Василиса промолчала. А спустя пару минут замдекана нашел нужную папку, вытащил чистый свиток и глянул на Василису.
— Имя?
— Вася.
— Вася? — поднял брови замдекана.
— Вася.
Замдекана кое-как сдержал улыбку и сделал пометку в свитке.
— Чудесно. Род?
— Женский.
За вторым столом хихикнул ректор, и даже нагина сдержанно улыбнулась.
Замдекана снова отвлекся от свитка и поднял взгляд на Василису.
— Да, это мы как-то уже поняли. К какому роду вы принадлежите, моя дорогая? «Фон», «де», «ви»…
Василиса дернула губой.
— Безродная я.
Ректор снова поперхнулся чаем и выдавил:
— Да уж, безродная… Всем бы такими безродными быть…
Но Василиса бросила на него не менее внимательный взгляд, и ректор, отмахнувшись, вернулся к чаю.
— Ладно. Напишем тогда «фон Безроднофф», — пробормотал замдекана.
— А пош-ш-шему тогда «фон»-с-с-с? Выс-с-сший род-с-с-с? — прошипела нагина. Улыбалась она весьма зловеще.
— Потому что мы что-то подозреваем, — замдекана кинул взгляд на ректора. — Но не говорим что.
— А может, тогда «фон Анонимус»? — предложил тот.
— Я уже записал, — отрезал Кристофер. — Так… Возраст?
— Шестнадцать, — отозвалась Василиса.
— Предыдущее место жительства?
— Болото.
— Какое?
— Корчаковское.
Замдекана снова поднял на нее вопросительный взгляд.
— Милочка, придумайте что-нибудь другое. На Корчаковских болотах ничего, кроме пиявок, жаб и одной чокнутой ведьмы, нет…
— А вот не надо так про мою маму! — перебила Василиса, раскручивая сковородку.
Замдекана подавился словами и быстро что-то записал в свитке.
— Заявление на стипендию писать будете?
— А то!
И так Василиса подписала еще три свитка — заявление на стипендию, согласие на распределение после учебы и заявление на заселение в общежитие. Потом Кристофер выдал ей маленькую тонкую книжечку, с обложки которой на девушку уставился ее собственный портрет. Жуткий, уродливый, черный… В общем, он Василисе понравился куда больше предыдущего, на объявлении.
— Завтра первый учебный день, так что вы очень вовремя. Сейчас отправляйтесь в общежитие, по карте найдете…
— Это где «Кошмар»? — уточнила Василиса, вспомнив иллюзию во дворе.
Замдекана тяжело вздохнул, поднял взгляд к потолку и ответил:
— Нет, где «Зайчик». Отдадите это завхозу, дальше он вам все объяснит.
Инструкция Василису не устроила.
— У меня будет своя комната?
Замдекана снова тяжело вздохнул.
— Поскольку вы одна девушка на курсе — да, своя. А вот с соседями наверняка не повезет… Увидите. Давайте, Вася, у нас у всех еще дела.
Василиса снова посмотрела на книжицу и пообещала:
— Если что, я еще вернусь.
— Не сомневаюсь, — отозвался замдекана, подталкивая ее к двери.
Но тут дверь распахнулась у девушки перед носом, и в кабинет ввалился тролль-привратник. Посмотрел на Василису, потом на ректора и взвыл:
— Это она меня обидела!
Толстячок ректор подскочил, чуть не пролив на себя чай.
— Кто тебя обидел, Рут? Кто посмел тронуть мою крохотулечку?!
— Она! — рявкнул тролль, насупившись.
— Лучше идите отсюда поскорее, — шепнул Василисе на ухо Кристофер. — Давайте, давайте!
Василиса послушалась, но даже на лестнице еще услышала громкое:
— Папа-а-а-а! Она убега-а-а-ает!
И тоненькое, но звонкое — ректора:
— Иди сюда, маленький мой. Где тебя ударили? Сейчас я подую, и все пройдет…
«Какие-то они тут чокнутые», — подумала Василиса. Потом сверилась с картой во дворе и отправилась покорять общежитие. Себя она, конечно, считала нормальной, но если «чокнутость» других не мешает ей жить — пусть чудят сколько угодно.
А пока Василису все устраивало.
Эрик проснулся как обычно — за пять минут до будильника. И первым, что увидел, был громадный гобелен, который Ипполит вчера, сияя, как солнышко, притащил в спальню и торжественно повесил над кроватью Эрика.
— Это что? — поинтересовался тогда Эрик, разглядывая гобелен. На нем в подробностях были изображены человеческие внутренности: сердце, почки, желудок…
— Видал, какая прелесть? — повернулся к нему Ипполит. — Еле урвал на распродаже! Я подумал: самое оно будет к нашим… э-э-э… занавескам.
Эрик покосился на занавески. Они были черными и совсем не сочетались с новым гобеленом.
— Но почему именно над моей кроватью? Тебе это нравится — в своем углу и вешай!
Иполлит со вздохом посмотрел на «свой угол». Он был весь заставлен стеллажами, завален книгами, свитками, шкатулками и склянками.
— Мне некуда…
Эрик собрался было возразить: ему было что сказать по поводу «мне некуда», но Ипполит, точно фокусник, извлек из-под плаща перевязанную синей лентой коробку.
— Тортик?
А Эрик был заядлым сладкоежкой и никогда не мог устоять перед тортиком… О чем теперь сильно жалел, потому что жуткий гобелен имел еще одну особенность, о которой Ипполит или не знал, или умолчал: в темноте он светился. Разноцветно. И сейчас, лежа на кровати, Эрик имел удовольствие оценить все особенности человеческой кровеносной системы. И пищеварительной. И выделительной…
А когда Эрик насладился видом человеческого организма и уже готовился к тому, что неизбежно придется вставать, раздался звонок будильника. И в унисон ему дикий визг.
Щит Эрик поставил мгновенно — он замерцал синим над кроватями, заглушил будильник, но с визгом ничего сделать не смог. Если только еще больше не усилил.
На своей кровати подскочил Ипполит.
— Холодильник! — заорал он едва ли не громче визга и, как был — в майке и трусах, бросился в соседнюю комнату. Эрик еле щит успел убрать.
Визг стих отнюдь не сразу — Эрик как раз успел, зевая, пройти в купальную, чертыхнуться на тазик с кровью, подписанный: «Вампирья! Ценно! Не трогать!» — и кое-как привести себя в порядок.
Потом из кухни раздалось:
— Эри-и-ик! У нас еще то-о-ортик оста-а-ался?
— Чуть-чуть, — отозвался Эрик, появляясь на пороге. И замер.
У закрытого холодильника лежал слуга — мальчишка лет четырнадцати. Рядом с ним дергалась отрубленная паучья лапа с руку длиной. Над всем этим склонялся Ипполит — то поглаживая лапу, то хлопая мальчишку по щеке. Ни мальчик, ни лапа не обращали на него никакого внимания.
— Дай, а? — увидев Эрика, попросил он.
— Зачем?
— Не хочу эликсир тратить. — Ипполит схватил блюдо с тортиком, открыл мальчишке рот и принялся запихивать в него марципановую розочку.
— Ты что делаешь?! — изумился Эрик. — Он же задохнется!
— Да не… Только в себя придет… Ты удивишься, как часто это работает…
Мальчишка действительно «пришел»: открыл глаза, дернулся, закашлялся. Непонимающе уставился на торт — и Ипполит отодвинул его, а Эрик поскорее убрал на стол и принялся кипятить воду.
— А… — Мальчик озирался. Ипполит загораживал от него лапу и заодно холодильник. — Я… М-м-м?
— Все нормально, хороший мой, не беспокойся! — фирменным голосом целителя объявил Ипполит. — Обмороки в твоем возрасте — это абсолютно нормально…
— Но… я видел… Тут демон был!
— И галлюцинации — тоже! — Ипполит потянул мальчика вверх, помогая встать. А заодно задвигая ногой паучью лапу под стол.
— Галлю… Что? Так мне… привиделось? — удивленно бормотал мальчик.
— Ну да. Спим мы себе, а тут ты визжишь. Ты в следующий раз потише белочек лови, ага? Или паучков, да? — Ипполит порол чепуху, но с такой уверенной улыбкой, что мальчишка ему только кивал.
— Простите…
— Если еще где демона увидишь, обращайся. У меня для этого хорошие зелья есть!
— Фиг я вам свой тортик снова отдам, — встрял Эрик.
— Хоро-о-ошие зелья, — повторил Ипполит и, выпихнув мальчишку за порог, закрыл дверь. — Фу-у-ух…
— Поля, — наливая себе чай, позвал Эрик. — У нас в холодильнике лежит арахнид?
Ипполит вздрогнул и, обернувшись, жалко улыбнулся.
— Ну…
— Ты помнишь, что хранение арахнидов приравнивается императором чуть ли не к измене?
— Ну…
— Он хоть мертвый?
— Да! — тут же истово закивал Ипполит. — Совсем мертвый! Вообще! Абсолютно!
Эрик покосился на скребущую пол паучью лапу, вздохнул и, отодвинув от холодильника недовольно вякнувшего Ипполита, открыл дверцу.
Совсем вообще и абсолютно живой паук в метр ростом пошевелил в ответ жвалами.
Эрик закрыл дверцу. Обернулся.
— Чтоб к обеду этого здесь не было.
— Но…
— И в комнате тоже. Вообще нигде в общежитии и окрестностях. Ясно?
— Но!..
— Или я сам на тебя донесу.
— Ты не такой, Эрик! — патетично воскликнул Ипполит. — Ты же не предашь своего лучшего друга!
— Рискнешь это проверить?
Поля сник и целое утро с Эриком не разговаривал — тому как раз нужно было закончить программу по первокурсникам. Позже, уже в десять утра, когда звонко зазвонил колокол академии, Ипполит удивленно спросил, стоя у двери с сумкой через плечо:
— А ты что, на собрание перваков не идешь?
Эрик как раз перепроверял программу и в ответ только покачал головой.
— А как же твое кураторство?
— Боевики, — отозвался Эрик, не оборачиваясь. — Первые две пары прогуляют, как пить дать.
— Но первокурсники же! Должны гореть энтузиазмом и жаждой учебы!..
Эрик громко хмыкнул и даже отвечать не стал. Ипполит пожал плечами и ушел, не дожидаясь соседа. А Эрик в тишине и покое дописал программу, сделал планы лекций — пока за окном раздавался громкий и преувеличенно радостный голос ректора, а из холодильника — странный стук. И позже, как раз перед первой лекцией, сходил проверить расписание.
Перед ним толпились студенты — в основном первокурсники, — глазели и громко обсуждали. А еще за ночь расписание чудесным образом изменилось. Сильно.
— Теория практической магии в лесном корпусе?! — возмутился кто-то. — Да вашу ж мать!
«Практикум по нежити на заброшенном кладбище? — прочитал Эрик нужную ему колонку. И в унисон подумал: — Да вашу ж мать!»