— А зачем тогда в город ехала?
Девушка вздохнула.
— Москву посмотреть хотелось. Да и принарядиться тоже. Платят здесь хорошо, не то что у нас…
— Это верно, — согласился Клавин поклонник. — И особенно в цене ваш брат, домработницы. Но только для молодых девушек это не должность. Сама говоришь, что на большее способна. Ты девчонка грамотная, по-государственному рассуждать должна. Верно я говорю?
— Верно, — согласилась польщенная Клава. — Но что же мне все-таки делать?
— То, что я советую: иди на стройку.
— Нет, не решусь я.
— Ну, тогда посодействую, — хитро улыбнулся старшина милиции и проводил ее на этот раз до самых дверей квартиры да еще спросил, как фамилия Клавиных хозяев.
А через день ночью к Милютиным постучался участковый.
— Разрешите паспорта.
Смущенные Милютины безропотно подали свои документы. Они уже догадывались, в чем дело, и виновато посматривали на Клаву, которая сладко спала на раскладушке.
— Что за гражданка? — кивнул на нее участковый.
— Это домработница. Дело в том, что мы ожидаем ребенка. И вот заблаговременно…
Тут Клава проснулась и, увидев в комнате военного, в первую минуту почему-то подумала, что это Саша. Но нет. Парень был старше Саши, а главное — ужас какой официальный!
— Гражданка, ваш паспорт!
— Чего это среди ночи? — нахохлилась Клава.
— Не имеет значения.
— А раз не имеет, то и приходите утром!
Не будь у нее знакомства в милиции — конечно, она бы так не храбрилась. На Сашкино заступничество она рассчитывала твердо. Он там, в своем отделении, всех знает, намылит завтра голову этому чернявому! Ишь, какой прыткий, писать чего-то собирается! Ну и пусть. Не покажет она ему свой паспорт.
— Клава, разве так можно? — смущенно сказала хозяйка, зябко кутаясь в свой фланелевый халатик. — Милиция у нас начальство, и нужно ей подчиняться. Это наш товарищ участковый. Скажи мне, где лежит твой паспорт, и я покажу ему сама. — И к участковому: — Извините ее, она у нас из деревни, всех правил еще не знает…
Настороженно, готовая надерзить, следила Клава, как участковый листает ее новенький паспорт. Знал бы он, с каким трудом она его получила! Думает, так это просто — взять да уехать из колхоза в Москву. Недостает в деревне народа, потому что все в город стремятся, а хлеб-то кто же выращивать станет? Вот и придерживают молодежь. Уж как стыдил ее, как уговаривал председатель! И улучшения всякие обещал. Но Клава твердо стояла на своем: она человек свободный, куда захочет, туда и поедет. Может, у нее первый и единственный такой случай — поехать в Москву с людьми, которые обещают свое покровительство… Но оказалось, что геологи тут же поехали в другую экспедицию, какой с них спрос.
— Так… Значит, из деревни Самохвалово? — спросил участковый.
— Мы будем хлопотать, — уверяла хозяйка. — Ее непременно пропишут.
— Двадцать четыре часа, — сказал участковый, возвращая паспорт Клаве. — Двадцать четыре часа на прописку. А потом штраф. Ну, будьте здоровы.
Клава села на раскладушке, натянув на свои круглые плечи одеяло.
— И очень это непорядочно: ни с того ни с сего штрафом человека стращать. У нас в деревне тоже опер есть, Михаил Иванович. Никакого сравнения с вами. Культурный такой, обходительный. Он мне как раз насчет паспорта хлопотал. Не мешало бы вам у него обращению поучиться.
— Разве я чем-нибудь нагрубил? — спросил участковый, едва сдерживая смех от Клавиного «опера».
— Двадцать четыре часа, штраф — это что, по-вашему, комплименты? Хозяйку мою среди ночи разбудили, а она на сносях…
— Клава…
— Не верно, что ли? Завтра же ноги моей здесь не будет. Вот расскажу Михаилу Ивановичу, как в столице обращаются…
И вдруг заплакала, вздрагивая полными загорелыми плечами. Участковый побагровел. Он нерешительно топтался у дверей, засовывая в планшетку так и не заполненный протокол. А хозяева, присев на Клавину раскладушку, с двух сторон утешали Клаву, обещая «завтра же» все выяснить.
— Я бы вам, гражданочка, на стройку посоветовал, — сказал участковый. — Дадут общежитие, прописку.
— Маляром, да? — встрепенулась Клава.
— Можно и штукатуром.
— Так вот, скажите ему… Скажите ему, что завтра же я отсюда уеду. Посмотрела Москву и хватит. Ишь, подослал! Нечего меня агитировать, мне и в колхозе работа найдется.
— Никто меня не подсылал, — заверял участковый, хотя весь его всполошенный вид говорил обратное.
— Ладно, я тоже грамотная, соображаю, что к чему.
Зато Клавины «научники», как называла она своих хозяев, ничего не понимали в этой ночной сценке. Почему обычно смирная Клава дерзит напропалую, а бравый участковый топчется у двери, как уличенный в чем-то мальчишка. Наконец, нахлобучив шапку, он ретировался.
— В чем дело, Клава? Кто его мог подослать! Участковые приходят, когда им вздумается.
— Рассказывайте! Два месяца живу — ни разу не появился. А теперь Сашка его подослал, вот кто! Постовой с нашей улицы. Еще на дружбу набивался, бессовестный.
Она опять всхлипнула и, разобиженная, с головой укрылась одеялом. Расспрашивать ее сейчас было бесполезно, к тому же хотелось спать, и Милютины тут же погасили свет.
Утром Клава заявила им, что решение ее твердо: она едет домой. Никакие уговоры насчет прописки поколебать ее не могли.
— Не хлопочите, все равно уеду. Соскучилась я по деревне. Мои подружки там уже на лыжах бегают. В агрономический кружок запишусь. Есть у меня такая склонность. А вы к нам летом вместе с ребеночком приезжайте. Такого приволья, как в нашем Самохвалове, нигде не сыщешь. Тут тебе и речка, и лужок, и лес рядышком. Денег вам девать некуда, вот и тратите их на курорты!
— Значит, в агрономический кружок? — спросил ее Милютин.
— Зимой, ясно, в кружок. А весной да летом свеклу выращивать. Небось сахар все любят, а свеклу выращивать никому неохота.
Милютины улыбнулись. Клавина пристрастность к жизни, к тому, чем она в ней занималась, не могла не нравиться.
— Ну, а дружок-то твой как же останется? Сашей его зовут? Не жаль тебе с ним расставаться?
— Нисколечко! — поспешно заверила Клава и отвернулась. Как не жаль, жаль, конечно. Сам виноват в своем усердии. Далось ему оставить ее в Москве «на законном основании». Но все-таки подсылать ночами милиционера!..
А может, все-таки остаться? Чем плохо на стройке? Будет она городским культурным человеком, нарядится во все модное и поедет в свое Самохвалово. Туфельки на «гвоздиках», плащ-болонья, а в руки красный зонтик. Нет, зонтик, пожалуй, не годится, засмеют ее в Самохвалове с этим зонтиком. Ну, а «гвоздики»…, подумаешь, проблема! Все модные девчонки в деревне на «гвоздиках»!
Когда с чемоданом в руке она вышла на улицу и разгоряченного лица ее коснулись сухие легкие снежинки, Клавино сердце вздрогнуло и вперед нее рванулось в родную деревню. Подумать только, два месяца там не была! От первого легкого снега каждая крыша в Самохвалове на одуванчик похожа. Дунет ветерок, и вся белизна кверху! Хорошо. А потом снег слежится, успокоится, сольется в одно широкое, белое — от горизонта до кромки леса. Только и различишь тогда крыши по трубам да по утреннему дымку. Утром кто картошку варит, кто молочную лапшу, а Клавина мать картофельные оладьи жарит. Вот каждый дымок и пахнет по-своему.
Клавин приятель стоял на своем перекрестке и регулировал движение. Увидев Клаву, он дал путь пешеходам и, когда она поравнялась с ним, попросил ее минуточку задержаться возле стеклянной будки. Поставив чемодан, Клава подождала. Сказать по правде, Саша ей нравился. Высокий, чернявенький, и выправка, как у настоящего военного. Если хотите, ему даже белые перчатки к лицу!
— Куда это ты направилась? — тревожно спросил Саша, подойдя к ней на минутку.
— Домой еду.
— Глупо, Клавочка.
— Ходят тут всякие по ночам, штрафами пугают…
Саша быстро отвел глаза в сторону, даже погрозил белым перчаточным перстом какому-то чересчур поспешному пешеходу. Небось стыдно. Увидать бы ей средь бела дня того, ночного, чернявого. Нашел на кого протоколы составлять! Думает, деревенская, так глупая. А у нее самолюбие есть. Нежелательна она здесь, так уедет.
— Зря ты это в принцип возводишь, — сказал Саша. — Ну, верно, я Рябчикова подослал. Рябчиков его фамилия. Попросил: приструни, говорю, ее хозяев, чего они девчонке голову морочат. Раз не положено, пусть не обещают. А он перестарался: двадцать четыре часа! Ты уж извини его, ладно?
— Ладно, пускай, — грустно сказала Клава. — Видно, служба у него такая.
Они помолчали. Саша, привалясь спиной к стеклянной будке, волнуясь, комкал свои белые перчатки. А тот, сидящий под колпаком, словно не замечая волнения коллеги, переключая то красный, то желтый, то зеленый огонь, двигал мощным потоком машин на все четыре стороны. Подчиненная этому красивому ритму, Клава невольно залюбовалась оживленным перекрестком. Значит, прощай Москва? Ладно, пути сюда не заказаны. Захочет — приедет!
— Как же мы теперь, Клава, а?
— Никак. Сам виноват.
— Останься. В два счета на стройку определю. А пока у матери моей поживешь.
— Нет, нет, я уж телеграмму дала. Ждут меня там.
— Будто без тебя не обойдутся?
— Так ведь и здесь обойдутся, правда? Там-то я нужнее.
Она стояла перед ним, высоким, уютно-кругленькая, в красной пуховой шапке, вытянутой на всю длину, чтобы казаться повыше, в черном, рассчитанном на стройность, пальтишке. И сапожки у Клавы красные на каблуке, с бою взятые в длиннющей очереди московских модниц.
— Ох, Клава, Клава, — опять сказал Саша. — Занозила ты мое сердце. Давай запишу, где твое Самохвалово и как туда ехать.
— Ты летом приезжай, — обрадованно сказала девушка. — Вот бураны отыграют, ручьи отшумят, тут тебе и лето. Я тебя в рощу свожу по ягоды. Земляники у нас красным-красно.
— Ты и сама как ягода, — неловко пошутил Саша. — Колхоз у вас, что ли?
— Совхоз обещали, когда поехала. Мы, кроме свеклы, еще подсолнечник выращиваем. Приезжай, семечек полузгаешь.