Одновременно из двери, ведущей в его комнату и в библиотеку, появился Альфред, которого я не видела со времени мятежа. Я лишь успела сообщить ему: «Альфред, здесь дядя Мэттью, он приехал на несколько дней. Представляешь, он привез двоих наших младших мальчиков – все они прибыли в разгар волнений!» – как консервативные жены, неожиданно перейдя на ускоренное ковыляние, ухитрились догнать Брауна, обогнав в двустворчатых дверях своих мужей.
– Мы привезли всю семью! – Громкие английские голоса. – Подумали, что вы не будете возражать!
Кажется, я не знала никого из них, хотя по телефону, когда они напросились в гости, прозвучало что-то о том, что в былые времена мы встречались в Монтдор-хаусе. Я старалась выглядеть радушно, но мне не терпелось пообщаться с Альфредом.
– Что будете пить?
– Дорогая моя! Жидкий огонь, если он у вас есть! Водка – именно то, что нужно! Мы полностью, целиком и абсолютно измотаны! С утра по магазинам, разумеется, чтобы только взглянуть, – цены высокие! Затем – ланч, он дорогой. Потом мы пошли навестить мадам, у которой будет квартировать Миртль, – вот тут у меня записано имя (знаете, я не смогла вспомнить его вчера по телефону). – Рытье в сумке и извлечение на свет божий помятого клочка бумаги. – Графиня де Лян-галь-лью-ир – просто язык сломаешь! Вы никогда о ней не слышали? Я лишь надеюсь, что здесь нет ничего сомнительного. Квартира на бульваре Осман не слишком чистая, и, когда мы пришли, выяснилось, что мадам ушла в полицию – сбежала одна из девушек.
– Нет, мама, вскоре оказалось, что она не сбежала. Ты хорошо знаешь, что она только ушла куда-то на ланч и забыла об этом сообщить.
– Поэтому мы увиделись с месье – зловещий маленький горбун.
– Привратник был весьма мил. – Миртль была явно намерена остаться преданной мадам при любых обстоятельствах.
– Был еще сын, он выглядел совершенно идиотичным и пугающим.
– Да, но я совсем не буду его видеть, поскольку целый день буду проводить в Сорбонне.
– В общем, когда вернулась сама мадам, мы подумали, что она довольно приятная.
– У нее была стрижка бобриком, – сказал один из мальчиков.
– А лицо у нее разумное.
Пока все это продолжалось, мужья-консерваторы выражали изумление при виде дяди Мэттью, которого хорошо знали, но он их не помнил.
– Пегги, это лорд Алконли.
– Как поживаете? Я большая подруга Дженнифер.
– Помилуйте! Что вы в ней нашли?
– У вас тут возникла маленькая неприятность сегодня днем? – говорил Альфреду второй член парламента.
– Не было причинено никакого вреда; лично я думаю, что это будет иметь хороший результат. Обеим сторонам придется занять более примирительную позицию – виноваты обе. Это может разрядить атмосферу.
– Я сам не понимаю, зачем сеять рознь из-за этих островов. Массильи[129] рассказывал мне, что большую часть времени они покрыты водой.
– Никогда еще не бывало более бессмысленной ссоры, – заявил Альфред. – Надеюсь, что вопрос будет передан в Гаагу и мы больше о нем не услышим.
Пока все оживленно щебетали, Альфред пробормотал мне:
– Ты сказала, что Чарли и Фабрис здесь?
– Их привез дядя Мэттью.
– Как любезно со стороны старика. Где они сейчас?
– Ушли на концерт с Сиги.
– Это хорошая новость. Теперь мы должны предпринять серьезные шаги – определить их в лицей, если сможем…
Вновь появился Браун и объявил:
– Госпожа герцогиня де Советер и господин маркиз де Валюбер.
– Мы только что услышали о вашем мятеже, – произнес Шарль-Эдуар, – и зашли узнать, живы ли вы. Когда привратник сообщил, что вы дома, мы вошли. Тетя Одиль приехала в Париж на несколько дней.
– Как вы добры. – Я была в отчаянии, не зная, какие имена «прицепить» к громким консервативным голосам. К моему облегчению, всех представил друг другу Альфред. Когда он добрался до дяди Мэттью, я сказала:
– Мой дядя соприкоснулся с мятежом теснее всех нас, поскольку появился, когда волнения были в самом разгаре, и проехал через самую гущу толпы на машине, в сопровождении полицейских.
– Это очень храбро, – заметил член парламента.
– Дорогой мой, это совершенно безвредный народ – просто толпа детей. Я была о них невысокого мнения – если это самое большее, на что они способны…
– Никогда не надо недооценивать французскую толпу, – заявила герцогиня. – Я говорю со знанием дела. Три мои бабки погибли во время Террора.
– Три! – повторил дядя Мэттью, заинтересовавшись. – А что, дедов у вас тоже было трое? Что случилось с ними?
– Мы говорим «бабки», когда подразумеваем прародительниц, – пояснил Шарль-Эдуар.
Герцогиня же ответила:
– Много чего. Один из них был убит во время Жакерии[130], а моя лучшая горничная была застрелена во время волнений при деле Ставиского[131]. Так что не говорите мне, что французская толпа безвредна.
Дядя Мэттью, похоже, силился что-то вспомнить и наконец выдал:
– Жанна д’Арк – разве она не плохо кончила? Полагаю, она тоже была вашей родственницей?
– Разумеется, коль скоро она была из Орлеанского дома, как считает сейчас большинство людей.
– Неужели? – усмехнулся Шарль-Эдуар. – Почему они так считают?
– Voyons, mon cher! La Pucelle d’Orléans! [132] Разве она не сидела за королевским столом? Один только этот очевидный факт является тем доказательством, которое мне нужно. Ведь для женщины, которая не была рождена сидеть за столом короля Франции, это стало бы не менее великим чудом, чем божественные видения.
– Моя тетя не принимает во внимание исторических персонажей, если они не являются ее родственниками. К счастью, почти все они таковыми являются. Карл Десятый был прадедом, так что это предполагает родство со всеми законными королевскими семьями каждой страны, кроме России, тогда как ее бабка – родственница маршала Мюрата добавляет сюда Наполеона и маршалов Империи.
Мадам де Советер попросила Альфреда показать ей библиотеку, заново отделанную во времена сэра Льюиса Леона. Она сказала, что видела ее цветные фотографии в журнале, который привез в Буадорман Жак Одино.
– Он знает, что я люблю издания с картинками, поэтому привозит мне те, какие уже прочитал, когда приезжает навестить отца. Вы не поверите, какой он расточительный – выписывает все на свете, а вы же знаете, сколько это сейчас стоит. Люди становятся слишком богатыми, это не очень хорошо.
– Я хочу увидеться с Жаком Одино, – произнес Шарль-Эдуар. – Я слышал, у него есть картины Моро-старшего, он не прочь продать их.
Дядя Мэттью принялся рассказывать консерваторам о Янки.
– Вы должны запомнить это имя – Янки Фонзи, – услышала я, – и спрашивать его пластинки, потому что он получает деньги за каждую проданную. Конечно, я не сравниваю его с певицей Галли-Курчи…
Я взяла Валюбера под руку:
– Я должна с вами поговорить. – И громко добавила: – Пойдемте со мной. Национальная галерея прислала нам большую унылую картину, и я хочу, чтобы вы посоветовали мне, где ее повесить. – Мы вышли в Желтую гостиную. – Вы видели Грейс сегодня вечером?
– Еще нет. Когда мы вернулись из деревни, мой привратник сказал про этот мятеж, поэтому я поехал прямо сюда, узнать, в чем там дело.
Я обо всем ему рассказала. Валюбер смеялся, особенно когда я сообщила о клубе и герцоге.
– Но, моя дорогая Фанни, что теперь? Что думает Альфред?
– Вы же понимаете, мы не должны говорить ему, что мятеж оказался ненастоящий. Если это всплывет, Альфред будет выглядеть круглым дураком… кстати, я не сказала Грейс…
– Нет, не надо. Жаль портить ей удовольствие – антианглийский мятеж как раз по ней – она будет в восторге!
– Филип говорит, если мы поддержим вымысел, то есть некоторая надежда заставить их всех одуматься. Что же касается мальчиков, Альфред не знает всего. Когда уйдут все эти люди, мне придется объяснить ему насчет Янки и шоу-бизнеса. Шарль-Эдуар, уж эти дети!
– Не беспокойтесь. Мы скоро сбудем их с рук – в тюрьму.
– А вот и Филип, как хорошо! Что там?
– Нормально. Уйдя от вас, я провел все это время с газетчиками. Лучшая постановка года. Ни один не догадался. Сообщения будут потрясающие, вот увидите.
Газеты подыграли точь-в-точь как рассчитывал Филип. Те, что заслуживали уважения, сообщали вполне взвешенно и корректно, что несколько сотен студентов собрались возле британского посольства, выкрикивая лозунги, и через полчаса добровольно разошлись. Эти репортажи сопровождались комментарием редакции, где говорилось, что если между Францией и Англией имелось серьезное недопонимание, то настало время разрешить его. Вероятно, англичане использовали не самые тактичные методы, заявляя свои законные притязания на острова Менкье. Нет сомнения, что было необходимо оказать гостеприимство доктору Ниаму (ныне находящемуся в Пекине), однако время его визита оказалось неудачным. Что же касается Европейской армии, то хотя мы в Англии и осознали ее желательность и неизбежность, но не проявили большого понимания трудностей Франции в этом отношении. В общем, нам следует стремиться поддерживать хорошие отношения с нашими друзьями, поскольку врагов у нас достаточно. Французские газеты были еще более лояльны, углубляясь в историю Антанты и утверждая, что такому крепкому содружеству не могут угрожать несколько студентов, демонстрирующих дурные манеры.
Группа Ворчуна доложила о происшествии в своем оригинальном стиле:
«ЧЕЛОВЕК ИЗ ”ДЕЙЛИ ПОСТ” НА МЯТЕЖЕ В ПАРИЖЕ:
Я ШЕЛ РЯДОМ С ДЕСЯТЬЮ ТЫСЯЧАМИ ПРОТЕСТУЮЩИХ»
Согласно Мокбару, устрашающая толпа, алчущая британской крови, собралась на улице Фобур, совершенно не контролируемая полицией, которая выглядела так, будто готова примкнуть к бунтовщикам. Это напомнило ему худшие дни Парижской коммуны. Никакого упоминания об укрывании среди старинных безделушек. Героический Мокбар толкался в гуще молодых дьяволов, которые, догадайся они, что он британец, уничтожили бы его на месте. В то время как в стенах посольства стенали женщины и плакали дети («Это вы с Чангом, Норти», – сказала я), сам посол улизнул через заднюю дверь и укрылся на набережной Орсэ. А его первый секретарь пил в баре ближайшего отеля.