– Так что? – сощурилась свекровь (все-таки!). – Кто его мать?
– Это я, – с грустью подтвердила я. А про себя добавила: «мать твою!»
В этот момент у меня в кармане свитера зазвенел телефон. На дисплее отразился Владимир, таким, каким он сам закачал себя в мой аппарат. Со смешным лицом, чрезмерно серьезным, крупно всунувшимся в объектив фотокамеры, со сведенными бровями и с назидательно поднятым вверх указательным пальцем. Вообще-то мне всегда нравилась эта фотография, но сейчас хотелось просто плюнуть ему в лицо. Прямо в собственный дисплей.
– Да, с-с-с-лушаю тебя, – строго ответила я, шипя, как змея. Ядовито. Одновременно я старалась как-то хоть укрыться от проявлявшей несказанную активность свекрови. Да, она все подслушает, но может она хотя бы на меня не смотреть. Не прикладываться прямо ухом к моей трубке.
– Динка, ты доехала? Привет! – весело отозвался он. – А мы в парке, вышли тут, пинаем листья.
– Везет вам! – сквозь зубы процедила я, даже не пытаясь скрыть своего настроения.
– Ты доехала? Тебя Лёвка встретил?
– Не то слово, – возмущенно выдохнула я. – Знаешь, ты не говорил, что я познакомлюсь с твоей мамой!
– С мамой? – значительно тише переспросил он. – Откуда она там взялась.
– Володечка, здравствуй! – вмешалась в мой разговор свекровь. С поразительной ловкостью она выдернула у меня телефон и повернулась так, что я при всем желании не смогла бы его вернуть себе. – Ты даже не волнуйся, мы Дианочку встретили. Все в порядке. Она тебе потом перезвонит, ладно? Нет, не надо на меня кричать. Я пожилая женщина и заслуживаю немного уважения. Хорошо, я отдам трубку, но ты должен понять – ты сам меня вынуждаешь… Ладно, отлично. Так вот как ты относишься к матери! К женщине, которая тебя родила! Нет, я даже не собираюсь говорить в таком тоне, – и тут случилось нечто. Маргарита Владимировна жестом фокусника подняла руку вверх и, выразительно глядя на меня, нажала отбой.
– Что вы… вы что, повесили трубку? – поразилась я, глядя, как мой мобильник исчезает в недрах безразмерного вязаного пальто. От невозможности этой ситуации я даже не знала, что сказать. Я вдруг почувствовала себя ужасно усталой, старой и беспомощной. В конце концов, я всю ночь не спала, сегодня ночью у меня было ощущение, что вся моя прошлая жизнь раскололась на куски, а саму меня подменили моим двойником, совершенно неприличной женщиной, о которой я пока еще ничего не знала. Я хотела бы забиться в какую-нибудь тихую укромную норку и отдохнуть, подумать о том, что произошло, о записке, которую оставил Алексей. Откуда мне взять силы, чтобы бороться с этой непобедимой старушкой?
– Прошу прощения за эту безобразную сцену! – патетично выговорила она с соответствующим лицом. – Мне стыдно за сына. Меня извиняет только то, что в его воспитании участвовал и этот ужасный человек – его отец.
– Может, вы вернете мне телефон? – без особенной надежды спросила я, когда где-то в недрах ее карманов мой телефон опять зазвонил.
Но Маргарита Владимировна, не обманув моих ожиданий, ловко сделала вид, что я вообще ничего не спрашивала, а звона никакого и вовсе нет. Она застыла на секундочку, видимо, делая внутри себя перезагрузку и одновременно ловким и почти незаметным движением отключив телефон прямо в кармане. Через секунду она подгрузилась обратно, посмотрела на меня, растянулась в своей фальшивой улыбочке и заявила как ни в чем не бывало:
– Мы будем жить в совершенно чудесном месте. Моя квартира выходит окнами на Фонтанку. Могли ли вы себе представить, что будете жить на набережной?
– Нет, даже не представляла, – обессиленно пробормотала я и откинулась на сиденье. Оставшиеся минут двадцать я пропускала через себя потоки пространных заверений в том, как мы подружимся, рассказы об истории Питера, впрочем, лишенные особенного исторического или образовательного смысла, хотя и рассказанные с поразительным эмоциональным накалом. В полной мере осознав смысл выражения «в одно ухо влетает, в другое вылетает», я дожила до конца этой невыносимой поездочки. Лёвушка с выражением невероятного облегчения выгрузил наши чемоданы около симпатичного старинного особнячка сливочного оттенка, с маленькими балкончиками, на каждом из которых мог бы разместиться максимум один не слишком полный человек.
– Вот мы и дома. Дианочка, прошу вас. Милости прошу. Мы, жители культурной столицы, славимся своим особенным гостеприимством, – прощебетала она, затаскивая меня в арку.
– О, в этом сомневаться не приходится, – с едким сарказмом хмыкнула я.
Тем временем я была заведена в подъезд, который свекровь отчего-то именовала парадной. Для парадной тут было слишком накурено и ощутимо пахло туалетом. Однако не в моей ситуации было жаловаться. Мы зашли в квартиру на втором этаже. Маленькая прихожая не позволяла разместиться одновременно троим людям и чемодану, зато если поднять голову и посмотреть вверх, можно было подумать, что стоишь на дне глубокого колодца – так высоки были потолки.
– Проходите, проходите. Вот тапочки, – суетилась мама Владимира.
Я вспомнила, что, по Володиным рассказам, он лет до пятнадцати жил с мамой в Ленинграде. Значит, получается, он жил здесь. В подтверждение моих слов за стеклянными дверцами старомодной коричневой стенки, занимавшей всю стену в самой большой из двух комнат, блеснул ряд фотографий с Владимиром. От грудного возраста и до последних классов, в полушубках и в шортиках – это был целый Тишманский иконостас, если можно так выразиться.
– А это кто? – спросила я, показав на единственную фотографию, где уже взрослый Тишман стоял напротив высокой и поразительно похожей по фигуре на Маргариту Владимировну блондинки с хищным взглядом. Он никогда не говорил, что у него есть сестра.
– Это его жена… то есть, конечно же, его бывшая жена.
– А, – только и смогла выдавить я.
– Знаете, у них были непростые отношения, – пояснила она. – Но Стеллочка была из очень хорошей семьи. Наши, ленинградские, они только после войны переехали в Москву. Стеллочкин отец, хоть и был совсем молод, а всю войну проработал в знаменитом зоопарке. Красавицу помогал спасать.
– Красавицу? – опешила я.
– Бегемотиху, – удивленно пояснила она. – Боже мой, вы и этого не знаете? Кто же ваши родители…
– Может, лучше вернемся к Стелле, – фыркнула я. Сколько шума из-за бегемота. Впрочем, может, действительно ценный какой-то экземпляр был.
– Ах, Стеллочка. Интеллигенция, знаете, высшего рода. Стеллочка, правда, уже в Москве родилась. Окончила МГУ с отличием.
– Очень интересно, – кивнула я, подумав, что от знакомства с моей семейкой Маргарита Владимировна бы не оправилась никогда. Может, стоит все-таки ответить на ее вопрос о моих предках. Сказать так: мой батюшка всю свою жизнь проработал в знаменитой стекляшке на бульваре Карбышева. Она спросит:
– А кем же служил ваш батюшка?
А я отвечу:
– Преимущественно грузчиком, когда бывал более-менее трезв. Но он пользуется и по сей день большим уважением. А матушка моя – на заслуженной пенсии. И почти не пьет уже, с тех пор как с завода ушла. Печень уже не та… – Я представила, как после этого обмена любезностями моя неожиданно обретенная свекровь указывает мне на дверь со словами «таким людям не место в нашей семье». Оркестр, фанфары и отель на Невском. Или, чего уж там: чемодан, вокзал, поезд Питер – Москва. Мечта!
– Мы все так горевали, когда они с Володей разошлись. Он же так одинок! Так несчастен! – снова ударилась в театральность Володина мама. Заламывание рук она исполняла со страстью, достойной Сары Бернар.
– Да? Одинок? Мне так не кажется, – заметила я.
– Конечно же, теперь, когда есть вы, Дианочка… Вы даже не представляете, как мы все тут радуемся, что вы вошли в его жизнь. Ведь он такой своенравный – весь в отца.
– А кто он был – его отец? – спросила я из чистой вежливости, но сразу же пожалела.
Сначала последовала пауза, потом Маргарита Владимировна секунду-другую позаламывала руки, а затем я услышала очень странный пискливый звук, постепенно нараставший и в конечном итоге перешедший в откровенный рев. Моя не совсем законная свекровь вдруг с трагическим видом осела на кончик дивана и принялась рыдать, сотрясая свои вавилоны.
– Что вы, что вы! Я не хотела вас обидеть, я только… простите. Простите меня, – забегала я, не совсем понимая, где я оступилась, как подорвала эту бомбу и насколько сильной может оказаться зона поражения. Честно говоря, за всю жизнь ни разу мне не приходилось иметь дела с рыдающими рафинированными старушками. Вот что делать с выпившим и утратившим способность к прямохождению мужиком, я знала прекрасно. Подхватываешь за ремень, опираешь на плечо, но так, чтобы голова не откидывалась назад, и придаешь направление… Ладно, опыт моего детства в настоящей ситуации мало чем мог мне помочь.
– Ничего-ничего, Дианочка. Ты… ты не достанешь мне валидол? – прохрипела она, заставив меня забегать по-настоящему. Не хватало еще, чтобы Володина странная мамаша померла на моих руках. Нет, к такому отдыху я не готова точно, так что схватила ноги в руки и закружилась по квартире. Предположив, что сердечный приступ по сути своей вряд ли чем-то существенно отличается от тяжелой формы похмелья, абстинентного синдрома, я притащила воды, заставила Маргариту Владимировну прилечь, расстегнула ей пуговички (боже мой, что может быть более странного) на шелковой блузке прошлого века выпуска. Ослабевшей рукой она указала на шкафчик, где обитал валидол, засунула таблетку под язык и опала обессиленно на расшитые кружевом подушки.
– Вам лучше? – спросила я, прикидывая, может ли тут как-то быть полезен рассол. И если да, то где его взять в культурной столице. Можно было обойтись и кефиром, который вполне мог бы оказаться в холодильнике самой мадам.
– Немного отпустило, – слабым голосом пропищала она, протягивая ко мне руку.
В этот момент из глубин ее пальто в прихожей снова раздался знакомый звук. Кто-то звонил на мой телефон. Володя, скорее всего, и тут, памятуя о состоянии моей новенькой родственницы, я подумала, что удастся вернуть средство коммуникации в собственное распоряжение. Не тут-то было. Болящая вскочила почище горной серны и скакнула в прихожую.