ЛАРИСА ФЕДОРОВАНЕ ЛГИ СЕБЕ
Лариса Федорова — писательница лирического склада. О чем бы ни шла речь в ее произведениях: о горькой неразделенной любви («Не лги себе»), о любви счастливой, но короткой («Катя Уржумова»), о крушении семьи («Иван да Марья»), в центре этих произведений стоят люди, жадные к жизни, к труду, к добру, непримиримые ко всему мещанскому, тусклому.
Лариса Федорова родилась в Тюмени. В 1950 году окончила Литературный институт имени Горького. Несколько лет работала разъездным корреспондентом журналов «Крокодил», «Смена», «Советская женщина». На ее счету сборник рассказов «Ветер в лицо», повести «Катя Уржумова» и «На том стою».
«Не лги себе» — четвертая книга писательницы.
НЕ ЛГИ СЕБЕ
Сказать откровенно, не хотелось мне ехать в эту «южную» командировку. Конец марта хорош и в Подмосковье. Люблю я голубоватые снега этого месяца, шорохи оползающих снегов и радостное свечение сосулек. Дворники к ним безжалостны: нечего тут радоваться, сосулька — враг прохожих!
А в лесу, как в старой квартире, куда должны въехать новые жильцы. Пустовато и голо. И, да простит меня весна, неопрятно. Лесная тропинка потемнела, обтаяли на ней прошлогодние консервные банки. И только деревья стоят, как святые: у каждого ствола свой собственный венчик таяния.
В марте же в нашу редакцию пришло с берегов Каспия тревожное письмо. Человек, пожелавший остаться неизвестным, писал грубо:
«Немедленно пришлите к нам корреспондента. Надавали орденов кому попало. Шахназ Мамедова Золотую звезду на груди носит. А сердце у нее черное. Забыла она о девичьей чести. Позарилась на чужого мужа, отца двоих детей., Вот какой пример подает она остальным девушкам. А если никто не приедет и не разберется, жена Рашида обольет себя бензином и сгорит».
Ни подписи, ни адреса. Аноним. Листок ученической тетрадки, и на нем крупные неумелые строчки.
— Надо ехать, — сказали в редакции. — И помните: речь идет о жизни человека.
Чего уж тут помнить: черным по белому написано!
Вот и представился случай сравнить две весны. Еще в аэропорту я поняла, что здесь, на берегу Каспия, весна в полном разгаре. Цветочники торговали тюльпанами. А у московского метро в день моего отъезда продавали подснежники.
Пальто пришлось снять сразу. Припекало градусов на двадцать. А какая ликующая зеленая трава сверкала на аэродроме! Ни робости в этой южной весне, ни наших северных недомолвок. Я вспомнила круги под деревьями. Нет, все-таки очень это здорово, когда каждое дерево в своем венчике святости. Выстояли, отмучились — и вот награждены первой радостью. Кругом еще снег, а под ними весна. Такая блеклая, чуть-чуть грустная, наша — северная.
Потом меня захватила радость новизны. Аэродромчик маленький, и, как ни странно, в горах. А ехать надо вниз, к морю. Оно сверкало где-то там, на горизонте. Там же горбатился на холмах и городок, где жила эта негодница Шахназ, посмевшая влюбиться в женатого.
Пока автобус петлял, спускаясь с горы, я думала об этой девушке. Человек она довольно известный. Ее имя я часто встречала в печати и слышала по радио. И корреспонденты к ней, наверное, ездили часто. Вот и я еду. Только с другой целью. «Как же это вы, Шахназ, а?» Нет, я скажу ей что-то другое. И не буду я об этом думать заранее. Как придется, так и скажу. Не надо устраивать самой себе репетиций. Тем более что я еще не знаю своей роли. Сначала надо найти автора письма. А как я его найду, если он аноним? Вот если бы всех этих анонимов ставили на учет! Пришел бы в райком или в горсовет: «Не знаете, кто это баловался?»
Только сейчас, очутившись в незнакомом городке, я поняла, что командировка мне попалась не из приятных. Никто из редакторских «асов» на нее не соблазнился. Сашка Коржиков поехал на сев в Таджикистан, Николай Богданов попросился в заповедник на зубров. «Знаешь, — сказал он мне доверительно, — не люблю я анонимщиков. Зубры, они как-то благороднее». А я была новенькой и внештатной. По выражению Сашки Коржикова, я «клевала даже на голый крючок». Вот и беги теперь к жене какого-то Рашида, спрашивай ее, скоро ли она обольет себя бензином?
Чем больше думала я о своей командировке, тем хуже становилось мое настроение. Вместо того чтобы пойти искать гостиницу, я отправилась на пляж повидаться с морем.
Пляж был пустынен. Каблуки тонули в крупном сероватом песке. Летом здесь, наверно, благодать. Море по-весеннему отдыхало, подставив широко вздымавшуюся грудь тому сухому теплу, что лилось с голубых высот. Пользуясь спокойствием моря, я подошла к воде и потрогала ее ладонью. Холодная! По цвету похожа на родоновую, как на алтайском курорте в Белокурихе. Такая же зеленоватая, цвета драгоценного камня берилла, и, как это ни странно для воды, шелковистая на ощупь.
— Эй, послушай, купаться нельзя! Холодно!
Я оглянулась.
Сзади меня стоял подросток, по щиколотку утопая в песке. На плече удилище с подвешенным ведерком. В черных глазах по вопросу: ты кто такая?
— Ты пришел рыбачить?
(«Ты кто такая?!»)
— Купаться я и не думаю. Потрогала воду, вот и все. Купаются, наверно, в мае, правда?
(«Ты кто такая?!!»)
— А вот молчать, если тебя спрашивают, нехорошо. Это невежливо.
— А чего ты спрашиваешь? — поинтересовался парень.
— Да ничего, — рассердилась я, опять вспомнив о своей командировке. — Раз не ответил, то и не надо.
— Ты гостиницу ищешь, да?
— Сейчас пойду. А где она?
— Близко. Пройдешь консервный комбинат, а за ним улица с тополями. Тут и гостиница.
Я опять наклонилась к воде. Просто нет сил расстаться с нею. И конечно же, голубое море стоит голубого марта!
Подросток встал подле меня неподвижно. Если б не ведерко на удилище, прямо-таки часовой!
— Ты что, моря не видела?
— Нет, почему же. И даже не одно. Разные они. Вот и сравниваю.
— Ну да, разные! Чего там разного. Голубое да соленое. В одной цене.
— Значит, не в одной! — сказала я с досадой. — Ты рыбачь, рыбачь!
— Успею. А вот если ты не пойдешь в гостиницу, то не получишь места. Сейчас поезд прибывает.
Я поблагодарила за практический совет и с интересом воззрилась на парня. Мужчины практичными такими редко бывают! Ну, до мужчины ему еще далеко, хотя он и напускает на себя солидность.
— Насчет гостиницы я не решила. Может, сразу в колхоз пойду. Как до него добраться?
— Садись на автобус. И пешком можно. Это рядом. По той улице, где гостиница, до самого конца. Минут двадцать ходу. Ты к кому, к Мамедовой?
— Откуда ты знаешь, что к Мамедовой?
— К ней все ездят. Она героиня.
— Хорошая девушка?
На удилище звякнуло ведерко.
— Ничего. Культурная.
— Что значит — культурная?
Парень засмеялся.
— В магазин культтоваров часто ходит. Я живу рядом, вижу. То ручку купит, то бумагу. Или пластинки.
— Значит, она учится. Верно? А вот некоторые товарищи во время школьных занятий ходят на рыбалку… Разве сейчас каникулы?
Повернувшись ко мне спиной, подросток молча разматывал удилище.
Корреспондент не следователь, но общее в нашей профессии что-то есть. Требуется найти ниточку. Главную. Это значит, что будет множество других, не главных. Каждую потрогай, определи начало. За каждой ниточкой человек. Иногда доброжелательный, справедливый. Иногда злой. Такую ниточку обрывай сразу. У меня правило: злым не верить.
Была суббота, и в гостинице торопливо расплачивались те, кто приезжал на совещание. Во всяком случае, отдельный номер я получила без всякого труда. Худенькая дежурная с грустными глазами чем-то не удовлетворенного человека посоветовала мне отдохнуть с дороги, пока на городской площади не включили радиорепродуктор. «Просто покоя никому не дает. Даже решение горсовета было — выключать его в будничные дни, да начальник отдела связи не подчиняется».
Отдыхать я не стала. Оставшись одна, вновь извлекла из сумки письмо, которое привело меня в этот город. Черт бы побрал этих анонимщиков! Тоже ведь ниточка! Только попробуй ее отыскать. «Надавали орденов кому попало»! Да. Что-то случилось у этого человека. Слишком много горечи. «А сердце у нее черное». Ну, эта фраза того же происхождения. Выкрик из толпы. Иди разбирайся, кто. «Позарилась на чужого мужа». Стоп! Это — женщина. Но кто, кто? Соседка? Неудачница-подруга? Подчиненная? Кто из них пожалел жену Рашида?
Ладно, пусть Николай Богданов расписывает своих зубров. А я найду, чего мне надо. Най-ду! Не так уж велик этот городок!
А раз найду, так чего же откладывать. Ступай ищи!
В вестибюле опять толпились. На этот раз приезжие. Судя по нарядным чемоданам и некоторой свободе обращения друг с другом, — артисты. Женщины в светлых весенних пальто, с высокими прическами. Все три хорошенькие. Это приятно, когда артистка хорошенькая, и хотя я не мужчина, но эту мужскую точку зрения разделяю полностью. Вот ребята в этом гастрольном объединении чуточку чем-то «не вышли», хотя за модой и они следили.
В окно к дежурной почти до половины влез, горячо доказывая что-то, толстячок в сером костюме. От усердия он даже приподнялся на цыпочки, показывая протертые на пятках носки…
— Ну хотя бы по двое в номер! — глухо доносилось из прорези окошка. — Люди должны репетировать. Десять человек — пять комнат, чего тут спорить! Одна пара даже семейная. Еще и свадьбу как следует не сыграли, вот разве уж здесь… Не возражаете? Ну и отлично!
Из окошечка толстяк вылез с ключами.
— Товарищи, все наверх!
— Ура, Семен!
— Семочка, дай я тебя расцелую!
— Целуй своего молодожена!
— Уговорить такое изваяние!
— Робот!
— Кто робот? Семен?
— Да нет же. Та, в окошечке…
— Товарищи, имейте же совесть! Человек пошел вам навстречу, а вы…
— Могла бы «выйти» и поскорее.
Смех. Задорный — на всю лестницу. Между тем в окошечке у дежурной безмолвие пустыни. Не удержалась, заглянула. Все та же, утрешняя… Близоруко наклонилась над книгой.