Ицхак тоже с удовольствием припомнил прошлый год, похваставшись, что ныне он третий по богатству из всех магдебургских купцов, если брать во внимание только тех, кто торгует с Русью.
– А те двое, кто тебя опережают, тоже находятся здесь? – спросил я.
– Тоже, – кивнул Ицхак.
– Тогда у тебя есть возможность вскоре стать самым первым, – грустно усмехнулся я.
Ицхак насторожился. Спрашивать не стал, но в глазах нарисовалось по такому здоровенному вопросу, что пришлось вкратце обрисовать ситуацию.
– Скажи, а когда тебе пришло это видение, перстень на руке был? – осведомился он.
– Был, – пожал я плечами.
– Значит, ему можно верить. Так все и сбудется, – убежденно заявил купец.
– Посмотрим, – многозначительно пообещал я. – Для того я и еду, чтоб ничего не сбылось.
– А ты помнишь, что я тебе рассказывал про книгу «Зогар»?
– Ты знаешь, мне сейчас не до «Зогара» и прочей еврейской мудрости. Вот вернусь, тогда и поговорим, а сейчас лучше помоги найти приличную ладью, и чтоб на ней сидели крепкие гребцы, – взмолился я.
– За этим дело не станет, – пожал он плечами. – Только напрасно все это, ибо оно уже предрешено и ты ничего не изменишь.
Но с ладьей он мне помог и, пока мы ее искали, успел вытянуть из меня все подробности моего «видения», несколько раз уточнив для верности отдельные детали. Особенно его интересовал Китай-город.
Провожал он меня задумчивый, то и дело дергая себя за нос. Привычка у него такая. Если он его чешет, значит, размышляет. Если дергает – то размышляет сильно.
«Интересно над чем?» – рассеянно подумал я, но тут же выбросил эту мысль из головы. Не до Ицхака сейчас. Тут Москва на кон поставлена.
Если задуматься, кем мне только не приходилось здесь становиться. То ограбленный купец, затем тайный посол королевы Елизаветы к царю Иоанну Васильевичу. Даже испанским грандом и знатоком пограничной службы, пострадавшим за православную веру, и тем побывал. А чего стоят мои мучения в роли юродивого Мавродия по прозвищу Вещун? Ого! Но вот сакмагоном, то бишь пограничником, мне еще бывать не доводилось. Теперь придется.
Ладья шла вниз по Москве-реке ходко, помогало течение, да и гребцы попались отчаюги те еще. Одно то, что они вообще согласились везти меня вниз, в сторону южных рубежей, говорило о многом. Правда, уговор был только до Коломны, а дальше ни-ни – у каждой отваги есть свой предел. То есть ребята были храбрые, но не до безрассудства, и рисковать своими головами желания не испытывали.
В Коломне ладьи, чтобы рвануть к Оке, а оттуда вверх против течения, я тоже не нашел. В смысле, они были, купить можно, а вот нанять гребцов – дудки, дураков нет, все сплошь умницы. Пришлось отказаться от легкого пути и перейти к запасному варианту. Слава богу, с конями все прошло удачно. Правда, маленькие они здесь какие-то, но тут уж не до выбора – стремена удлинить, коленки вперед, убедиться, что сапоги по земле не шаркают, – и вперед, к Серпухову.
Проводник, по счастью, был полная противоположность Петряя, так что вывел меня, ни разу не заплутав. Я еще сделал изрядный полукруг, постаравшись обойти приготовившиеся к бою полки, чтобы выйти к ним с запада, а потом устремился на поиски князя Воротынского, отыскать которого тоже удалось достаточно быстро.
Однако удача в виде приземистого седоусого ратника едва вывела меня к шатру Михайлы Ивановича, как тут же сделала мне на прощание ручкой и удалилась в неизвестном направлении. Это я понял сразу, потому что у самого входа в шатер стоял… остроносый.
Глава 13В роли сакмагона
Увидев меня, он инстинктивно схватился за саблю, но вытащить клинок из ножен не успел.
– А мы уж и не чаяли в живых тебя застать, княже. – Откуда-то сбоку вышел старый знакомый Пантелеймон и, заметив наполовину выдвинутый клинок у остроносого, успокаивающе махнул ему рукой. – Охолонь. То гость нашего князя, княж Константин Юрьич. Вишь какой бедовый, хошь и фрязин. Как прослышал, что беда на Русь идет, тут же к нам, – похвалил он меня и упрекнул остроносого: – А ты за сабельку сразу. Негоже оно так-то. Я сичас до князя. – Это он снова мне. – Ежели почивает, будить не стану, а ежели проснумшись, думаю, обрадуется беспременно. – И он нырнул в шатер.
– Вот и свиделись, – сказал я остроносому.
– Ага, – подтвердил тот скучающе и повинился: – Ты уж прости, княже, что я так вот тебя повстречал. Не признал сразу, что ты тоже из наших.
– Зато я тебя сразу признал, – сообщил я многозначительно. – И не из ваших я, еще чего удумал.
– Ах вон ты о чем, – фыркнул он пренебрежительно. – Так ты опоздал. Я в ентом сам князю повинился. Пал в ноги и все яко на исповеди.
– И что, простил? – удивился я.
– Поначалу не хотел, – сознался остроносый. – А опосля рукой махнул. Ежели ты, сказал, кровь за Русь прольешь, то скощу я твои грехи татебные.
Я задумался. Вообще-то мог Михайла Иванович так поступить. В его натуре это. От широты русской души взять и простить татя… хотя постой. Разбойник разбойнику рознь. Один лишь грабит, а за другим кровавый след стелется. Ох, сомневаюсь я, что он и душегуба вот так же…
– А про невинно убиенных Дмитрия Ивановича и Аксинью Васильевну Годуновых ты тоже сказывал? – осведомился я.
– Помер все же Дмитрий Иванович! – горестно воскликнул он. – Упокой господь душу раба твоего. – И он, сдернув с головы шапку, размашисто перекрестился. – Да ты напрасно на меня помыслил, будто я это их. Зачем? Я и атаману сказывал: не лезь наверх, – вздохнул он. – Взяли бы ларец твой, и всех делов. На кой оно мне, души христианские губить?
– На меня однако ты сабельку поднял, – не унимался я.
– Поднял, – не стал спорить он. – Но тут иначе никак. Ты на пути моем стоял и дорожку уступать не собирался. Куда ж мне деваться? Заяц и тот задними лапами охотнику брюхо вспороть может, мышь, если ее в угол загнать, в бой кидается, а я человек. Пододвинулся бы ты – ей-ей, не тронул. Но я так мыслю – что было тогда, то быльем поросло.
– И ларец порос? – язвительно спросил я, но остроносый был непрошибаем.
– И он тоже. Я ведь им так и не попользовался. Когда меня с ферязью твоей чуть не пымали, ушел я от греха из тех мест. Так он и остался закопанным в лесу лежать. Да и гоже ли ныне об этом вспоминать, – заметил он примирительно. – Вон какая беда на Русь пришла. О ней мыслить надобно, яко от ворога отбиться, а ларец… Ну съездим мы в костромские леса, выкопаю я его да привезу тебе в цельности и сохранности. Так что, мир? – осведомился он и застыл в ожидании с протянутой рукой.
Вообще-то в чем-то он был прав. Сейчас и впрямь не время заниматься сведением счетов. К тому же не факт, что он участвовал в убийстве Годуновых – все могло произойти именно так, как он рассказывает. Я действительно стоял на его пути. Тут тоже понятно. Получается, что он никакой не убийца, а лишь грабитель. Опять-таки неизвестно, что вывело его на большую дорогу. Может, с голоду помирать не захотел. Словом, хватало нюансов.
Вот только пожимать ему руку мне почему-то не хотелось. Категорически. И улыбка у него какая-то наглая, и серые глаза чуть навыкате тоже наглые, даже стоял он нагло. Или, может, я придираюсь? Может, ларец простить не могу, потому и вижу в нем одно плохое? Я еще раз посмотрел на протянутую руку и твердо решил – пожимать не стану. Уж очень с души воротило. Вот не стану, и все тут.
– Перемирие, – сердито буркнул я.
Хотел добавить еще пару ласковых, но тут из шатра высунулся Пантелеймон и приглашающе махнул мне рукой, после чего я немедленно выкинул из головы все посторонние мысли и шагнул внутрь, за полог.
Болотистая низменная Мещера – не самое лучшее место для воинских станов, но в этот день мне было не до комариных полчищ, которые назойливо гудели даже в княжеском шатре. Мне вообще было ни до чего, кроме самого Воротынского, на убеждение которого я вбухал все свое вдохновение, ну и фантазию тоже, живописуя, как я повстречался со смертельно раненным сакмагоном, как он успел прошептать мне только одно слово «татары», после чего скончался прямо на моих руках, и как я потом удирал от их разъездов.
Михайла Иванович оказался на редкость неблагодарным слушателем. Он то и дело перебивал меня разными скучными вопросами, не давая как следует разойтись, а также ядовитыми комментариями вроде «у страха глаза велики». Это он о примерном количестве их войска, которое мне удалось подсчитать. Однако я был упрям, вдохновение мое – неисчерпаемо, и в конце нашего разговора он все-таки мне поверил. Правда, не во всем и не до конца. Это я про огромное, тысяч на пятьдесят, не меньше, войско татар. Но зато в самом главном – обошел крымский хан наши полки – не усомнился.
– Стало быть, они по старой Свиной дороге двинулись, – огорченно вздохнул он. – Хитры, нечего сказать.
– А у нас там ничего? – осторожно, а то вдруг решит, что выведываю, спросил я.
– Считай, что ничего, – сердито ответил он. – А то, что стоит, если с ходу, то за час-другой вспороть можно. А ведь нам отсюда уходить никак нельзя, – с тоской произнес он.
– Почему? – не понял я.
– Повеление государя – стоять где поставили, – пояснил Воротынский. – Ладно, поехали к князю Ивану Дмитриевичу. Все одно ему решать.
И мы поехали.
Ставка Бельского была расположена гораздо дальше от реки и в более живописной местности. На правах главкома Иван Дмитриевич выбрал для своего шатра чуть ли не единственный в этих заросших местах лужок.
Я с наслаждением прилег на травке, но понежиться мне не дали, позвав в здоровенный княжеский шатер. Я так понял, что он был одновременно и опочивальней, и столовой, ну и местом для служебных совещаний, под которые была отведена вся правая часть шатра. Там стоял грубо сколоченный стол, а по бокам от него две лавки. На обеих сейчас восседали сумрачные воеводы, с подозрением взирающие на меня.
– Это вот князь из фряжских земель, – хмуро сказал Воротынский, указывая на меня. – Но не из латын, а человек православный, – сразу же обозначил он мой статус. – За веру свою успел пострадать в гишпанских землях у ихнего короля Филиппа.