– Цирк какой-то! Шел бы уже в туалет! – раздраженно произнес над моим ухом мужской голос.
А учитель будто ничего не слышал, не понимал, что пора уходить, все топтался на сцене, прижимая платок к лицу, беспомощно озирался, моргал глазами и не решался уйти. Мне вдруг сделалось неловко за него, за его неудачу – глупую, смешную, и тут же стало противно от самого себя, от собственных мыслей, трусливых и низких. Я вскочил и бросился к нему на сцену.
– Андрюша, это кошмар какой-то… – произнес Петр Алексеевич, прижимая к лицу платок.
В своей беспомощности, в своем жалком состоянии он сделался равен мне и тем, кто сидел в том зале, и выдержать это было невозможно. Тут же рядом с нами на сцене оказался мужчина в синем костюме. Это был устроитель мероприятия.
– Может, вы за него прочтете, чтобы не срывать? – хмуро спросил он и, не дождавшись моего согласия, подошел к кафедре и произнес в микрофон: – Тут у нас это… несчастный случай случился. Доклад Петра Алексеевича доложит его ученик, да? Как вас? Пожалуйста. Текст есть…
Я взглянул на листки с докладом и усмехнулся. Они были заляпаны кровью, чернила поплыли, но текст все-таки можно было разобрать.
– Нет, – сказал я. – Не буду. Пойдемте, Петр Алексеевич.
Я схватил листы бумаги, приобнял учителя и повел за кулисы.
– Кошмар! Кошмар! – он чуть не плакал. – Я все испортил!
– Ничего не кошмар, – сказал я твердо. – Переживут.
Мы вышли за кулисы, в грязное, плохо освещенное помещение, я нашел кресло, усадил в него Петра Алексеевича, сам примостился рядом. Нужно было вызывать скорую. Прибежала худая, некрасивая девушка, от распорядителей, как я понял, встала перед нами и начала, наморщив лоб и прищурив глаза, с ужасом разглядывать Петра Алексеевича.
– Кошмар… – повторял он. – Это кровотечение, понимаете? Со мной один раз уже было такое. Еще хорошо, что не инсульт.
– Я могу чем-нибудь помочь? – испуганно спросила девушка.
– Можете, – сказал я. – Если уйдете.
Петр Алексеевич укоризненно посмотрел на меня и, не отрывая руки с платком от лица, покачал головой.
– Простите, – сказал я. – Уже сам не соображаю, что говорю. Если не трудно – вызовите скорую.
– Там человеку плохо! Слышьте! Скорую вызовите! – раздается зычный женский голос, и дверь приоткрывается.
– Можно?
К нам заходит грузная дама средних лет в синем деловом костюме, с тяжелым длинным лицом, грубыми чертами и высокой лиловой прической. Под мышкой у нее черная кожаная папка. В аквариуме сразу становится тесно. Бритоголовый вполголоса смеется:
– Можно Машку за ляжку! Анна Андреевна, сколько раз вам повторять: у нас принято говорить “разрешите”.
(“Анна Андреевна! А эти двое не иначе, как ее сироты: Бродский с Бобышевым. Дурдом!”)
– Да ну вас! – отмахивается грузная Анна Андреевна. Она поправляет лиловую прическу, вынимает из папки лист бумаги и кладет бритоголовому на стол:
– Вот, пожалуйста…
– Что там у нас? А-а! – радостно тянет бритоголовый и, повернувшись ко мне, торжественно объявляет: – Вот уже и заключение поспело, Андрей Алексеевич!
Интересно, думаю, наденут наручники или так повезут?
Бритоголовый, улыбаясь, берет обеими руками листок, начинает читать, и вдруг выражение его лица делается серьезным.
– Кто проводил экспертизу?! – спрашивает он резко.
Лиловая Анна Андреевна равнодушно пожимает плечами:
– Тот же, кто и всегда. Я могу идти?
– Разрешите, – тихо и раздраженно говорит бритоголовый, не отрывая взгляд от бумаги.
– Чего?
– Анна Андреевна! – он повышает голос. – Надо говорить “разрешите идти”, понятно?
Анна Андреевна закатывает глаза и качает головой. Стеклянная дверь вновь распахивается, и в аквариум заходит белёсый, тот, кто разъяснял мне наркомаршрут. Его физиономия светится неземным счастьем.
– О, кого я вижу! Здравия желаю, Анна Андреевна! Ну, чего там у нас? Докладывай, Александр Семёныч…
Бритоголовый, он же Александр Семёныч, ни слова не говоря, протягивает ему листок. Его лицо приобрело уже обычное, немного насмешливое выражение:
– Наркотических средств не обнаружено, Дмитрий Васильевич…
– Как?!
Белёсый выхватывает у него из рук листок и, широко округлив глаза, принимается его читать.
– Это действительно лекарственные средства, – поясняет бритоголовый Александр Семёныч. – А никакой не гашиш. Обычные геморроидальные свечи хорватского производства.
– Кто проводил экспертизу?!
Анна Андреевна шумно выдыхает воздух, поправляет прическу и многозначительно закатывает глаза:
– Я могу идти?.. – в ее голосе напускная усталость.
– Можете, – не глядя в ее сторону, нервно бросает в ответ белёсый.
(“Господи! Как они похожи! Одинаковые слова, одинаковые выражения лиц”.) На секунду мне кажется, что мир замер. Просто все застыло, перестало двигаться, дышать, химически взаимодействовать. Я встаю. Нет, вскакиваю. Не могу поверить своему счастью.
Анна Андреевна, грузно развернувшись на каблуках, выходит, на ходу застегивая папку.
– Скорую вызвали?! – кричит она кому-то в коридоре, и дверь за ней закрывается.
Белёсый Дмитрий Васильевич, который меня допрашивал, поворачивается ко мне, выпрямляется во весь рост и насмешливо говорит:
– Что, Андрей Алексеевич? Счастью своему не можете поверить?
(“Действительно, не могу”.)
– А вы, – говорю, – интересно рассказывали. Прямо сидел бы целый вечер и слушал. И кружочки такие замечательные нарисовали.
Белёсый криво усмехается.
– Вы, Андрей Алексеич, быстро осмелели, я погляжу? В любом случае, – в его голосе появляется официальная твердость, – от своего имени, от имени товарищей – приношу вам свои извинения.
– С кем не бывает, – говорю. – Я могу идти?
Он отворачивается, и они с бритоголовым начинают о чем-то вполголоса разговаривать, словно меня тут нет. Я поднимаю рюкзак и берусь за ручку чемодана.
– Можете, – отвечает вместо белёсого бритоголовый. – Только здесь вот распишитесь.
Через минуту я уже пересекаю холл аэропорта и иду к выходу, волоча за собой чемодан. Чудны дела твои, Господи! У людей в конечном итоге никогда ничего не получается, потому что в мире человечьи правила не действуют. Вот и у этих ничего не получилось.
ВНИМАНИЕ! СОВЕРШИЛ ПОСАДКУ РЕЙС 129
АВИАКОМПАНИИ “ПЕГАСУС ЭЙРАНС”.
АНТАЛЬЯ – САНКТ-ПЕТЕБУРГ.
Провидение заранее об этом позаботилось. Ему было угодно, чтобы 23 года назад в небольшом городке в штате Оклахома, в семье Салли и Джонатана Уоттонов, владельцев банковского холдинга, на свет божий после девяти месяцев заточения в материнской утробе появился младенец женского пола, получивший имя Мисси. Спустя 18 лет Мисси Уоттон закончила школу с весьма посредственными результатами, а потом поступила в университет Линкольна (штат Небраска) на специальность, название которой у нас не вытянут даже под пытками. На последнем курсе обучения в рамках программы международного обмена она оказалась в Лондоне, где сделалась частым гостем в квартире № – дома № – на Тэвисток-сквер. В указанной квартире с 1999 по 2011 гг. проживал гражданин РФ Самсонов Евгений Николаевич. Именно там Мисси Уоттон по ошибке передала своему случайному сексуальному партнеру Андрею А. вместо пластинок с наркотическим средством обычные геморроидальные свечи, разработанные хорватскими фармацевтами.
Сочинив у себя в голове этот текст от имени непонятно кого и непонятно кому адресованный, мысленно положив его на стол дознавателя, я вспоминаю, что читал нечто подобное об американском солдате, пропавшем без вести. Только того завалил балками рухнувший сарай, и он застрял под ними навсегда, а я увернулся от неблагополучной развязки и сумел выбраться на свободу.
После теплого аквариума на улице холодно. За дверями аэропорта, автоматически расходящимися, как Симплегадские скалы, темно и пусто. Нет пассажиров с вещами, носильщиков, таксистов, никого. Только вымороженный лиловый свет, растекающийся вниз от фонарей. Мелкий колкий снег вместе с ветром летит в глаза, в уши, забирается за воротник, словно хочет потрогать меня, пощупать, поздороваться, удостовериться, что я из плоти, что я готов вернуться в свой дом. Возле автобусной остановки мои мысли прерывает телефонный звонок.
Катя… Я совсем забыл о ней.
– Привет, Катя.
– Ты как? – в ее голосе я различаю участие.
– Лучше всех…
– Ну, хорошо, – вздыхает она и берет паузу.
Я тоже молчу. Подъезжает пустой автобус. Двери открываются, я поднимаю чемодан и забираюсь внутрь.
– А как тебя родина встретила? – в голосе ирония. Еще не успели толком помириться, а уже начинается.
– Кать, ну как ты думаешь? Оркестром встретила, цветами. Я даже забрался на броневик и произнес речь. Как Ленин в семнадцатом.
– Кто?
– Ленин.
– А, понятно. – “Катя не сильна в истории”. – Ты скучал?
– Да. – Я забираюсь на сиденье и ставлю на колени рюкзак.
– Врешь, – ее голос добреет.
Я вдруг начинаю понимать, что действительно скучал по ее телу, по ее губам, по ее красному пальто, ловко перехваченному черным поясом.
– Ну ладно… я, может, скоро тоже приеду.
– “Скоро” – это когда? – мне вдруг становится тоскливо и одиноко.
– Не знаю. Как все сложится. Может, через полгода, а может, через пару месяцев. Звони, если что.
(“Если что?”)
– Хорошо… Катя, хотел тебя спросить…
– Ну что?
– Как зовут твою дочь?
– Проезд не забываем оплачивать, молодой человек, – рядом со мной встает пожилая кондукторша в оранжевом жилете и смотрит на меня выжидающе поверх очков. Двери закрываются, и автобус, тяжело качнувшись, медленно трогается со своего места.
В трубке – короткие гудки. Сделав кондукторше страшное лицо, сую телефон в карман.
– Следующая остановка – железнодорожная станция “Олимп”, – объявляет водитель по громкой связи. Он произносит “Аэропорт”, “железнодорожная станция «Аэропорт»”, но мне почему-то слышится “Олимп”. Уважаемые пассажиры, не забывайте своевременно оплачивать проезд! Интересно, а как там поживает этот Валя со своей нежной попой? Деньги, я надеюсь, мне не придется возвращать?