Алерикс спускался по лестнице, любовно разглядывая стены своеобразной тюрьмы Нейла. По сути, тюрьмой являлся огромный подвальный комплекс под дворцом. Чёрный обсидиан со вкраплениями серого цвета по всему периметру подвала надёжно заглушал силы Деусов. Алерикс провел рукой по стене, почти ласково погладив её ладонью. Сегодня у него было отличное настроение, несмотря ни на что. Им владело предвкушение. Оно дразнилось, обжигало, словно пламенем языками нетерпения, едва ли не подгоняя вперед.
Открыл дверь и увидел мужчину, который сидел на полу, прислонившись к стене спиной и схватившись за голову. Вначале Алерикс даже опешил, поняв, что узник, погруженный в свои мысли, даже не почувствовал его приближения.
– Ай-ай-ай, Нейл, теряешь хватку. – Правитель широко улыбнулся, когда Мортифер резко вскинул голову и выпрямился.
– Проваливай, Лер, – устало произнёс Нейл.
– Как некрасиво, – скривил свое идеальное лицо Алерикс, – дядя пришёл проведать своего любимого племянника… Впрочем, ты всегда был неблагодарным, мальчик мой.
Мортифер усмехнулся, чувствуя, как изнутри поднимается склонившая голову во время одиночества жажда убийства. Он представил, как кидается на императора и одним движением руки вырывает его вонючее сердце из груди, и один только дьявол знал, чего стоило Нейлу продолжать сидеть на месте и не поддаться искушению. Только понимание того, что он ещё не проиграл игру. До тех пор, пока жив, у него есть все шансы поставить на колени и Алерикса, и весь Континент. И рисковать сейчас, поддавшись эмоциям… Нейл всё больше ощущал, как отпускает его их последняя встреча. Встреча, подробности которой он похоронил глубоко в своей памяти, оставив лишь её противный горький привкус. Он старался не вспоминать подробности, но не забывал имён своих врагов. Всему своё время, и время Нейла Мортифера станет последним часом жизни и императора, и его шлюхи.
– Приехал сообщить мне о дате судебного заседания, Лер? Я весь обратился в слух.
– А, – император взмахнул рукой, давая понять, что суд – не более чем досадная формальность, – я бы даже не стал утруждать себя подобным Нейл.
Он вдруг почувствовал отголоски ненависти, которую усердно прятал племянник. У правителя задрожали ноздри, втягивая аромат ярости, который всё больше распространялся по небольшой камере.
Алерикс подошёл к узкой кровати и сел на нее, закинув ногу на ногу. Огляделся по сторонам.
– Довольно удручающая обстановка. Нужно будет поручить Ксавьеру поменять интерьер.
Паршивец лишь вздёрнул бровь, откинув голову на стену и молча выжидая. Абсолютно беспристрастный снаружи, но Алерикс мог заложить собственную голову, что тот еле сдерживает себя, чтобы не наброситься на него. Императора самого едва ли не затрясло крупной дрожью от эмоций родственника.
Снаружи раздались шаги стражников, и тут уже широко улыбнулся Нейл.
– Лер, только не говори, что решил пытать меня.
– Но ведь ты даже под страхом смерти не расскажешь мне всего, что я хочу знать, Нейл?
– Тогда почему ты решил, что я расколюсь на допросе, Алерикс?
– Потому что страх смерти – всегда не более чем иллюзия, тогда как физическая боль и есть её любимый предвестник, племянник. Не каждый может устоять перед ней.
Но император глубоко ошибался, считая так, пусть даже он и не ожидал того, что страдания быстро развяжут Нейлу язык.
– Как долго шла подготовка к переходам?
– Не имею понятия, о каких переходах речь!
– Сколько переходов было совершено за последние двадцать лет?
– Не имею понятия, о каких переходах речь! – Удар со злости по лицу, и ублюдок хохочет окровавленной улыбкой, раскачиваясь на железных крюках, концы которых торчали из его груди.
– Через какой центр шла информация о порталах? – Страж схватил Нейла за волосы, пристально вглядываясь в глаза, выпивая остатки энергии Мортифера, наполняя его своей собственной, от которой лицо заключенного перекосило. Вот так Деусы вливали боль.
– Не имею понятия, о каких порталах речь, – уже гораздо тише, стиснув зубы, боясь вздохнуть, чувствуя, как нечто острыми когтями сжимает лёгкие, превращая каждый вдох в настоящую вакханалию боли.
– Имена, Мортифер! – Голос императора уже злой, нетерпеливый. Ему надоело молча наблюдать за этим допросом, длившимся несколько дней подряд. Все вопросы шли по кругу, и еще ни на один предатель не дал ответа. Подонка избивали и резали, сжигали живьём и выпускали к нему оголодавших тварей с Мёртвых земель, но тот лишь хохотал, не отрывая взгляда холодных синих глаз от лица императора, практически умирая, и понимая, что его не убьют. Не посмеют без суда.
– Имена всех твоих союзников, ублюдок!
А в ответ издевательский смех и потрескавшимися сухими губами сиплое:
– Нейман Мортифер, Мартель Мортифер, Глориа Мортифер.
И так до тех пор, пока Нейл не отключался без сознания в спасительную темноту. Его волокли по полу до ближайшего стола, не отправляя в камеру, чтобы он мог регенерировать, и продолжали допрашивать.
А император возвращался в свои покои, чтобы сорваться на той, в ком было так много Нейла, что его начинало мутить. Он смотрел на раздетую дрожащую девушку, видел в её глазах животную тоску по узнику, без сознания валявшемуся в подвале, и чувствовал желание впиться пальцами в её горло и смотреть, как она трепыхается в предсмертной агонии. Каждый раз, когда слышал, как она зовет Нейла, обхватив себя руками, закрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону, не чувствуя рядом Алерикса. Или в коротких снах, вдруг вскакивая в постели и бессвязно шепча его имя, потом, словно неожиданно поняв, кто лежал рядом с ней, пыталась отползти на другой конец кровати. Но мужчина не позволял, молча притягивая её и укладывая на себя. Стальным захватом прижимал её голову к своей груди и осторожно, почти ласково перебирал её волосы. Её передергивало от отвращения, а он приходил в бешенство от этого и старался намеренно причинить боль. Пусть лучше стонет от неё, чем вздрагивает от омерзения, которое Алерикс ощущал буквально кожей.
Он так и не смог заставить ее звать себя ни господином, ни хозяином. Только издевательское «вы». Упрямая шлюха Нейла всегда повторяла окровавленными губами: «Вы никогда не будете мне ни хозяином, ни господином. Я вам не принадлежу». Как бы сильно он её ни бил, как бы ни ломал ребра и разукрашивал шрамами спину. Лишь приторное, безликое «вы», от которого он приходил в бешенство и накидывался на неё голодным псом.
На пятые сутки Алерикс уведомил судейскую триаду Континента о назначении суда над самим Верховным консулом.
Я смотрела на себя в зеркало, тяжело дыша и чувствуя, как рыдания дерут горло, но так и не льются по щекам. Я не позволяла. Ни одной слезы для этого ублюдка. Ни одной. Он достаточно слёз видел и сожрал, чтобы я посвятила ему хотя бы намек на них, доставила удовольствие знать, какая я слабая. Осмотрела свое тело, покрытое синяками, ссадинами, и возненавидела каждую из них до такой степени, что мне казалось, по мне ползают отвратительные насекомые. Хотелось раздирать себя ногтями и громко кричать, сбрасывая паутину мерзких, липких прикосновений императора, содрогаясь от чувства гадливости. Поднесла к глазам стилет, покрутила в пальцах, любуясь бликами от яркого освещения на остром лезвии, потом срезала первую прядь волос с головы. Локон медленно упал к моим ногам, как тот лепесток с розы несколько дней назад. Всего лишь несколько дней прошло от момента, когда я была счастлива, и до момента, где я мертвая вижу отражение собственного призрака в зеркале. А мне кажется, прошла целая жизнь и меня уже давно нет. Гнию где-то, похороненная на отшибе былого счастья, и слушаю, как комья земли падают на крышку моего гроба.
– Какие шелковые, малыш… Ты знаешь, какие они шелковые на ощупь, любимая? Пока ты спишь, я вдыхаю их запах и слушаю, как ты дышишь.
– Я не могу уснуть без того чтобы ты не прикасался к ним… Нейл. Я дышать без тебя не могу.
Я обкромсала их все. Безжалостно, с дикой яростью и презрением к каждому завитку. Они провонялись запахом Алерикса. Я не хотела чувствовать этот смрад предательства на себе. Каждая волосинка испачкана, измазана его прикосновениями.
А потом долго смывала под холодными струями воды запекшуюся кровь и смотрела на замысловатый рисунок кафеля в ванной, чувствуя, как тело медленно отпускают тиски боли, как перестают временно ныть синяки и ссадины с укусами. Розовая вода убегала в хрустальный сток, а мне казалось, что я грязнее, чем была до того, как вошла сюда. Мне все еще воняло им. Воняла каждая пора моего тела, руки, губы, и я терла их мочалкой до новых ссадин. Если бы я могла содрать с себя кожу и сжечь – я бы содрала и сожгла. Каждое его прикосновение как мазок грязи, которыми он закрашивал всю радугу прикосновений Нейла. Марал и пачкал меня, заставляя ненавидеть собственное тело, которое тоже меня предало. Говорят, что женщина всегда сама виновата в насилии. Что это она провоцирует мужчину. Ложь! Мерзкая и отвратительная ложь! Ничего во мне не могло спровоцировать Алерикса Мортифера так, как само отсутствие любого интереса и провокации с моей стороны. Если бы я могла стать уродливой тварью навечно, лишь бы он не прикасался ко мне, – я бы стала ею. Да, я ненавидела только себя за то, что такая слабая, за то, что он сильнее физически и может брать меня, ломая сопротивление с особой жестокостью, но я поклялась себе, что буду сражаться до последнего. Никогда не достанусь ему без войны. И я воевала, как могла, насколько мне позволяли хрупкие силы. Что значит жалкая смертная против самого сильного Деуса Континента? Нет, я не доставляла ему удовольствия мольбами и просьбами никогда, я была против него, как пылинка против урагана, но я воевала с ним силой моего самого простого человеческого разума до полного истощения, до полусмерти. И презирала его, меня тошнило от отвращения, и каждый раз, когда эта тварь ложилась на меня или трогала своими мерзкими длинными пальцами с ледяным металлом колец и перстней, я чувствовала позывы к рвоте и омерзение, как к гадкому насекомому. И не скрывала от него ни одной эмоции. Плевала ему в лицо, а в ответ он разбивал мне губы этими самыми перстнями. Смотрела на императора и мысленно убивала, вырывала глаза, вспарывала горло, а потом орала от боли, когда он в ярости наказывал меня за это, с особым садизмом проникая в меня руками, языком, членом, полосуя мое тело и избивая до судорожных спазмов и темных кругов перед глазами. Только за то, что ни одно его прикосновение не будило во мне ничего, кроме тошноты. Вначале он пытался заполучить меня по-разному: и жестоко, и вкрадчиво, и нежно, и изощренно, а меня колотило от гадливости до холодного пота и слез омерзения. Тогда Деус бросил все попытки, он просто разрывал изнутри и снаружи, ломал и оживлял, чтобы ломать снова. Но он мог драть только тело, душу я от него спрятала так далеко, чтобы его проклятые пальцы никогда к н