Мамы мальчиков «не баскетболистов» пожелали всему родительскому чату спокойной ночи и удачи на соревнованиях тем, кто ростом вышел. Аня все же написала главе родительского комитета, чтобы детей назвали по именам. Глава комитета выставила картинку, на которой коты чокаются рюмками. Аня написала запрос в чат, сопроводив рыдающими смайликами. Мама неспящей девочки, которая все знала, ответила: в команде Саша, Ваня, Гера, Никита и Кирилл. Как и в прошлом году, когда они заняли первое место в своей параллели.
Мама Саши подтвердила: да, завтра соревнования, и ее сын – капитан. Аня дернулась – этот Саша везде успевает. Он и спортсмен, и в олимпиадах участвует, и грамот на выпускной линейке в прошлом году у него было больше всех. И мама Саши ходит такая гордая, что не подойдешь. Но ведь и Кирилл в списке! Хотя, возможно, девочка-всезнайка могла и перепутать. Она ведь баскетбол от волейбола не отличала. Аня растолкала сына и спросила:
– Ты играешь в баскетбол за сборную класса?
– Вроде нет, но, если ты хочешь, я буду играть в баскетбол, – ответил сонно сын.
– Завтра в девять утра у вас соревнования! – ахнула Аня.
– Да? Тогда я не играю. Лучше посплю. – Кирилл повернулся на другой бок.
– Ты же в команде? – уточнила Аня.
– Ну да. Запасным. Физрук сказал, что мне не обязательно приходить. По желанию. А желания у меня нет.
– Это неважно! Если команда победит, наградят всех! Запасные – тоже полноправные члены команды!
Аня пошла спать совершенно счастливая. Значит, ее сын не самый низкий мальчик в классе, а даже очень высокий. Мальчики растут до двадцати одного года, так что Кирилл еще вытянется.
Утром Аня разбудила мужа, который ночью вернулся из командировки и торжественно объявила:
– Кирилл играет за сборную класса по баскетболу! Мы пойдем за него болеть!
Муж покорно кивнул. Он в детстве играл в шахматы и шашки, его дразнили задохликом, дистрофиком и дрыщем. И он всегда побаивался своей высокой, с развитым плечевым поясом жены.
Возвращаясь к главному вопросу. Готова повторять в миллионный раз подряд. Я выросла на Кавказе, где каждый ребенок – абсолютное сокровище. Молодая мать каждую минуту слышит, что ее дочь или сын – ребенок, каких в природе не встречалось. Красавец невозможный. Красавица, каких поискать. Инструкцию с таким текстом следует выдавать родственникам при выписке матери с младенцем из роддома – хотите что-то сказать, говорите, что женщина родила чудо расчудесное, краше которого в мире не сыскать. Поверьте, именно этих слов ждет мамочка, уставшая, обессиленная, все еще не отошедшая от боли, а не замечаний, что конверт не по погоде, боди не по размеру. И уж тем более не комментариев, что малыш, к счастью (или к несчастью), – вылитый отец, а губы точно тещины, ниточкой.
Тут, как с едой, не до приличий. Или родственники дружным хором на все голоса поют, какого прекрасного ребенка вы родили, или… зачем еще нужна семья? Однажды я случайно услышала, как очень дальняя родственница заметила, что моя дочь – некрасива. Уши великоваты, разрез глаз странный и вообще. Я поставила всех перед фактом – эта женщина больше не появится в моем доме. Все поняли – лучше не спорить. Мой дом – самый уютный, дети – самые красивые. Хотите обсудить уши моей девочки – не на моей территории, не в стенах моего дома. Родственные связи? Вам нужны такие родственницы? Дети все красивы. Они восхитительны, удивительны. Дети – это абсолютная красота.
А теперь о главном. Абсолютно здоровых людей в целом и детей в частности не бывает, к сожалению. Какие-то проблемы все равно возникнут, и дай бог, чтобы они свелись к коликам и бессонным ночам из-за режущихся зубок.
Когда дочери было года два, я поняла, что пора бить тревогу. Она не разговаривала. Произносила лишь отдельные звуки, но ни «мама», ни «папа», ни «баба» у нее не появлялись. Она начинала плакать, если к ней приближались посторонние люди. Я не переживала – многие дети не подпускают к себе чужих людей. Да и задержка речевого развития не вызывала особого опасения – сын тоже заговорил поздно.
Но была еще одна странность. Стоило мне переставить ночник на другую от кроватки сторону или иначе разложить игрушки, дочь не могла уснуть, плакала, а я не понимала, что не так. Чтобы справиться с задержкой речи, врач прописала дочери уколы внутримышечно. Но появление медсестры приводило дочь в истерику. Я делала уколы ей сама. Та же история произошла с массажисткой – каждое прикосновение вызывало у дочери истерический приступ. И массаж я тоже делала сама.
Диагноз поставили рано – расстройство аутичного спектра.
У аутизма очень много проявлений, особенностей. И тут ребенок полностью зависит от родителей, которые способны признать и принять диагноз. Никогда не забуду мальчика с такими же особенностями, как и у нас. Мать отвела ребенка к неврологу, но бабушка твердила, как заведенная: «У нас все хорошо. Израстется. Само пройдет. Нечего таблетками его пичкать. Это все от прививки. Я говорила, что не надо делать. Не пойми что эти врачи вкалывают. Залечишь его до смерти». И так безостановочно.
– Пожалуйста, не могли бы вы помолчать, – попросила я эту бабушку. Мы сидели в одной очереди, и мне было так же страшно, как и этой маме.
– Еще одна ненормальная, – буркнула в ответ та.
Дальше у нас был долгий путь. Поиск хорошего, лучшего невролога, подбор препаратов, таблетки по часам, режим. Но не это главное. Я верила, что все можно исправить, и вместе с врачом искала способы.
С мелкой моторикой у таких детей не просто все прекрасно, а так прекрасно, что страшно становится. Проблемы с крупной.
– Надо развивать координацию. И сделать, например, так, чтобы руки работали отдельно, ноги отдельно, и при этом еще была задействована голова. Голова должна думать и управлять телом. – Врач объясняла мне задачу на пальцах.
– Балет, хореография, – тут же отозвалась я.
Дочери было два с половиной года, и я искала для нее педагога. И группу. Индивидуальные занятия не подходили. Наконец нашла прекрасную девушку Олю, бывшую балерину, которая занималась с малышами.
– Оля, можно я буду присутствовать на занятиях? – попросила я, честно объяснив ситуацию.
Все родители ждали детей в коридоре, а я прыгала и стояла в паровозике в зале. Дочь сидела в углу и наблюдала. Где-то месяца через три она выбралась из угла и точно выполнила все движения, запомнив рисунок танца. Расплакалась лишь в тот момент, когда девочка, стоявшая перед ней, перепутала движения.
– Ого, – удивилась Оля.
Все это время, как оказалось, дочь не просто сидела, а запоминала движения.
Потом мы учились прыгать. Просто прыгать. Дочь не умела. Мы прыгали с дивана на пол. Прыгали с Олей на одном месте. Месяца два учились прыгать на одной ноге. А до этого еще месяц пытались просто хотя бы подпрыгнуть на месте.
Результаты были, и заметные. Врач нас хвалила. Меняла курсы лекарств, подбирала новые препараты, советовала.
Сима по-прежнему не говорила. Но у нее была настолько живая мимика, что мы ее понимали с полувзгляда. Она по-прежнему не терпела прикосновений. Ей требовался четкий режим дня. Врач предупредила – никаких переездов, перестановок в комнате, ремонтов, разводов и прочих стрессовых для ребенка ситуаций.
Дочь росла, но расстройство оставалось. Я искала особенных людей и врачей, которых не пугало ее поведение. Так, нашла стоматолога, который согласился, чтобы в кресле лежал бутерброд – снизу я, на мне – дочь, а сверху – отец. И в таком положении врач лечил моей дочке зубы, рискуя остаться без пальца – так она сопротивлялась.
Становилось не проще, а сложнее. Научившись подпрыгивать, мы столкнулись с новой задачей – научиться делать кувырки назад. И вперед, конечно. Исключительно в лечебных целях. И вставать на мостик. Дети, подобные моей дочери, не умеют ощущать себя в пространстве. Для них перевернутый мир – катастрофа. Начинается паника. Я нашла тренера и полгода водила дочь в секцию спортивной гимнастики. Шесть месяцев ушло на то, чтобы дочь научилась делать кувырки и мостик.
Потом был период плавания и прыжков на батуте – ощущения себя в другой среде и в полете. Я радовалась малейшим достижениям. На то, что у обычных детей уходит день, у нас требовалась неделя. У детей месяц – у нас три.
Но всем тренерам и педагогам я сразу объясняла ситуацию. Честно, без утайки. Кто-то оказывался не готов и сразу отказывался. Кто-то пожимал плечами и не верил в успех. Кто-то готов был нам помогать.
Логопед – отдельная тема. Могу только в очередной раз сказать спасибо нашей Марии Васильевне, которая терпеливо смотрела, как Сима раскладывает карандаши по цветам и размерам. И ее коту Вилли, который позволял себя мучить. А также аквариумным рыбкам, которые Симу успокаивали. Мария Васильевна все поняла и действовала согласно ритуалу – Сима брала табуретку, подставляла к аквариуму, кормила рыбок. Потом играла с Вилли. После этого выкладывала на стол карандаши и тетради. И лишь затем начинала заниматься. У нас дома преподаватель заниматься могла и хотела, но Сима по-прежнему никого не пускала на свою территорию. Мария Васильевна планировала на Симу два часа вместо одного.
Что было потом? Сима заговорила в пять лет. В шесть пошла в школу, к первой учительнице моего сына. В тот же класс, где учился он. Сидела за той же партой. Для Симы это было очень важно и спокойно – старший брат ходил по тем же коридорам, играл в футбол на том же поле, ел в той же столовой. Учителя спрашивали, не младшая ли она сестренка Васи, и Сима чувствовала себя в безопасности – учителя были не чужими людьми, а вроде как дальними знакомыми.
Мы добились колоссальных успехов. Симу обожали учителя – за пунктуальность, привычку раскладывать ручки и карандаши в идеальнейшем порядке, за трудолюбие и спокойствие. Пока все дети бесились на переменах, дочь читала книжку или рисовала.
Да, забыла сказать. Про диагноз наша замечательная первая учительница знала. Школьного психолога не прошли ни сын, ни дочь. Это тоже, к слову. Сын вообще молчал, не ответив ни на один вопрос. Потом сказал, что они были глупыми. Дочь тоже молчала и дорисовывала картинки – на принтере не распечатались забор, собачка и корова.