Следующим вечером Дэви был достаточно благодушен, чтобы обедать дома. Мы ждали Альфреда и потягивали коктейли.
– Почему нет Норти? – поинтересовался Дэви, и именно в этот момент дверь открылась, и в щель просунулось хорошенькое личико.
– Послушайте, что случилось с Дэвидом? Он только что набросился на меня, как жеребец, у меня в кабинете.
– Прекрасно, – усмехнулся Дэви. – Вероятно, заработали инъекции доктора Лекера, регулирующие работу желез.
– Право, Дэви, я считаю это неуместным! – воскликнула я. – Что будет со всеми молодыми женщинами в канцелярии? Ведь мне, как ты знаешь, положено отвечать за их моральный облик.
– Это Париж. Им, уверен, не в новинку иметь дело с сатирами.
– В Буа – возможно, но не в посольстве. Это так необходимо – превращать бедного парня в сатира?
– Пожалуйста, Фанни, я должен попросить тебя больше не вмешиваться в мое лечение Дэвида.
– Хорошо. Ты обедаешь с нами, дорогая?
– Нет, наверное. Я охочусь за газетой «Франс-суар». Представляешь, биржа вновь обрела свою мощь, но, увы, мои акции отреагировали неблагоприятно на речь месье Бургиба. Теперь будет пауза на самодиагностику, помяни мое слово. Вот уж беспокойство!
– Где Бэз? – спросила я.
– Отгреб. Вернется на следующей неделе.
– Отгреб? – рассеянно повторил Дэви.
– Послушай, Дэви, хоть ты ей скажи, что так нельзя!
– Да все в порядке, я знаю, что нельзя, и изо всех сил стараюсь не говорить.
– Он организует поход атомщиков на следующей неделе?
– Никаких жвачных до конца месяца. Он усиленно занимался этим маршем – провел вчера несколько часов с ненаглядным Эми, договариваясь с ним об информационном фоне. Для меня есть какие-нибудь задания, Фанни? Скажи «нет», дорогая, и одолжи мне твой норковый жакет, а то мне надоел мой кролик.
– При условии, что ты исправишь свою речь. Куда ты собираешься?
– Мы с Филлис Макфи идем на представление «Возвращение останков» вместе с месье Круа. Он, бедный, не может повести нас в нормальный театр. Ну, Фанни, напряги ум, – тело Наполеона возвращается в Дом инвалидов. Так я иду и возьму жакет? Мне повезло, что ты такая добрая… Приятного вечера.
– О ней говорили у Милдред, – сказал Дэви. – Похоже, она вовсю флиртует с Валюбером.
Я не могла удержаться от того, чтобы заметить:
– Всегда можно рассчитывать, что услышишь там что-нибудь хорошее.
– Фанни, серьезнее. Неужели ты об этом не беспокоишься?
– Я беспокоюсь в отношении Валюбера больше, чем в отношении остальных. Но, в общем, не особенно. Норти – неплохой маленький ребенок.
– Есть определенные женщины, которые идут по жизни в облаке кажущейся невинности и под прикрытием ее ведут себя весьма нецеломудренно.
– Да, например, моя мать. Но если Норти такова, я не понимаю, что мы можем с этим поделать. Я уже отругала ее за то, что она полночи проговорила с Валюбером по телефону, и она ответила, что, если бы между ними было нечто предосудительное, она была бы с ним в постели, а не просто болтала. Весьма резонно, пожалуй.
– Да, действительно. Насколько она напоминает тебе Линду?
– По внешним признакам – очень напоминает. Но есть и отличия. Норти далеко не так сосредоточенна. Когда Линда была влюблена, ее никогда не заботили поклонники – они проявлялись только тогда, когда она охладевала к одному мужчине и еще не успевала влюбиться в другого.
– А разве Норти влюблена?
– Она тебе не говорила? Считается, что она безумно любит Филипа. Полагаю, это правда, но порой спрашиваю себя, так ли это? Норти не ведет себя как лунатик, что делала Линда. Ты помнишь эти пасьянсы, постоянные взгляды в окно, полное отрешение от реальной жизни? Норти живет в спешке, имея по меньшей мере штук двадцать воздыхателей. Когда же у нее появляются свободные полчаса, я уверена, что она идет и перекидывается словечком со святым Экспедитом насчет Филипа.
– Святой Экспедит, – промолвил Дэви, – как это уводит меня в прошлое! Он хороший святой, если когда-либо был таковой, – я должен пойти и вновь повидать его, но только по старой памяти, увы! В моем возрасте у человека нет этих отчаянно безнадежных желаний. Значит, Норти влюблена в Филипа – как это было бы превосходно! А что, она ему не нравится?
– К несчастью, Филип любит Грейс. Но я замечаю в последнее время, что Норти начинает ему нравиться больше, чем ему кажется, и в конечном счете все может устроиться.
– Поэтому важно немедленно пресечь эту историю с Валюбером. Вспомни, хотя Наташа Ростова была влюблена в князя Андрея, это не помешало ей свалять дурочку.
– Да. То же и с Крессидой[84]. Молодые женщины глупые.
– Тебе следует с ним поговорить.
– Что? С Валюбером? Дэви, какой ужас! Как ты можешь просить меня об этом?
– Тогда Альфред. Ему будет легче это сделать.
– Нет! Не говори Альфреду – у него и так хватает неприятностей. Дети – моя забота, я никогда не позволяю ему о них беспокоиться, если могу этого избежать. Кстати, он опаздывает! Чем Альфред может быть занят?
– Филип сказал, что он ушел на футбольный матч, но матч уже должен был закончиться.
Когда наконец Альфред появился, он выглядел измученным.
– Извините за опоздание – мне пришлось быстро принять ванну – я был весь пропитан тухлыми яйцами на матче Франции и Англии. Господи, как же я ненавижу спорт! Потом у меня была долгая встреча с ирландским послом по поводу тех проклятых коров.
Глава 15
Шарль-Эдуар де Валюбер давно предлагал мне поехать с ним в гости к старой герцогине де Советер, в ее загородный дом Шато-де-Буадорман. Он сказал, что она хочет поговорить о своем внуке, маленьком Фабрисе. Мы дважды строили планы этой поездки, но по той или иной причине они закончились ничем. Наконец был выбран день, устраивавший всех нас. Грейс ждала ребенка и чувствовала себя неважно. Она решила остаться дома. Я всегда нервничала при мысли о долгой поездке в автомобиле наедине с Валюбером, который смущал меня, но с момента разговора с Дэви я этой поездки просто страшилась. Если действительно мой долг – поговорить о Норти, сейчас было самое время. Однако, сидя на переднем сиденье нового «ягуара», за рулем которого находился Валюбер, я вскоре поняла, что физический страх превосходит моральный.
– Не правда ли, у меня есть собственный стиль вождения? – спросил он, лавируя по улице Лафайет. – Я не езжу по внешним бульварам, они слишком уродливые.
Стиль заключался в том, чтобы никогда не снижать скорости. Я начала молиться, чтобы на светофоре зажегся красный и остановил его; моя нога была крепко прижата к воображаемому тормозу так, что болели мышцы. Страх усилился, когда Валюбер принялся имитировать стиль других водителей: молодого шофера маршала Франции, старого шофера некой американки, водителя полицейской машины, который никогда не держал руки на руле, и месье Буш-Бонтана. Он посматривал на меня, желая увидеть, смеюсь ли я, что действительно происходило. Вскоре Валюбер, по-моему, вообще перестал смотреть на дорогу.
– Пожалуйста, будьте собой! – попросила я и пожалела об этом, когда Валюбер неожиданно рванул вперед.
Когда мы выбрались из Парижа и миновали аэропорт Ле-Бурже, я успокоилась. Он полностью контролировал машину, хотя двигался слишком быстро. Мы приятно общались, и я поняла, что Валюбер совсем не страшный, гораздо менее опасный, чем кажется, когда встречаешь его на парижском приеме. Когда мы проехали перекресток у Гонесса, он перечислил имена всех людей, которых знал и которые погибли там в дорожных авариях, после чего воцарилась тишина. Наконец я произнесла:
– Я беспокоюсь о Норти.
– Я люблю эту маленькую девочку.
– Да. Это меня и волнует. – Я поражалась собственной храбрости.
– Ах… нет! – Валюбер выглядел удивленным, но не смущенным. – Я не влюблен в нее… я имею в виду, что Норти мне очень нравится.
– Я беспокоюсь не о вас. Это она может вас полюбить. Она сказала мне, что подумывает о том, чтобы стать конкубиной.
Он покатился со смеху.
– Не в моем гареме, смею вас заверить. Да ведь она только на два года старше Сиги… а по умственному развитию и вовсе в два раза моложе.
– Однако это никакая не гарантия, правда?
– С моей стороны это гарантия. Так уж получилось, что меня не привлекают дети… Во всяком случае, пока. Без сомнения, это возникнет как один из ужасов старости. И мне не нравится ощущение греха.
– Я полагаю, оно добавляет пикантности.
– Чрезвычайно, если дурачишь какого-нибудь старого зануду, с которым вместе учился в школе. Но соблазнить Норти – это означает причинить ей вред, а также нажить себе неприятности. Я обожаю ее и ненавижу неприятности. Нет, мы должны выдать замуж Норти за Филипа – я над этим работаю. Если он думает, что я за ней ухаживаю, и если кажется, что она к нему остыла, то это, учитывая человеческую натуру, может принести желаемый результат. Филип уже достаточно долго вздыхает по Грейс, это становится скучным. Таким образом, надеюсь одним выстрелом убить двух зайцев.
Меня все это не вполне разубедило, но больше мне было нечего сказать. Был еще один погожий день. (Когда я мысленно оглядываюсь на наши первые месяцы во Франции, то кажется, будто мы наслаждались непрерывным бабьим летом.) Мы с Валюбером сейчас пересекали край Сена и Марна, где все имеет огромные масштабы. Аллеи тополей устремляются к безбрежным горизонтам и опоясывают землю; по окаймляемым ими дорогам крупнейшие, белейшие лошади везут повозки, груженные свеклой размером с футбольный мяч. Каждая ферма со своим basse-cour [85], псарнями, коровниками, конюшнями, амбарами и сараями занимает место, которого хватило бы для целой деревни. Земля дышит процветанием; преобладающий цвет в это время года – золотой.
– Это поле битвы на Марне, – произнес Валюбер, – где тысячи молодых мужчин были убиты в четырнадцатом году, в такие же дни, как этот, чуть ли не прежде, чем смогли осознать, что находятся на войне. Уланы со своими пиками, кирасиры, сверкающие начищенными доспехами, вступили в бой верхом на конях. Те сражения больше напоминали рыцарский турнир, чем современную войну, – читать о них сейчас все равно что о битве при Азенкуре или Креси. Сложно поверить, что они произошли на памяти нынешнего поколения и что все еще живы много известных нам людей, принимавших в них участие.