– Александр Македонский – герой, но зачем же столы ломать? – раздается за спиной знакомый насмешливый голос. Резко оборачиваюсь. Это кто там у нас? Так и есть. Трофимов. Сидит на своем месте. И как это я его не заметил? Высунулся из-за газеты, которую он тут каждый день читает. Круглое, как по циркулю, лицо – красное, копченое солнышко. Лоб весь в белой шелухе. Маленькие глазки. Крошечный острый носик, зажатый с двух сторон толстыми щеками, словно синичкин клювик высунулся из мартышкиной попки.
– Вас не спрашивают! – говорю грубо. – Идите в задницу!
Вот сейчас произнес, и сам себе удивился. Как все-таки это нелепо звучит: “Идите в задницу”. Когда говорят “иди в задницу”, тут вроде как все понятно. Тебе хотят нагрубить, тебя хотят унизить. А выражение “идите в задницу” таит в себе странное противоречие. Здесь, конечно, есть неуважение, но какое-то торжественное, церемонное, обходительное. Произносишь – словно провожаешь на заслуженный отдых пожилого профессора.
– Не понял? – маленькие глазки Трофимова злобно вспыхивают.
– А чего тут, – говорю, – непонятного? Если я скажу – идите в солнечный анус, вам легче станет?
Пытается сделать в ответ каменное лицо. Не пытайся. Я знаю, что ты трус. Щечки вон копченые так и трясутся.
– Мне послышалось? – носик-клювик задирается вверх. Он откладывает газету в сторону и поднимается во весь свой маленький рост.
– Угу, – киваю. – Щас вам еще не то послышится.
Дина, прыснув, отворачивается к светящемуся монитору и пытается, сдвинув брови, изобразить серьезность. У нее там на мониторе компьютерная игра – девушка охотится на зверей. Марк Ильич, что-то буркнув себе под нос, выскальзывает из аудитории. Трофимов отворачивается и начинает шарить руками по столу, будто ищет что-то.
– Знаете что? Ведите себя прилично, – говорит он себе под нос. Молодец, собрался с духом. – Вы бы хоть о Лугине подумали. Он же вас к нам пристроил? Вам хотя бы известно, что такое благодарность?
– Просветить хотите? – я хмурюсь. – Ну, просветите. Пролейте свет знания, Гелиос вы наш.
Молчит. Взял шариковую ручку, теребит в руках.
– Всё, – говорю. – Прощай, Динка! Прощай, охотница! Буду скучать.
Всё, теперь, кажется, пора идти. Нет, надо ему еще на прощание пару слов… Ладно, черт с ним… Все-таки дружили…
– Надеюсь, мы подружимся, – лучезарно улыбнулся Трофимов и на правах старшего потрепал меня по плечу. – Чего делить-то? А то, знаете, в нашей среде как-то повелось, что все друг с другом одним местом меряются.
Я рассмеялся. Круглая как солнце физиономия Трофимова прямо-таки вся светилась добродушием. Мне порекомендовали его как опытного методиста, и я на правах младшего коллеги подошел к нему познакомиться, спросить совета.
– Знаете что? – произнес с ироническим напором. – Давайте покурим, а? Заодно потолкуем обо всем. Как говорится, полялякаем о делах наших грешных. Вы курите, я надеюсь?
Я кивнул. Курили обычно во дворике, там, где некогда располагался французский сад, тот самый, из-за которого между вельможей и его супругой вышло несогласие. Теперь это был жалкий прямоугольный пятачок под открытым небом, с несколькими грязными клумбами и потрескавшимся асфальтом. О прежних славных временах напоминала лишь огромная античная ваза, торчавшая посредине и некогда служившая фонтаном. Вот уже много лет сюда бросали окурки.
Мы с Трофимовым спустились на первый этаж, оделись в гардеробе и вышли во дворик. Встали возле вазы и вытащили сигареты.
– У меня ребенок родился неделю назад, – важно поделился Трофимов. Его пропеченное лицо, когда он это произносил, сияло. – Прямо думать ни о чем не могу.
Издалека приглушенно доносились звуки транспорта, и на воздухе было прохладно.
– Поздравляю, – сказал я, придав голосу радость, хотя, честно говоря, мне было совершенно наплевать – очень хотелось поговорить о своих лекциях. – Мальчик? – спросил я.
Он в ответ кивнул.
– И что он? – нужно было как-то развить эту тему и подвести к завершению. – Плачет?
– Еще как… Но знаете что интересно – уже улыбается.
“Интересно, – подумал я. – До охерения”.
– Но улыбка, – стал пояснять Трофимов, – знаете, пока такая подкорковая.
Тут я заметил, что в нашу сторону не спеша направляется Марк Ильич, и громко с ним поздоровался.
– Вот вы где, голубчики! – Марк Ильич зачем-то погрозил нам пальцем. Он был, как всегда, в своем выношенном пальто, напоминавшем дореволюционный военный френч. Шапки не было, и его маленькая голова кузнечика торчала над одеждой одиноко и беззащитно.
– Вы знакомы? – спросил Трофимов, когда мы по очереди пожали ему руку.
– А как же! – с деланным хвастовством объявил Марк Ильич. На его лице гуляла блаженная улыбка. – Я уже имел удовольствие познакомиться и побеседовать с нашим молодым коллегой. И могу сказать, как старый солдат, не умеющий лгать, – нахожу наше общение весьма и весьма приятным.
– Ой! – Трофимов шлепнул себя по лбу, словно озарился. – Совсем забыл. Мне в отдел кадров нужно бежать, к дурам этим. Кстати, я там зажигалку забыл. Вы тут постойте пока, не уходите, ладно?
– Не уйдем, голубчик вы наш… не уйдем… – заверил его Марк Ильич.
Трофимов, коротко кивнув, пошел от нас через двор по направлению к боковому входу. Марк Ильич иронически поглядел ему вслед и сказал:
– Голубчик наш… видали каков? В отдел кадров, значит, за зажигалкой направился? Огонь у богов добывать.
Мы закурили, и Марк Ильич принялся меня внимательно разглядывать.
– Что такое? – спросил я смущенно.
– А вот ваша фамилия… – начал он осторожно.
– Армянская, – кивнул я. – Означает “богом данный”.
Я стряхнул пепел себе под ноги.
– Как, однако, мило! – улыбнулся Марк Ильич. – У вас такое лицо.
– Какое? Обыкновенное… – я дернул плечами и зачем-то оглянулся. Неподалеку от нас топтались студенты с сигаретами. Их физиономии были пусты и спокойны. – Лицо как лицо… обычное.
– Нет, не скажите, не скажите, голубчик! Что-то восточное все-таки угадывается…
Он продолжал меня разглядывать.
– Дед был армянином.
– Значит, и вы армянин?! – воскликнул он.
– Да…
– Как это мило! – Марк Ильич затянулся, романтически прикрыл глаза и покачал головой. – Молодой армянин предается восточной неге у фонтана!
Он повторил эту фразу дважды и замолчал. Я решил ничего не говорить в ответ. Затягивался сигаретой, выдыхал дым и стряхивал пепел.
– А если не секрет, голубчик, – снова ласково начал Марк Ильич, – вы с Трофимовым о чем сейчас вели беседу? Уж не обо мне ли?
– Ну что вы! – поспешно сказал я и сильно закашлялся.
– Ну да, ну да, – заулыбался он. – Чего обо мне, о дураке старом, разговаривать.
– Нет, ну что вы… У него просто… сын родился! Представляете?
И тут я почувствовал, что вот именно теперь радуюсь за Трофимова и за его родившегося сына.
Однако Марк Ильич воспринял эту новость без обычного для таких случаев энтузиазма.
– Да что вы? – произнес он добродушно. – Экий Трофимов проказник! И что же младенец? Игрив?
– Нет, – сказал я. – Не думаю… Ему всего-то неделя… Пока только улыбается, да и улыбка-то ненастоящая, подкорковая.
Я легонько постучал указательным пальцем по сигарете, и столбик пепла полетел вниз и рассыпался. Я проводил его взглядом и поднял голову. Небо было плотно затянуто серыми облаками. Мне даже показалось, что они смотрят на нас сверху очень сердито, будто осуждают.
– Андрей, – прервал мои мысли Марк Ильич, – а вот посмотрите на этих молодых людей… – он кивнул на группу студентов, стоящих неподалеку. – Как вы думаете, у них у всех была подкорковая улыбка? Надо бы спросить.
– Может, в другой раз? – предложил я и выбросил сигарету.
– Молодой человек! – позвал Марк Ильич. – Вот вы! Да-да! Можно вас на минутку?
От группы студентов отделился высокий парень в зеленой зимней куртке, расстегнутой нараспашку, и направился к нам. У него были большие миндалевидные глаза, длинные волосы и миловидное женское лицо.
– Здравствуйте, Марк Ильич…
– О, мы, кажется, знакомы? – Марк Ильич церемонно поклонился.
– Я у вас на втором курсе учился, – пояснил студент.
– А-а, припоминаю-припоминаю. Вы ведь у Никиты Виссарионовича в магистратуре? Ваша фамилия…
– Меньшиков, – подсказал студент. – Гена Меньшиков.
– Меньшиков! – с восторгом повторил Марк Ильич, выбросил сигарету и повернулся ко мне. – Нет, ну вы подумайте. Сам Меньшиков… светлейший князь. Птенец гнезда Петрова. И прекрасен, как Ганимед. А мы вот тут, светлейший князь, беседуем с молодым армянином, который предается восточной неге у фонтана.
Я внезапно почувствовал, что теряю ощущение реальности и хочу, чтобы поскорее вернулся Трофимов и весь этот бред наконец прекратился.
– Скажите, светлейший князь, – продолжил Марк Ильич, – а у вас была подкорковая улыбка?
– Не знаю… – он поправил волосы ловким заученным движением.
Сквозь глухой автомобильный шум донесся сигнал скорой помощи. Я увидел, что во дворик вышла Алла Львовна в бежевом пальто, наброшенном на плечи. Она остановилась в нескольких шагах от нас и достала сигареты.
Алла Львовна считалась самым пожилым и уважаемым преподавателем института. Она вот уже сорок лет преподавала русскую литературу. Наградив Аллу Львовну небольшим ростом и интеллигентным семитским лицом, природа, видно из озорства, присовокупила к этим данным зычный мужской голос, повергавший в трепет нерадивых студентов.
– Ну что ж, – объявил Марк Ильич, оглядев “светлейшего князя” с ног до головы. – Не смею задерживать, молодой человек.
Он протянул ему руку и, снова церемонно поклонившись, произнес:
– До новых встреч!
Когда “светлейший князь” отошел, Марк Ильич снова обратился ко мне:
– Никита Виссарионович говорит, что это крайне перспективный молодой человек. Отличает его всячески. Даже позволяет вино разливать на банкетах. Он ведь мил, наш Ганимед, не так ли?