— Не, не бачыла!
— А вы не могли бы… Ну, если сюда за мной придет Степик или еще кто-нибудь, сказать, что я давно у вас уже сижу, ну, скажем так, с обеда…
— Скажу, канешне… А што здарылася?
Баба Маруся наконец отыскала спички, зажгла газ и, присев на лавку у окна, внимательно посмотрела на Мирославу мутными, подслеповатыми глазами.
— Ничего, но… Мне нужно, чтобы они думали, что я была здесь. Только это секрет, баба Маруся!
— Ды ты не бойся, Міраслава, я нікому не скажу! Я ўмею храніць сакрэты!
Баба Маруся действительно никому не скажет и секрет сохранит. Ровно через год, сильно поддав, она уснет на печи, рано закрыв заслонку, и задохнется от чада. Только Мира об этом не узнает, ее самой уже здесь не будет.
— Спасибо!
— Дак ты кажаш, матка з Надзькай прыедуць? Во, добра, даўно яны не былі! Во бабе вашай весела будзе! Поўная хата гасцей!
Новость, безусловно, обрадовала пожилую женщину, и все же Мира не могла не расслышать в ее голосе скрытую печаль. Она-то сама Новый год будет встречать в одиночестве или с такими же любителями выпить, как сама.
— Баб Маруся, а ты к нам приходи! Мама и тетя Надя будут тебе рады! — предложила Мирослава.
— Ага, прыйду, а баба Ніна тады скажа, што я зноў залезла ў яе бражку! — пожаловалась старушка.
Мира улыбнулась.
— Так у бабушки нет бражки! — успокоила ее. — Одна настойка, да и ту Степик с друзьями уже почти прикончили!
Конечно, баба Нина говорила так не без основания, но если баба Маруся придет, не выгонит. Да, они ругались, и не раз, ведь были соседками уже лет пятьдесят, не меньше. Но это были обычные бабские склоки, по-настоящему они не ссорились никогда. Баба Нина ворчала и отчитывала бабу Марусю, но та чаще всего пропускала ее слова мимо ушей.
Баба Маруся была младше Мириной бабушки и часто помогала ей. И воду носила, и дрова, и снег чистила. А баба Нина, в свою очередь, делилась с той всем, что у нее имелось…
— Ты зусім вырасла, Міраслава! — отчего-то задумавшись, вдруг сказала баба Маруся. — Прыгожая стала…
Мира улыбнулась в ответ.
Закипел чайник. Женщина поднялась, отыскала где-то в глубине шкафчика кружку, сполоснула ее, насыпала сухой травы и залила кипятком. По дому сразу разнесся неповторимый аромат липы и зверобоя, повеяло летом.
— Ну во и чай паспеў… — баба Маруся поставила перед девушкой дымящуюся кружку и снова опустилась на лавку у окна, за которым уже совсем стемнело, а мороз, усилившийся к ночи, даже успел нарисовать узоры.
— Баба Маруся, а ты знаешь о хуторе? — неожиданно спросила девушка, помешивая ложкой чай.
— А ты адтуль ішла?
— Нет! — соврала девушка и опустила глаза.
Даже бабе Марусе она не могла поведать свою тайну.
— Мне просто интересно… Все вокруг только о нем и говорят. Нет, ну, я помню, в детстве про хутор рассказывали и бабушка, и мама, а тут, не успела я приехать, бабушка говорит, огни на хуторе, нечистая сила…
Баба Маруся засмеялась и махнула рукой.
— Ой, ну якая нячыстая сіла! Ды толькі ж дзярэўня гэта, сама ведаеш, Міраслава! Як жа ў дзярэўні без баек. Толькі на хутары няма ніякай нячыстай силы. Я была там колькі разоў!
— Были? — удивленно протянула Мира. — Но деревенским же нельзя туда! Говорят, между хутором и деревней много лет вражда. И всегда так было. Деревенские туда не ходят, а люди с хутора не приходят в деревню.
— Ну, дзеравенскія мо і не ходзяць, хто іх знае, як і чым кажны жыве. Не трэба тут шукаць святых, Міраслава! Няма іх! Ува ўсіх ёсць, што скрываць! Гэта ж яны ўсе цяпер, пад старасць, праведнікамі парабіліся, а калісьці… Ох, багата я б магла табе распавесці, ды другім разам як-небудзь. Я батрачыць туды хадзіла, як старыя яшчэ жывы былі. Увесну агарод памагала садзіць, улетку палола, восенню капала. Старая тады ўжо хварэла, я яе рэдка бачыла, дый урэдная яна была, а гаспадар харошы, і пагаворыць, і распытае. Я хадзіла туды і потым. Яна памерла, а дзед Максім адзін застаўся. Дзеці рэдка бывалі. Цураліся яны хутара. У горадзе жылі. А ён да паследняга агарод саджаў, усё капаўся, усё нешта рабіў… Ды журыўся крэпка… пра сваю пасеку журыўся вельмі. Усё не мог забыць… Я казала яму сколькі разоў — завядзі другую, а ён не, не слухаў, не хацеў больш…
— А что случилось с его пасекой? — заинтересованно спросила Мира.
— Ды хлопцы нашы з дзярэўні разарылі яе! Даўно гэта было… Гадоў дзесяць таму, але ж… Стары вельмі любіў пчоламі займацца.
«Мальчишки из деревни? — подумала Мира. — Наверняка не обошлось без Степика!»
— А давно он умер?
— Ды гадоў пяць, а то і больш… Сэрца прыхваціла, а побач нікога не было. Да і стары ён жа ўжо быў…
— Они ведь евреи, да?
— Яна не, а стары жыд. І бацька яго быў жыдам. На хутары гэтым яшчэ і да вайны жыды жылі, рэпрасіраваныя з Смаленска. А рэпрасіраваныя, значыць — ворагі. У вайну немцы хутар спалілі. І нікога не засталося. А пасля вайны Максім вярнуўся і стаў абустраівацца. Я так думаю, не трэба было яму сюды вяртацца, ды толькі цяпер што пра гэта гаварыць… Не ведаю я, унучка, ад чаго ўсё так павялося. Толькі ж, ты знаеш, як у дзярэўні, усе на віду, усе разам… А яны, яны самі па сабе заўсёды жылі. Усё моўчкі. Ні з кім не дружылі… А аднойчы ў Аўсянікаў карова прапала, з поля не прыйшла. Ноч яе шукалі, а ранкам знайшлі за рэчкай з віламі ў баку. Ну і вырашылі, што яна к ім на агарод зайшла і яны яе таго… Ну, а тады, што праўда, што не… Усё на хутар спіхвалі. Дайшло ўжо да таго, што сталі казаць, быццам старая — ведзьма, і пайшло-паехала…
— Я помню, как бабушка однажды нашла на крыльце желтый песок, политый водой, это летом было, мне лет шесть, мы в магазин с ней собрались идти, очень она тогда перепугалась и говорила, что это с хутора…
— Я пра тое і кажу, Міра, тут па дзярэўні і сваіх ведзьм хватала, зараз ужо не хочу пра каго гаварыць, толькі ж на сваіх грэх падумаць, лепш на хутар спіхнуць…
— Но это же бред! — воскликнула девушка. И вспомнила вдруг глаза Вадима, и так ей захотелось на хутор, к нему, что даже слезы навернулись.
— Гэта дзярэўня, Міраслава!
— Но в чем они были виноваты, баба Маруся? В том, что евреи? В том, что репрессированы? Но ведь понятно же, что тогда репрессировали всех, у кого в голове было хоть немного мозгов… Доносы друг на друга строчили без оглядки…
— Не, Міра, здаецца мне, не ў гэтым была прычына! Яны, як гэта называецца… А! Яны інціллігентамі былі і змаглі імі застацца тут…
Мира изумленно взглянула на старушку. Вот и пьяница! Вот и пропащая душа, а смогла же, распознала, поняла…
— А кому сейчас принадлежит хутор? — задумчиво произнесла Мира.
— Дзецям старога Максіма, унукам. Сыны наведваюцца калі-нікалі. Двое іх. Харошыя хлопцы. Ува ўсіх ужо даўно сем’і свае! Ды і ў дзяцей дзеці… Я іх не вельмі знаю. Калі стала батрачыць на хутары, яны ўжо не жылі там даўно, ды і адведвалі бацькоў не часта… А зараз так і зусім… Летам хтосьці з нявестак садзіць агарод… А так… Ты не хадзі на хутар, унучачка! — предостерегающе подняла руку баба Маруся. — Баба Ніна завалнуецца. Што б я табе тут не гаварыла, а тым людзям з хутара няма за што любіць нашых! І пакасцілі адны адным!
«И продолжают пакостить, — подумала Мирослава. — По крайней мере, со стороны деревни, точно!»
— Ну хопіць! Што гэта мы з табой усё пра груснае ды пра груснае… Во лепш раскажы старой бабе, як ты вучышся! Ты ж ужо ў адзінаццатым?
— Ага! Да я нормально учусь! — девушка улыбнулась и отхлебнула чайку.
— Ну а хлопец ёсць? — не унималась баба Маруся.
Конечно, ей все было интересно, а Миру немного смущало.
— Нет.
— А чаго так? Ты ж дзеўка прыгожая. Помню, калі матка твая яшчэ ў дзеўках была, у дзярэўні моладзі багата было. Летам як сабяруцца ў купы і пяюць… А сярод іх быў хлопец, так добра граў на гітары, што ажно заслухацца можна было. А колькі кавалераў у маткі тваёй было! Адбою не было. Яна дзеўка відная была. У Надзькі, хоць яна і старэйшая, столькі не было. За тое яна ад бабы больш і палучала. Як пойдуць гуляць з падругамі, так да ранку. А баба Ніна тады ўжэ каля каліткі чакае з вожкамі. Баба ж усё яе малой лічыла… А ёй хоць бы што. Тамара заўсёды была дзеўкай адчаяннай. Во хоць узяць тыя гады, як выйшаў сухі закон. У магазінах не прадаюць, а па хатах усе гонюць. Праўда, баяліся тады да брэнна, ну а як жа без гэтага, так мы з ёй у лес, за хутар ездзілі гнаць. Там у нас месца было ўжо… Бітон з брагай на веласапету — і пакацілі. А там буржуйку растопім, вады з рэчкі набяром, далёка ж хадзіць не трэба, і гонім. А тады з первачка пробу здымаем. Сала бралі з сабой ды цыбульку на закуску, каб пах перабіць! Эх, добра тады жылося…
Мира лишь кивнула.
— А ты, Міраслава, не выпіваеш?
— Нет, — поспешно тряхнула головой девушка, испугавшись, что баба Маруся предложит продегустировать самогон.
— Ну і правільна! Ты не падобная на Тамару, — помолчав немного, задумчиво сказала баба Маруся. — Ды і на бацьку свайго таксама… Ты другая нейкая.
— Может, меня в роддоме подменили? — пошутила девушка.
Баба Маруся несколько секунд недоуменно смотрела на нее.
— Не-е… — как-то неуверенно протянула она, а Мира засмеялась.
Время текло, но Мира как будто его не замечала. Она просто сидела и слушала неспешные воспоминания бабы Маруси, не всегда приличные и, может быть, не очень благопристойные, но они завораживали и вызывали улыбку. Иногда пожилая женщина прерывалась, что-то спрашивала, Мирослава одно сложно отвечала и опять слушала.
Когда в сенцах шумно затопотали, Мира, словно очнувшись, решила, что пора идти домой, а там будь что будет.
Дверь резко распахнулась, и, чуть пригнув голову, в комнату вошел Гарик Юрьев. Откинув с головы капюшон, он шмыгнул покрасневшим носом и, окинув взглядом комнату, остановился на Мире. Несколько секунд смотрел на нее так, как если бы она была приведением.
Мира подняла руку и беззаботно помахала ему.
Он тут же преодолел разделяющее их расстояние, схватил девушку в охапку и прижал к себе так сильно, что у нее перехватило дыхание.