Да, накатывает такое иногда. Такое вот: «Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются… как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал… не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга… совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»[5]
В Северной Карелии небеса не так высоки, как над Аустерлицем. Почти макушка Земли. Мозг почти обнажён. Но чуешь так же. И потом, когда гаснет костёр и ты возвращаешься в своё мелкое человеческое сознание – опять и снова так же, как. Ничего нет. И неба тоже нет. «… ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!»[6] Добро пожаловать в наш дерьмовый мир обратно, нервный и желчный субъект! Делай свой грибной соус и не выделывайся, и не мни. Особенно если уже мягкое – так и не мни. Не смеши женщин и животных.
Замачиваем сушёные белые грибы на ночь. Я – в сливках. Думаю, это не слишком принципиально. Можете и в воде. Много лет моя семья сопротивлялась «кусочкам грибов», обожая грибной соус. Потому несколько лет назад я, обожающая именно «кусочки грибов», смирилась под давлением большинства. И поутру эти самые грибы растираю в миксере в пыль. С белым луком и зубчиком чеснока (не головкой!). Эту кашу – на подогретую сковороду, в растопленное сливочное масло. Слегка её обжарить. И залить сливками. Не отходить от сковороды. Тщательно помешивать. Не будете помешивать – и соус пригорит, и кухня вся заплёванная будет. Это как с финалом всех крем-супов. Сливок добавляете «по требованию». Соус не должен быть слишком густым. Если соуса много, то разогревая, добавляйте сливки. Непрерывно помешивая. Гречневую кашу в тарелках обильно поливаете этим соусом – и подаёте мужу, ребёнку, гостям и всем, кого любите. И даже те, кто вас не очень жаловал до сих пор – станет к вам относиться значительно лучше. Будет говорить после друзьям и приятелям: «Она конечно сука страшная и вообще на всю голову сильно ударенная пушечным ядром, то у неё ноги подкашиваются, то небо она в первый раз увидела, то вообще как начнёт нести, ещё, упаси черти, в рифму – хоть санитаров вызывай! – но гречневая каша с грибным соусом у неё отменная!»
И ещё немного о студенчестве. И аскетизме. Когда я дома совсем одна (дочь взрослая, а муж, к примеру, в командировке) – я полновластная хозяйка своей кухни.
Самодержавная хозяйка своей кухни, можно сказать. (Как написал Николай Александрович Романов – тот, который Второй и Последний, – при первой всеобъемлюще-толковой в Российской Империи переписи в графе род занятий: «Хозяин земли русской». Согласитесь, слово «хозяин» – хорошее слово. Он же не написал «владыка», не написал «собственник».) Когда я одна – хозяйство у меня не многие вкусы учитывает. Потому могу приготовить такое вот, простое, из примусова наследия. Беру сквороду. Ставлю на плиту. Наливаю в неё растительного масла. Достаю из холодильника элементарный кочан дубовой капусты. Нарезаю её, не слишком эстетствуя. Простые вещи иногда такие простые вещи! Острый нож и немножечко чувства голода. Шинкую – и в разогретое масло. Присаливаю чуть. Чуть перчу. Туда – щедро несколько жменей риса. Перемешиваю. Немного потомив в собственном капустном соку, заливаю кипятком. И ещё немного тушу. Примус называл это блюдо «ленивые голубцы». Конечно, можно добавить лук и морковь. Тушить в томатном соке. А если сезон и капуста юна, да ещё и стебли фасоли есть – это сказка! И при подаче это волшебство можно посыпать мелко нарубленной зеленью. Но тогда блюдо утрачивает свой истинный благородный аскетизм. А именно в этом его первозданная прелесть. И ещё в том, что когда Примус изготовлял его на одесской коммунальной кухне впервые, у нас с ним ничего, кроме нескольких жменей древнего риса и соли не было. Капусту он подрезал у Вечного Жида. Прогорклое подсолнечное масло – у Дворника Владимира. А молотый чёрный перец – на кухне Соседки Тоньки. Это было прекрасно тогда. И осталось прекрасным сейчас. Учитывая, что масло не прогорклое – вообще легко для пищеварения, просто в изготовлении и не вредно для фигуры. По моему глубочайшему убеждению каждый из нас просто обязан время от времени позволять себе роскошь аскетизма. Его даже иные императоры умели ценить. Вставали в пять утра. На кашу гречневую не фуфукали. А что имели свой пунктик, кто на бесконечной игре в солдатики и стотысячной реконструкции Бородинского сражения в честь двадцатипятилетия взятия Парижа (Гатчина, привет! Все мы родом из детства, Первый!), кто на излишнем фаталистическом смирении, порядочности и мягкости (Привет, Второй!) – так все они люди, все они человеки, и всего лишь, как и мы, рабы обстоятельств и окружающей действительности.
А на «третье» – компот. Или мороженое. Нет ничего умилительней кирасира, подъехавшего на полутяже к киоску за мороженым. Пусть не будет войн, а только театрализованные действия, как дань истории. Пусть нашей любви не будет памятников – всего лишь гречневая каша и «суп с историей», как ещё один способ сказать: «я люблю тебя». И пусть будет абсент на голодный желудок на продуваемом ветрами Генуэзском холме. Как ещё один способ неба ответить: «я тебя тоже!»
На ФАСОЛЕВЫЙ СУП: лук, чеснок, морковь, стебель сельдерея, корень сельдерея и/или петрушки, имбирь, оливковое масло, томатный сок, рёбра барашка, грудинка, сырокопчёная колбаса, сосиски, консервированная красная фасоль, специи, зелень, сметана.
На ГРЕЧНЕВУЮ КАШУ: Гречка, масло растительное, масло сливочное, соль.
На СОУС ИЗ БЕЛЫХ ГРИБОВ: белые грибы (сушёные), сливки, лук, чеснок, сливочное масло.
На ЛЕНИВЫЕ ГОЛУБЦЫ: капуста белокочанная, рис, лук, морковь, стебли молодой фасоли, томатный сок, соль, специи.
Зелёный борщ, салат из молодой редиски, холодец
Зелёный борщ. Моя русская бабка, прожившая много прекрасных и ужасных жизней, последнюю завершила в Одессе. И называла его – это блюдо, – зелёный борщ. По-крайней мере из множества его имён первым я узнала именно это. И хорошее первое – не блюдо (хотя и оно тоже), – остаётся с нами навсегда. Если мы достаточно неплохи для того, чтобы не растратить то хорошее, что было дано нам изначально.
Я зову его Зелёный Борщ. И только это полагаю достаточным основанием считать себя как минимум неплохим человеком.
Моя московская, волжская и питерская родня особо не морочила себе разнообразные думательные и двигательные органы кулинарными изысками. Какое-то мутное варево под категориально-понятийным прозвищем «Суп». Мешанина из переваренных макарон с тушёнкой почему-то полагалась ими: «по-флотски». В общем, в Москве, Казани и Питере было два вида еды: первое и второе. А также: взрослым – бухло, детям – буратину. И никто не возражал и все были счастливы. И даже «Завтрак туриста» после целого дня плёсов и хвои был вкуснее счастья, потому что счастья было в достатке. А когда чего-то в достатке – этого уже и не замечаешь. Это свойство всех людей. И неплохих. И хороших. И плохих. И злых. И особенно это свойство детей. Дети состоят из счастья, дети потребляют счастье и генерируют счастье. Дети дышат счастьем и даже когда дети голодны – они счастливы. А уж если они голодны, а в кармане есть банка «Завтрака туриста»…
Много позже в Москве меня накормили щавелёвым супом. Моя свекровь. Неглупая женщина, исполненная толики достоинств. Но она почему-то считает, что умеет готовить. В её активе есть одно победоносное блюдо. Всего одно. Но зато – победоносное. Это пересушенное мясо седого боевого жилистого барана, укрытое вьялыми – так бы прежде сказали в Одессе, – именно что вьялыми синими. Увядшими прежде и дополнительно усушенными в пароварке баклажанами. Ещё какие-то имеются в валеве (потому что это не варево, а именно валево) невинно умученные дегидратацией овощи «супермаркет-стайл». И между всем этим залегает ошпаренный сыр. Свекровь очень гордится этим блюдом. Его сакральный рецепт передал ей её же массажист. Не раз моя свекровь пыталась осчастливить меня рецептом этой инфернальной смеси, имеющей какое-то красивое восточное название, но я даже название не запоминаю, так этот креатив меня пугает. Не так, конечно, как необходимость его поедать на редких крупносемейных тим-билдингах, но всё же.
– Я обязательно запишу тебе рецепт! – грозилась свекровь.
Но слава богам, моя свекровь бытовая пьяница. И не успевала осчастливить меня рецептом того, что для меня не имеет названия и никогда уже не обретёт.
Мои добрые кровные родственники московского, волжского и питерского фасона не претендовали на то, что они умеют готовить. Просто были хорошими людьми. Моя Полина Фроловна никогда не говорила вслух, что умеет готовить. Она просто умела готовить и готовила. И была хорошим человеком. Моя свекровь не умеет готовить. Моя свекровь – неплохой человек. Но какие-то зелёные бесы нашептали ей, что она, абсолютно не имеющая никакого вкуса к готовке еды и изображая те же бурды, что и моя кровная московско-волжско-питерская родня, не просто умеет готовить. А прекрасно умеет готовить! Мало того – должна беспрестанно нести в мир, что она прекрасно готовит. И лучшего повара, чем она во вселенной не существует.
И вот в Москве меня кормят щавелёвым супом. Я молода. Я уже умею говорить правду, но ещё иногда молчу из уважения. Пока не выпью. А уж если меня, когда я выпью, спросить раз пятьсот насколько прекрасен был щавелёвый суп, то я становлюсь Ипполитом, безапелляционно, в отличие от говнюка Лукашина, высказывающего свою однозначную позицию по вопросу заливной рыбы.
Свекровь была обижена. Когда ей рассказали. Если бы ей не рассказали – она бы и не вспомнила, что я после третьей (бутылки) сказала: «Какая гадость!.. Какая гадость этот ваш щавелёвый суп!» Семейное предание гласит, что я долго ораторствовала на тему того, как можно было так испортить продукты, которые для чего-то родились и каким богатым воображением надо обладать, чтобы эту лохматую муть называть а хотя бы и «щавелёвым супом». То есть, если объективно смотреть на факты: я хвалила немалую фантазию моей свекрови. Её, так сказать, творческий потенциал. Но злые люди, присутствовавшие при этом, всё извратили. Если бы не извратили – никто бы ничего не помнил. Но история не терпит сослагательного наклонения!