К тому же она и сама, оказывается, в холопках не хаживала, а была из родовитых. Причем навряд ли обманывала, поскольку, заметив проскользнувшую по моему лицу тень недоверия, предложила хоть завтра отправиться под Ростов, где ее родной дед хаживал в свое время в сынах боярских и даже владел маленькой деревенькой. Правда, кончил он плохо, даже не разорившись — это бы полбеды, а на плахе, пострадав во времена дедушки нынешнего царя и тоже Иоанна Васильевича, который по наущению коварной Софьи Палеолог учинил гонение на сторонников его внука Дмитрия. Тем не менее происхождение все равно оставалось на вполне приличном уровне, пристойном для будущей супруги фряжского князя.
— А то, что ведьма, ничего? — саркастически осведомился я, когда в первый раз услышал о ее замыслах. — С костром не обвенчают?
— Не за то татя бьют, что украл, а за то, что попался, — парировала Светозара. — Кто о том ведает? Да никто. Лекарка я, и все тут. К тому ж сказывал мне один поп, что по правилам церковным творящих волхвование али чародеяния надлежит вразумлять словом, дабы отвратились от зла. Вот я и отвращусь, а посему никакого костра. — Она лукаво улыбнулась. — А ежели кто тебе заикнется, так ты им напомни про женитьбу Муромского князя Петра. Оно ж точь-в-точь яко у нас, а то и хлеще, потому как Петр цельным княжеством вол одел, а у тебя, окромя стременного да кой-какой деньги, за душой и жалкого починка не имеется. Да и я не Феврония, а внука сына боярского. — И насмешливо улыбнулась. — Глядишь, еще и в святые угодим[69].
Мои красноречивые и емкие пояснения о том, что я думаю по поводу всего этого, она слушала, но не слышала, но потом неожиданно заявила о своем желании отправиться на богомолье в дальний монастырь молить богородицу об отпущении грехов и куда-то исчезла.
Честно говоря, я был только рад ее долгому отсутствию и усердно выполнял ее последнее перед уходом наставление не шибко тосковать. Можно сказать, даже перевыполнял, поскольку вообще не скучал, понадеявшись, что дама образумилась и, как знать, возможно, даже постриглась, приняв монашество. Иначе чего бы она так долго там зависала? Это вообще одним махом решало бы все проблемы, снимая с меня неприятную задачу расстановки всех точек над «i»
Теперь, когда она вновь объявилась на подворье Воротынского, становилось ясно, что тягостных объяснений не избежать, и я решил не откладывать дело в долгий ящик, приступив к нему незамедлительно. Правда, все прошло как нельзя лучше. Я даже не ожидал, что Светозара, как благовоспитанная девица, столь хладнокровно и с таким пониманием все воспримет. Она лишь уточнила, недобро прищурившись:
— Княжна?
Мне оставалось кивнуть и сокрушенно развести руками. Под конец, обрадовавшись ее покладистому молчанию, я попытался подсластить горькую пилюлю, заявив, что мне с ней было так хорошо, как ни с кем больше за всю свою жизнь (между прочим, это правда), и если бы речь шла только о постели, то тут я даже не колебался бы с выбором, но помимо альковных услад есть еще душа и сердце, а они тянут меня в иную сторону. Посему прощай, боевая подруга, не поминай лихом и возвращайся-ка ты, милая, к своей прежней хозяйке.
— Стало быть, в смятении ты… — протянула она напоследок.
Я не нашел ничего лучше, как утвердительно кивнуть, и она задумчиво вышла из опочивальни.
Три последующих дня Светозара ухитрилась ни разу не попасться мне на глаза, а на четвертый, поздно вечером, вновь зашла как ни в чем не бывало, но была на удивление тиха и кротка. Не зря говорят, что фурию от гурии отделяет всего одна буковка. И куда только подевалась лихая наездница — ангел передо мной сидел, чистый ангел во плоти. Пышное такое, цветущее небесное создание. Говорит скромно, в глазах печаль, руку то и дело к сердцу прижимает — мол, и ты пойми скорбь мою сердечную. Ведь у меня по тебе душа точно так же болит, как и у тебя по княжне.
Я представил и… пожалел. В очередной раз. Действительно, мается ведь девка. Угораздило же ее влюбиться не в того, в кого надо. Разве она в том виновата? И так размяк, что даже не стал отказываться от «прощальной» чаши. В иное время я бы, конечно, сто раз подумал, а тут… Не зря она передо мной целый час рассыпалась в любезностях, ох не зря. И чашу эту я хоть и с недоверием, но из рук ее принял, тем более что она напоследок, то есть выпиваем с ней пахучего медку, и она уходит, спокойная и довольная.
Не подвела ведьма — и впрямь ушла. А медок оказался больно хмельной, да и денек прошедший не из легких, опять же на стрельбище я продрог, словом, повело меня. Прошло всего ничего — минут десять, не больше, а чувствую — пора баиньки, а то так и засну не разувшись. И тут…
Я глазам своим не поверил — княжна заходит. Мне бы, дураку, прикинуть, что не может она появиться здесь, в моей опочивальне, да еще в столь поздний час, никаким боком не может, а я, балда, так обрадовался, что тумблер с логикой отключил и думать ни о чем не стал. Не мог я прикинуть — нечем было. Хороших мне травок в медок злыдня эта подсунула.
Дальнейшее помнится смутно, как в тумане. Не потому что стыдно — и впрямь все плыло. Что в голове, что перед глазами — сплошной хоровод. Я и саму княжну толком не мог разглядеть. Таращусь, а она как стояла в дымке радужной, так и стоит. Одни только серьги отчетливо видны — синие, под цвет ненаглядных очей.
— А знаешь, — спрашиваю, — ведь это не князь Воротынский тебе их прислал. От его имени — да, но выбирал и покупал я сам.
— Знаю, — щебечет она в ответ.
— Откуда?
— А я сразу, как только их увидала, сердцем почуяла. С любовью они дарены, да не с родственной — с иной.
Словом, все как надо говорит. И от этих ее слов я все больше и больше расползался, пока не поплыл совсем. Как тесто по сковородке. В душе птицы поют, на сердце цветы расцветают, в ушах кто-то свадебный марш Мендельсона наяривает.
— А знаешь?..
— Знаю…
— Откуда?..
— Сердцем чую…
— Люблю тебя…
— И я тебя…
— Истосковался…
— И это почуяла. У самой мочи нет ждать. Ныне я на все согласная.
— И батюшки не боишься?
— Ты — мой батюшка, ты — моя матушка, ты свет очей моих. Без тебя и жить ни к чему.
Я с поцелуями — она не отворачивается, отвечает, да еще лепечет смущенно:
— Свечу погаси. Впервой ведь мне.
Мне и невдомек, отчего это она так старательно лицо от меня отворачивает да свечу погасить просит. К тому же желание вполне естественное для стыдливой девственницы — и тут подозрений не возникло.
Дунул я на подсвечник и снова к ней. Опять нежности лепечу, руки ее глажу, а дальше боюсь. Если бы псевдокняжна не ободрила, так, наверное, и не решился бы, но уж коль она сама недвусмысленно заявляет, что эта ночь — наша…
И то спросил я ее все-таки, уточнил:
— Не пожалеешь?
— Жалею об ином — что ранее на такое не решилась.
Что-то мелькнуло у меня в сознании, совсем ненадолго, буквально на секунду:
— А как ты… здесь?
Но она и тут не растерялась, сплела историю, что отец сызнова сватать ее привез за овдовевшего царя, вот она, улучив момент, и сбежала.
Я, как дурак, рад стараться. Все на веру принимаю, да еще и сам ей подсказываю:
— Даша помогла?
— Она, лапушка, — следует ответ, и тут же: — Я бы и поране к тебе явилась, да гляжу — не один ты. Что за разлучница?
— Что ты, что ты?! — испугался я. — Никакая это не разлучница. Она тоже хорошая, только несчастная.
Интересно, если бы я стал поливать якобы отсутствующую Светозару грязью — выдержала бы она свою роль до конца? Трудно сказать. Но я рассказал без утайки все как есть. Почти без утайки. Получилось, что она и впрямь хорошая, и впрямь несчастная, да еще и невезучая — угораздило девушку влюбиться в того, кто ее не любит, потому что сердце другой отдал. И вновь с поцелуями лезу. На сей раз еще и с умыслом. С их помощью уходить от опасной темы лучше всего.
Ну а где поцелуи, там и все остальное. Помнится, мне, дураку, еще понравилось, что хоть моя княжна и неопытная совсем, но и не лежала безучастно — сама помогала. Слегка. И вначале, когда я ее раздевал, ну и потом тоже.
Последнее, что было до того, как мое сознание все-таки пробудилось, это стихи. Кажется, Заболоцкого я ей читал: «Очарована, околдована…» А может, Федорова: «Милая моя, милая. Милому вымолить мало…» Но это тоже помню очень смутно.
А потом к нам в окошко заглянула луна. На дворе как раз была оттепель, так что слюда от морозных узоров очистилась, вот лунный свет на те серьги и упал. Заиграли синие камушки, зарезвились. А потом он сместился к ее лицу, и я увидел зеленые, как у кошки, глаза.
«Ведьма!» — истошно закричал Хома Брут и стал торопливо креститься.
Я не кричал. Да и креститься тоже не начал. Правда, отпрянул от нее сразу — что было, то было, но страха почему-то не испытывал. Скорее уж иное — боль, опустошенность и глухую тоску. Но это поначалу, еще до того, как я велел ей уходить, заметив, что шутка у мадам ведьмы не получилась и вообще есть вещи, которые трогать не следует, иначе могу осерчать, причем не на шутку. Такой вот получился каламбур.
— А я и не шутила, — ответила Светозара. — Сокол мой ясный, я ж не ослепла — зрю, яко ты мечешься меж мной и ею, вот и решила подсобить. Думаешь, где я была?
— Где? — спросил я, уже чувствуя недоброе.
— Во Псков ездила, — простодушно пожала плечами ведьма. — Добралась до Бирючей, зашла в терем к князю…
— Прямо так и зашла, — недоверчиво хмыкнул я.
— А мне мой хозяин подсобил — у Андрея Тимофеевича о ту пору зубы разболелись, да с такой силой, что он чуть ли не на стену лез. Да и у боярыни спину заломило — разогнуться невмочь, так что сумела я им пригодиться, — усмехнулась Светозара. — А опосля уж, улучив час, рухнула в ноги княжне твоей да во всем и призналась.
Предчувствий уже не было, но осознание того, что произошла катастрофа, что все мои планы летят кувырком, причем далеко-далеко вниз, прямиком на острые камни, тоже не пришло, и я тупо спросил: