– Ну ежели так, то пущай сколачивают ентот твой… пенис.
И сколотили, включая разборную башенку, которая согласно моему генплану должна была возвышаться в центре. Теперь руководить обороной стало не в пример легче – через прорези наверху башенки сразу видно, куда послать придерживаемый в центре резерв.
Даже бойницы в стенах на этот раз соорудили не как обычно, а на разной высоте для сбивания прицела атакующих. Плюс точный расчет легкого наклона стен, чтобы предотвратить поражение обороняющихся навесной стрельбой.
Все остальное перечислять слишком долго, потому скажу кратко: вложил в этот разгуляй, как я его назвал, всю душу. И что теперь – все мои труды псу под хвост?!
– О том, что многое надо бросить, ты верно заметил, княж Михайла Иванович, – рассудительно сказал я, стараясь не горячиться. – И впрямь иного выхода нет, как идти налегке. Иначе нагнать их не получится. Но гуляй-город надо брать с собой. Если не возьмем, получится, что мы догоняем Девлета только для того, чтобы встретить свою смерть.
– Честь, фрязин, дороже. Я Иоанну Васильевичу слово дал – костьми лягу, а ворога до Москвы не допущу. Я уж и гонцов к воеводам-князьям отправил. И в Тарусу, к Никите Романовичу Одоевскому, и к Андрею Петровичу Хованскому. Повелел, чтоб бросали все да шли в обгон, вставали где ни попадя и грудью закрывали дорогу. Ну а тамо и мы с князем Репниным да с Шуйским подоспеем. Удержать все одно не сумеем, да мертвые сраму не имут.
Он умолк и мрачно посмотрел на меня. Было видно, что для себя он все решил еще в тот момент, когда только узнал о татарском прорыве.
«Эти собаки не отступят, и глотки им не остудишь, – сказал Каа. – После этой охоты не будет больше ни человечка, ни волчонка, останутся одни голые кости».
«Ох, что-то не по душе мне его пессимизм. С такой обреченностью битвы не выигрывают», – подумалось мне.
– Зато опалы не будет, – горько усмехнулся Воротынский, прервав наступившую в разговоре тяжелую, давящую обоим на нервы паузу. – Опять же и сына Ивана с Белоозера государь, может, возвернет, памятуя обо мне[73]. Да и вотчин отцовских лишать его не станет. Костьми ляжем, – повторил он твердо. – И от слова даденного я не отступлю. Что, фрязин, неохота помирать? – подмигнул он мне и ободряюще заметил: – А ты не боись. Смерть на миру – не старуха с косой. Она яко красная девка. А уж погуляем напоследок вволюшку.
«Умирать так умирать! Охота будет самая славная!» – гордо сказал Маугли.
Но человеческому детенышу легче – он был один, а меня ждала Маша, а не та, что с косой, пускай выглядящая, по уверению Воротынского, красной девкой. И Маша должна дождаться своего героя живым, иначе зачем я все это затевал.
– Погоди, Михайла Иванович, насчет костей. Рано нам ложиться. Да и Москву этим не спасешь, – заторопился я, лихорадочно подыскивая достойный аргумент, чтобы попытаться все переиначить.
Я не трус, но помирать вот так бездарно, пускай и героически, мне вовсе не улыбалось. К тому же я не считал, что наше положение стало таким уж безнадежным. Да, враги прорвались. Да, часть их ушла вперед. К тому же и остальные тоже настолько сильны, что к ним просто так не подступиться. И все равно должен быть выход, тем более что я помнил магическое слово «Молоди»… Я прикинул все еще раз и… улыбнулся.
– А ты напрасно думаешь, княже, что мы не нагоним Девлета, – торжествующе сказал я. – Он и сам не станет спешить, поверь.
Воротынский недоверчиво воззрился на меня.
– Утешаешь, фрязин, – медленно произнес он, но в глазах его уже вспыхнула крохотная искорка надежды.
– Ничуть, – твердо заявил я. – Давай-ка вернемся в шатер, и я тебе там все изложу.
Когда зашли внутрь, я не стал торопиться. Поставил на место столик, поднял с пола помятую карту, аккуратно расправил ее, после чего неторопливо уселся на лавку.
– Представь себя на месте крымского хана, – начал я.
– Чтоб я в шкуру басурманина, пусть и в мыслях, – да ни в жисть! – возмутился Воротынский.
– Хорошо. Тогда я себя представлю на месте Девлета, – ничуть не смутился я. – Итак, удалось мне обхитрить русских воевод, пройти мимо. Но они все равно остались в живых. И войско их тоже уцелело. К тому же впереди Москва, а там…
– А там ничегошеньки, – выпалил князь.
– А там войско, – строго поправил я его. – У меня, крымского хана, и в мыслях нет, что все воеводы тут и в столице никого. Такого не может быть, потому что… не может быть. Скорее всего, русские на этот раз послали половину войска к переправам, а половину оставили для обороны города. И как знать, может, они нарочно так легко отдали мне переправы. Получается, что я сейчас меж двух огней. Но воеводы должны мне помочь, сами того не желая, потому что они начнут спешить и попытаются меня сдержать. Очень хорошо. А я и сам торопиться не стану, поскольку врага лучше бить поодиночке – вначале разобраться с той половиной войска, что за спиной, а уж потом смело идти дальше.
– И что ты мыслишь? – медленно спросил князь.
По лицу было видно, что он еще колеблется. С одной стороны, рассуждения у фрязина логичные, но, с другой, – Москва без защиты. Да мало того что людей нет, но она ж сейчас как девка голая, с которой сарафан содрали. Любой попользоваться может, и исподняя рубаха, то бишь наспех возведенные земляные валы, не помогут. Скорее уж раздразнят своей легкодоступностью. Стены-то уцелели лишь в Кремле, да и то в двух местах залатанные. Остальное – что Китай-город, что прочее, не говоря уж о слободах, – вообще без каменного прикрытия. Рвы да земляные валы – слабая защита от татар. Вот и думай, князь Воротынский, ломай голову, довериться ли в очередной раз безвестному фрязину Мотекову, как он произносил мою заковыристую фамилию, или все-таки скомандовать привычное «Вперед!». Свои опасения он не таил, честно высказав вслух:
– А ежели поганые инако мыслят, не так как ты?
– Девлет, хоть и нехристь, но умен, собака, – заметил я. – О том по прошлому лету можно судить. Да и ныне он все как надо сделал. А коль умен, то на рожон не полезет. Это дурни такое сказануть могут, о чем и не догадаешься, а прочие люди думают схоже, потому что умная мысль в каждом деле только одна-единственная. Потому и говорю: не обгонять его надо, чтоб он неладное не почуял, и не вставать спереди, а, наоборот, держаться сзади. Тогда он точно уверует в московское войско, потому что решит, что мы хотим его взять в клещи и ударить разом с двух сторон. Мол, из-за этого воеводы и не лезут в обход, сзади норовят куснуть. Вот ты бы сам, Михайла Иванович, как поступил?
Воротынский задумался. Затем, коротко кивнув, предложил:
– Далее сказывай.
– Пока передовой да полк правой руки станут его щипать, он пойдет еще медленнее. Тут-то ты и подоспеешь с основными силами. Хан решит, что пришла пора разбить всех. А вы, куснув, подадитесь назад. Немного совсем, верст на пять – десять, где буду стоять я с дружиной Фаренсбаха, да еще с пушками. И не в чистом поле, а в гуляй-городе, в котором вы и засядете.
– Это что ж выходит, мы не со стороны Москвы ощетинимся, а сзаду? Да он плюнет на нас и вперед уйдет, – не выдержал Воротынский.
– Куда? К другому войску? Чтоб оказаться меж двух огней? Не лучше ли вначале добить вас, а уж потом идти без оглядки вперед?
– Так ведь нет другого войска! – заорал князь, но тут же спохватился: – Хотя да, ежели все так, то тут и впрямь есть резон. М-да-а, сказываешь ты складно, – протянул он задумчиво. – Ежели Девлетка по-твоему поступит, тогда мы и вправду еще покусаемся, Константин Юрьич.
Кажется, проняло. Раз я вновь от фрязина до Константина Юрьича дошел, значит, поверил мне Воротынский.
– И не просто покусаемся, – добавил я. – Мы еще и за глотку ухватим. Чтоб намертво. Бежать с нашего двора станет – не пустим.
– Ну тут уж ты малость того, – крякнул князь и бесшабашно махнул рукой. – Ин быть ныне по-твоему. Семь бед – один ответ.
Мы не расстались. Скинув на плечи своего второго воеводы и тестя Ивана Васильевича Шереметева, разборку гуляй-города и весь наряд[74], Воротынский, прихватив меня с собой, поспешил вперед. С трудом сдерживая нетерпение, он все-таки дождался полков из Каширы и Лопасни, которые также шли налегке, бросив обозы, после чего уже без остановок устремился в погоню за Девлет-Гиреем.
Тот и впрямь не торопился – уж больно гладко все получалось. Удалось мне рассчитать его расклад мыслей. Если исходить из скорости его продвижения, крымский хан явно опасался подвоха. Судите сами. От Сенькиного брода до Москвы по прямой сотня верст. Для летучей татарской конницы два дня пути. Перешел он на наш берег Оки в ночь на воскресенье, двадцать седьмого июля. Но за двое последующих суток его войско прошло всего половину, верст пятьдесят, не больше.
Да, изрядной помехой был полк правой руки. Ратники князя Никиты Романовича Одоевского, зайдя с фланга, со стороны реки Нары, тормознули его изрядно. Пока он с ними дрался, в спину татарского арьергарда с разгону врезался передовой полк. К тому времени его большой воевода князь Андрей Петрович Хованский уже выбыл из строя, получив тяжелое ранение, но второй воевода князь Хворостинин оказался на высоте положения. Он не просто возглавил полк, но так им командовал – любо-дорого посмотреть.
Девлет-Гирей остановился, решив, что пришло время разобраться со всеми оставшимися позади, и бросил против Дмитрия Ивановича с десяток свежих тысяч, если считать по горевшим кострам. В это время подоспел со всеми остальными полками и Воротынский. Крымский хан бросил еще столько же. Вообще-то силы были почти равные, можно и потягаться в открытом бою, но тут снова встрял я, заикнувшись о недопустимо больших потерях, которые обязательно будут с нашей стороны.
– Победы без покойников не бывает, – отмахнулся от меня повеселевший Михайла Иванович, но я не отставал и напомнил то, о чем говорил еще под Серпуховом.