросила в сторону щелкающих и сверкающих вспышками фотографов слово «дерьмо». Загородившись журналом «Нью-Стейтсман», женщина пошла за мужем. Ее место занял толстый тип, с лицом, похожим на пудинг, который стоял, позируя, широко улыбаясь и жуя резинку, пока присутствующие не потеряли к нему интерес. Я увидела, что локти Мокбара приходят в движение, а за ними следует старчески-ревматическое, как у престарелого конюха, движение нижних конечностей, и все это направлено ко мне.
– Идем, – сказала я Дэви. – Мы должны быстро выбраться отсюда.
Филип был приглашен на обед к Милдред, так же как и Дэви, и на следующее утро пришел с отчетом. Возвращение Декстеров являлось, разумеется, единственной темой разговора. Когда выяснилось, что Дэви был непосредственным свидетелем его приезда, он стал героем вечера.
– Они сбиты с толку, бедняги, – произнес Филип.
– Кто? Юнгфляйши?
– Местные американцы. Не знают, как воспринимать новость. Хорошая она или плохая? Что она означает? Как ее расценивает мистер Хрущев? Что скажет Госдепартамент? Для наших друзей настоящая мука решать, следует ли им посылать цветы или нет. Вы же знаете, как для них невыносимо быть нелюбимыми, даже Декстером – им неприятно ощущать, что они не поприветствовали старину Гека так, как подобало. В то же время с его стороны было неправильным покинуть западный лагерь, и им претило смотреть на это сквозь пальцы. Магическое бессмысленное слово «солидарность» – это одно из их заклинаний. Старина Гек не был принципиальным, и это с его стороны совсем не по-американски. Но надо помнить, что старина Гек теперь снова выбрал Свободу, он по собственной воле вернулся в западный лагерь, и они хотели бы вознаградить его за это. В общем, они в замешательстве. Было решено, что Милдред даст званый обед для высокопоставленных политиков. Известные американские журналисты Джо Олсоп, Эльза Максвелл, мистер Галлахер и мистер Шин – все должны прилететь на него. Но большинство из них не смогут добраться сюда ранее конца недели. Мы не узнаем большего, пока с ними не проконсультируются. А между тем возникает вопрос о цветах. Либо ты посылаешь их сразу, либо вообще не посылаешь. Как им поступить? Дэви предложил послать букеты без визитных карточек, чтобы впоследствии, если захочется, можно было бы спросить: «Вы получили мои розы, Гек?»
– Ну разве Дэви не восхитителен?
– Это было воспринято очень плохо. Они были шокированы.
Дэви занялся своим крестником. Пришел доктор Лекер и сделал много анализов, Дэвид при этом вел себя спокойно. Американцы, обедавшие у миссис Юнгфляйш, единодушно порекомендовали доктора Джора, психоаналитика при НАТО. Прежде чем сопроводить его наверх, к пациенту, Дэви привел его в Зеленую гостиную, чтобы сначала он поговорил со мной. Врачу хотелось собрать предварительную информацию. Это был долговязый, нескладный молодой человек, который выглядел значительно моложе своих лет. Дэви вроде бы отнесся к нему одобрительно. Я старалась побороть предубеждение и сделать то же самое. Когда я рассказала ему все, что знала о своем сыне, возвращаясь в его младенчество, даже пытаясь вспомнить, как приучала его к горшку («Кажется, я его шлепнула»), доктор Джор прочистил горло.