го она сидела, потягивая мартини, и криво улыбалась особо пикантной шутке.
Потом стали играть в карты.
Было за полночь, когда они наконец поднялись из-за стола. Мира постелила им в зале, и пока они готовились ко сну, убрала посуду.
Игнорируя выразительные взгляды Гарика, девушка пожелала всем спокойной ночи и ушла в свою комнату, плотно прикрыв за собой дверь.
Не включая света и не раздеваясь, Мирослава взобралась на стул, слегка отодвинула штору. За окном стояла непроглядная ноябрьская ночь, капли дождя стекали по стеклу, она смотрела на них, и навязчивые мысли лезли в голову.
Мира не сомневалась, что Гарик придет, но она так же не сомневалась и в том, что ни сегодня, ни завтра, никогда больше не ляжет с ним в постель. И причина была одна: Самарин.
Да, Самарин. Только сейчас, к тридцати годам, Мирослава открыла в себе желание плоти. Теперь она знала, что в постель с мужчиной можно лечь не только по любви или из благодарности, по принуждению или от одиночества. Еще можно желать мужчину, вот так просто, отбросив все условности и мораль, так, как она желала Вадима. А Гарик…
Он никогда вслух не высказывал планов относительно их совместного будущего, но девушка и так знала: Гарик ждет и надеется, надеется и верит, не желая признать очевидного.
А ему, так же как и всем, пора бы уже перестать цепляться за прошлое и начать строить жизнь по-новому.
Гарик вошел в комнату почти бесшумно, но Мира все равно услышала. Оглянувшись, она увидела темный силуэт на светлом фоне двери. Он вошел, прикрыв дверь, но дальше порога с места не сдвинулся. Так и остался стоять там, скрестив руки на груди и привалившись плечом к дверному косяку.
— Я ждал, что ты позвонишь, — медленно произнес он. — Думал, что, если долго не буду звонить и приезжать, ты соскучишься и позвонишь сама. Обычно именно так поступали другие… Но я глупец, не правда ли, Мира? Ты ведь не такая, как все остальные. К тому же…
— К тому же я не скучала! — спокойно закончила за него девушка.
— Да, ты не скучала, — согласился с ней Гарик. — Я скучал…
— Напрасно, я ведь этого не стою, Гарик. Тебе давно пора бы это понять. Я только эфемерный мираж из далекого прошлого, с которым ты никак не желаешь расстаться! И чем раньше ты это поймешь, тем будет лучше. Лучше для тебя. Той Мирославы, с которой ты однажды познакомился, больше нет, давно нет. Да ее и не было такой, какой ты сам себе ее придумал!
— К чему ты мне это говоришь? Не важно, придумал я тебя или нет, ты нужна мне такой, какая есть. И всегда была нужна.
— А мне не нужен никто.
— Знаешь, мне все время не дает покоя один вопрос! А что было бы, если бы в то лето в Старых Дорогах появился я, а не Поляков? Ты бы вышла за меня замуж тогда?
— Нет, — не задумываясь, ответила Мира. — А впрочем, тогда я была в таком состоянии, что мне было все равно, что будет со мной дальше. Просто Леша уезжал в Прагу, надолго уезжал, это меня и прельстило. Я хотела уехать отсюда, уехать навсегда, а куда и с кем — не важно. Но потом… Жизнь ведь продолжалась. Простила ли я Лешу? Да, но не сразу, и боюсь, что он так и умер с чувством вины, потому что сказала я ему об этом слишком поздно. Но ты не Леша, Гарик. Ты бы не смог жить со мной, это же очевидно. На сколько бы тебя хватило выдержать бесчувственную куклу в собственном доме? Смог бы ты жить, отдавая всего себя жене, которая ничего не могла дать взамен, да еще и не нуждалась ни в тебе, ни в твоей любви. Ты возненавидел бы меня, и ты возненавидишь меня, если я не положу этому конец.
— Ага! — насмешливо протянул Гарик и, оторвавшись от косяка, стал мерить шагами комнату. — Какой же я лох! Да ты нашла на работе себе другого! А мне втираешь здесь какую-то хрень! Чем я для тебя нехорош, а, Мира? Чем был лучше тот еврей, в объятия которого ты кинулась? А Поляков? — Гарик повысил голос, не заметив как. — Он был виноват не меньше нашего, но ты все равно вышла за него замуж, ты прожила с ним столько лет… — Гарик остановился рядом с Мирой и схватил ее за плечи, будто собираясь вытрясти ответы на все свои вопросы.
— Гарик! — раздался в темноте резкий и властный голос Рудинского.
Мира и Гарик обернулись одновременно.
— Степик! — попробовал ответить ему тем же Юрьев, но получилось у него так себе.
— Гарик, ты что, пьян? Быстро отпустил Миру и пошел вон отсюда!
— Степик…
— Тебе помочь?
Руки Гарика упали. Медленными шагами он покинул комнату.
— Мира… — начал Рудинский, набирая в грудь воздуха.
— Молчи! — не терпящим возражений тоном приказала она, предупреждающе поднимая руку.
Степик шумно выдохнул и молча вышел из комнаты.
Глава 24
Прошел месяц, прежде чем произошло то, к чему все и шло. Дни напролет Мира жила как во сне. Это походило на какое-то безумие, побороть которое не представлялось возможным. Страсть и желание сжигали ее. Его глаза, темные, блестящие, искрившиеся то весельем, то вожделением, пронзали ее, будоражили кровь, подчиняли волю, заставляли изнемогать от желания утонуть в них. Его белоснежная улыбка и звонкий смех кружили голову. От его близкого присутствия девушка трепетала, ладони становились влажными, колени подгибались…
Как-то так случалось, что весь месяц они довольно часто оказывались рядом. То Миру просили что-то отсканировать у него в кабинете, то отнести, передать, подписать. И каждый раз, стоя рядом с ним, вдыхая неповторимую смесь ароматов его парфюма и его тела, глядя на смуглые ладони и пальцы, утонченные, не загрубевшие, со светлыми, коротко подстриженными ногтями, Мирослава хотела, чтобы эти руки коснулись ее. Коснулись немедленно, сейчас же. И каждый раз дрожь пробегала по телу, стоило лишь представить…
Мира не знала, что отражается в ее глазах, обращенных к нему, но в его глазах, когда он смотрел на нее, она просто по слогам читала желание обладать ею. Они с Вадимом походили на два магнита, движущиеся параллельно оси. И чем меньше становилась траектория, тем сильнее было притяжение. Казалось, воздух заискрится, стоит им оказаться в непосредственной близости друг от друга.
Их притягивало с невероятной, все сметающей силой и вместе с тем что-то удерживало, не позволяя сделать последний шаг. Вернее, удерживало Самарина. Мира готова была сдаться без боя.
Однажды, в первых числах декабря, как раз в день зарплаты, девчонки из корпуса решили собраться в баре. Отдыхающих было немного. Погода стояла слякотная, мрачная, сырая. Изо дня в день из монотонно-серого низкого неба сыпала бесконечная морось, и метеорологи не прогнозировали в ближайшее время ничего хорошего.
Рано темнело, светало поздно. День казался коротким, незаметным…
Вот они и решили собраться. Посидеть, поболтать, выпить, кто чего захочет, как-то развлечься и поднять себе настроение.
Мира, которая не поддерживала приятельских отношений с коллегами, думала отказаться. Но в последний момент согласилась. В пятницу стало известно, что на выходных в «Береге роз» будет отдыхать Самарин с семьей.
Она не поехала домой после работы…
Чтобы не портить настроение, не поехала и к родителям, зная наперед, что там увидит. Посидела немного в комнате горничных, прислушиваясь к голосам, наполнявшим корпус, — на уикенд приехали отдыхающие, а мысли все занимал только Вадим…
Здесь ли он? Увидятся ли они сегодня? И как? Она больше не может, просто не в состоянии жить в напряжении! У нее снова стало болеть сердце, и лекарства не спасали. Мира понимала, что ей категорически противопоказаны любые волнения и следует успокоиться, но как это сделать, не знала.
Когда она вышла из корпуса, направляясь к бару, волнение, охватившее ее, кажется, достигло пика. Ее трясло от возбуждения, волнения и странного, непонятного отчаяния. Мира шла по дорожке, засунув руки в карманы красной короткой куртки, и ей хотелось плакать. От бесконечной мороси все вокруг казалось странно размытым, нереальным. Монотонный дождь сжигал свет фонарей, мир как будто накрыло влажной дымкой.
Девчонки, Галя и Катя, ждали в баре.
Мирослава вошла, улыбнулась барменше и, на ходу сняв куртку, вместе с сумочкой повесила ее на спинку стула, оставшись в модных джинсах светло-синего цвета, которые, как вторая кожа, облегали ее стройные ноги, и в белоснежной рубашке. На ногах красовались остроносые замшевые сапожки на тонкой шпильке. Белокурые волосы она привыкла закалывать «крабиком», оставляя лишь несколько прядей обрамлять лицо.
Девчонки заказали пиво. Мира тоже заказала себе пивка и пакетик чипсов, хотя на самом деле не хотелось ни того, ни другого.
О чем-то говорили, смеялись, выходили танцевать и возвращались обратно. Мира выходила вместе со всеми, но танцевать не могла. Она уходила в дамскую комнату и там, подставляя руки под струи холодной воды, пыталась успокоиться. Всматриваясь в отражение своего бледного лица с лихорадочно поблескивающими глазами, чувствовала, как отчаяние, граничащее с безнадежностью, все больше охватывает ее.
В какой-то момент, достав мобильный телефон, она написала сообщение: «Ну и как вам отдыхается?» Понимая, что и этот вопрос, и ее поступок глупы и по-детски наивны, все же отослала его Самарину. Что еще оставалось? Что еще она могла сказать ему? Позвонить не решилась.
Когда девчонки в очередной раз вернулись с танцпола, а Мира присоединилась к ним, в проеме дверей возник Вадим. Мира подняла на него глаза и покраснела. А он смотрел на нее и улыбался. Девушка, утонув в его глазах, не сразу увидела рядом с ним двоих детей: мальчика лет девяти и четырехлетнюю девочку в розовом пуховике с воротником, отороченным белым мехом. Девочка, смуглое личико с темными глазками и губками бантиком, была точной копией папы.
Мирослава поспешно опустила глаза и так сжала пальцы, что кольцо из белого золота, подарок Леши на пятилетие совместной жизни, больно впилось в ладонь.
— Ой, Вадим Аркадьевич, здравствуйте! Ну и как вам отдыхается? — защебетала Галя, слегка захмелев.