Надо не забыть положить деньги на телефон. Заворачиваю за угол, подхожу к переходу. Лиловый автомобиль, огромный, широкий, как танк, замедляет ход и останавливается рядом. Девушка за рулем, смуглая брюнетка, показывает жестом: проходите. Надо же, какие мы вежливые… Снисходительно киваю, мол, премного благодарен, оценил, оценил вашу любезность. Ничего удивительного: ее автомобиль выглядит так, что его водительница может позволить себе снизойти до очкастого нищеброда.
Люди всегда остаются прежними, но изо всех сил стараются показать, что меняются, делаются лучше, щедрее, вежливее, цивилизованнее, что они хоть сейчас готовы стать добрыми либеральными европейцами, что 70 лет советской азиатчины были случайным недоразумением.
Я бросаю взгляд на бледно-зеленый фасад пятиэтажного дома. Треугольный фронтон, фальшивые толстопузые колонны, окна – огромные, в человеческий рост: в отличие от своих обитателей, постройки нисколько не пытаются показаться непостоянными. Напротив, они убеждают нас в обратном: смотрите, вот уже 300 лет, а мы всё те же, всё там же, всё так же давим каменными подошвами фундаментов дряхлое болотное царство, побеждая время, благополучно переживая сменяющих друг друга хозяев. Вон, пожалуйста, надпись For Sale белой краской и девять знаков телефонного номера. Можно позвонить, спросить, сколько тут всё сто́ит, – черт, я совсем забыл, деньги кончились. Петр Алексеевич, как кентавр из Апдайка, перед каждой лекцией выводил мелом на доске приблизительный возраст вселенной: цифра 5 и за ней длинной гусеницей нули. Причем нулей было так много, что взгляд сбивался, их считая.
Сворачиваю в переулок – и с разгона почти врезаюсь в низкорослого мужичка, одетого в серый пуховик.
– Придурок! – рявкает он, отшатнувшись. – Гляди, куда прешь!
Останавливаюсь, поправляю на плече кожаный рюкзак, качаю головой. Мимо нас с оглушительным треском проносится мотороллер.
– У меня зрение, – говорю я растерянно и грустно… Я почти слепой.
Поворачиваюсь и делаю несколько шагов. Ничего я не слепой. Вот только, жалко, зрителей вокруг нет.
– Извини, парень… – раздается сзади виноватый грубый голос.
Не оборачиваюсь, продолжаю идти, мотая головой.
– Слышь, парень! – кричит мужичок. – Извини, слышь?!
Из-за домов выглядывает сверкающий купол церкви, ковыряющий крестом небо. Как все-таки все они одинаковы, предсказуемы, эти прихожане. А что? Разве я теперь подлец? Я – наоборот. Я доброе дело сделал. Вернул брата моего меньшего на путь истинный. Привел его к покаянию. Причем гораздо быстрее, чем все эти попы, заглядывающие в сердца. Мужчинка этот сейчас почувствует свою душевную щедрость, преисполнится важности, довольный собой, зайдет в ближайший магазин, купит сигареты, не те, что обычно, а те, что подороже, потом закурит и задумается о своей работе.
Это было очень неприятно – целыми днями думать о работе. Проходила неделя, другая, а никаких сдвигов и перспектив у меня не намечалось.
Денег становилось все меньше, друзья перестали звонить. Я начал слегка паниковать – стал экономить на всем, полностью исключил спиртные напитки, курил теперь только самые дешевые сигареты. И когда я уже был изрядно напуган окружавшей меня пустотой, мне позвонила родная тетя. Пригласила на семейный обед. Сказала, что к ним придет в гости друг семьи дядя Яша, известный ученый, бывший ученик деда, а ныне эмигрант и профессор Сорбонны. Они всей семьей решили меня с ним познакомить.
– Заодно и про работу разузнаем, – пообещала тетя. – У дяди Яши везде много связей, он уж точно поможет.
Шанс нельзя упускать ни в коем случае, добавила она, Яша – ученик деда, всем ему обязан, и внуку вряд ли откажет.
Бывший дедушкин ученик выглядел, как и положено было выглядеть дедушкиному ученику, – по-ученому: вытянутое обезьянье лицо с серьезным, лукавым выражением, лысина, окаймленная седым кудрявым венчиком, костюм, непропорционально длинные руки почти до колен. Когда я вошел, он как раз говорил важные вещи. Если война, говорил он, – это очень плохо, а если на земле мир – это хорошо. То, что в магазинах сейчас продуктов мало, – тоже плохо, а когда их много – хорошо, потому что люди могут беспрепятственно их покупать и ими питаться. Курить вредно, заметил он, когда я выложил на стол сигареты, а спортом, наоборот, заниматься очень даже полезно (если в меру). Тетя, дядя, двоюродная сестра слушали все эти мудрые мысли с почтительным выражением лиц. На меня особого внимания не обратили, даже не представили ему, просто сунули тарелку и жестом показали на салат, очень грубо нарезанный: ешь! Я сел со всеми и тоже стал есть и слушать. За нынешнего президента я не голосовал, эпически развивал свои мысли ученик деда, но раз народ его выбрал, то теперь, уж извините, надо слушаться. Все затрясли головами, зададакали, да-да-да, конечно, если выбрали, то надо слушаться.
– Я сейчас много работаю, – пожаловался он, и погладил себя по лысине, – лекции, семинары, статьи, конференции.
Все сочувственно закивали, и тетя, набравшись храбрости, предложила ему, как главному, произнести тост. Он поднялся, одернул пиджак, вытянулся и принялся воодушевленно говорить:
– Я хочу выпить за общение! Здесь, за столом, я вижу, присутствуют очень интересные люди, – он поглядел на мою двоюродную сестру Сашу, которой только что исполнилось 26 лет, и улыбнулся. Я тоже поглядел на нее и увидел, что она не причесана. – Так вот. Недавно я имел честь присутствовать на похоронах коллеги-литературоведа. И что меня обрадовало – то, что там присутствовали не только литературоведы, но и лингвисты. Что это значит?
Никто не знал. Тетя попыталась вилкой ухватить кусок селедки. Но у нее не получилось: кусок был скользкий и все время уворачивался. Ученый строго посмотрел в ее сторону, тетя села смирно и взялась двумя пальцами за ножку бокала.
– Это значит, – ученый обвел лукавым взглядом присутствующих, – что человек что? Что он был интересен не только людям своей специальности. За это я и хочу выпить. За то, что нужно смотреть шире и общаться с людьми разных специальностей, понимаете? Тогда и жизнь у многих станет богаче.
– Прекрасный тост! – воскликнули все, задвигались, зашумели, зазвенели бокалами.
Ученый сел обратно на свое место, очень довольный собой.
Некоторое время все молчали. Обдумывали сказанное.
– А вот вы, молодой человек, – ученик деда повернулся ко мне. – Вы слышали, что недавно нашли новый вид морских паразитов?
Это было для меня новостью.
– В пятом номере журнала “Наука и жизнь” об этом писали, – пояснил он.
Я кивнул. Я готов был принять все что угодно, даже самолично передушить всех этих паразитов, лишь бы мне дали работу.
– А вы вообще, – его лицо сделалось надменно-ироничным, – выписываете “Науку и жизнь”?
Я смущенно втянул голову в плечи. Нет, не выписываю.
Он оглядел всех за столом, словно приглашая принять участие в разговоре, и, поджав губы, наставительно произнес:
– Надо обязательно выписывать. Чтобы хотя бы чуть-чуть видеть дальше своего носа.
Родственники, пока он всё это говорил, смотрели на него с восхищением.
– Может, тебя, Андрюша, читать научить? – ехидно спросила тетя. Она рассмеялась, показав желтые пломбированные зубы.
Вслед за ней засмеялись и все остальные. Я тоже засмеялся вместе со всеми.
– А помочь не смогу, дорогой юноша, не смогу. Наслышан о ваших горестях, но не смогу. Не обессудьте.
Я, сохраняя лицо, с сожалением развел руками. Ну что ж, нет так нет.
– Не прошли вы мой личный экзамен, – с участием сказал ученый.
Я еще раз развел руками, хлопнул себя по коленкам и сказал, что мне пора, что я иду в библиотеку читать книги, потому что заниматься наукой – я потряс в воздухе указательным пальцем – это очень хорошо и полезно для ума, а не заниматься – плохо и неполезно. Ученый важно закивал мне своей вытянутой головой, вроде как благословил.
Пока я натягивал в коридоре ботинки, туда выскочила моя двоюродная сестра, поправляя растрепанные волосы.
– Ты куда? Это же неприлично! Неужели непонятно?
– Почему неприлично? Мне пора…
– Ты должен был хотя бы его поблагодарить!
– За что же это?
Я справился с ботинками, взглянул на сестру и снял с вешалки пуховик.
– Он, такой серьезный человек, тебе время уделил.
– Саша, иди-ка ты в задницу вместе со своим серьезным человеком, – сказал я спокойно. Она в изумлении открыла рот и вытаращила глаза.
– Что-о-о?
Глядя на нее в упор, улыбаясь и наслаждаясь произведенным эффектом, я застегнул пуховик, открыл дверь и вышел на лестничную площадку.
– Хам! – крикнула она вслед и хлопнула дверью.
Когда я вышел, мне показалось, что пока мы сидели, на улице всё переменилось, и прежний город, совсем недавно называвшийся иначе, куда-то канул, высох, раскрошился, развалился под натиском рвущихся из-под земли джунглей с их доброй и тревожной охотой.
Фасады потемнели, словно наружу проступила злоба их обитателей. Мясные ларьки, неряшливо вывалившие свиные и говяжьи ошметки, передавали привет с полей сражений. Ларьки сигаретные глумливо намекали разноцветными пачками и зажигалками, что скоро у меня не останется денег на курево. Автомобили носились взад-вперед на дикой скорости, распугивая своим светом людей, теперь уже едва заметных и напоминающих тени. Кошки вжались в стены, в углы, словно готовились распружиниться и с диким визгом вцепиться в горло. Даже морды собак, обыкновенно добродушные, выражали озабоченность: укусить или не укусить? Лучше все-таки укусить, хуже не будет.
– Эй, Андрей, – крикнул вдруг кто-то в рифму мужским голосом. Я был уверен, что это не мне, но не удержался, обернулся на голос, и тут же оказался заключен в неуклюжие медвежьи объятия.
– Жорик?! Господи! Привет… – неприятный морок не рассеялся, но город почему-то в одно мгновение стал прежним, детским, дурашливым. Как круглое лицо Жорика, которое по-собачьи терлось об меня щеками.