– А где твоя мама? – спросила я.
– У меня нет мамы, – спокойно ответила Даша. – У меня никого нет. Только тренеры. Они взяли из жалости. Теперь не знают, как от меня побыстрее избавиться. Меня хотят отправить домой досрочно.
Я спросила про Дашу у организаторов сборов. Она приехала без сопровождения. Жила с тренерами, которых увидела впервые в жизни уже на сборах, куда ее доставила чужая женщина, откликнувшись на просьбу подхватить ребенка в аэропорту. Она была из другого клуба, из другого города. Я уточнила – Даша из проблемной, неполной семьи? Нет, из такой полной, что полнее некуда – мама, папа, старшая сестра и младший брат. Две бабушки и два дедушки. Благополучная семья, с какой стороны ни посмотри. Обеспеченная. После этих сборов Даша должна была отправиться на другие, очень престижные, без заезда домой. Все лето расписано. Но девочку отправляли одну, снабдив справками, разрешениями на выезд, доверенностями и прочими бумагами.
Даша всегда ходила одна. Как-то случилось, что мы шли следом. Даша передвигалась зигзагами, наступая на все люки, которых было много, и прыгая на плитках одного и того же цвета. На некоторых она подпрыгивала дважды, на других замирала на секунду.
– Даш, а почему ты так ходишь? – спросила я.
– Я загадала. Если все правильно сделаю, мама приедет, – ответила девочка, – она обещала. Тут все с мамами, только я без мамы. Тренеры и мама говорят, что я взрослая, а я маленькая. Кто решил, что я взрослая?
Даша продолжала прыгать особым, только ей понятным образом, по плиткам.
– Не приедет, – сказала она и вдруг горько заплакала, – я сбилась.
Я обняла ее, начала рассказывать глупости, которыми обычно веселю по утрам дочь: как вчера во время шторма крошечную собачку так сдувало ветром, что она чуть не улетела с поводка, на котором ее держала хозяйка. Летающая собака. Как из песка можно слепить черепаху. Как на тренировке для взрослых я вчера села на шпагат, и мне хотели вызывать бульдозер, чтобы поднять. Даша начала улыбаться. Она вдруг стала маленькой девочкой, какой и была в действительности.
– Держите дочь подальше от Даши. Она может плохо на нее повлиять, – прошептала мне в раздевалке одна из мам.
– Она просто по маме скучает. Это естественно для ребенка, – ответила я.
– Она же взрослая, а не ребенок, – удивилась мама.
Да, сборы, любые лагеря идут на пользу. Дети взрослеют, перестают капризничать из-за еды, учатся ответственности за себя, свои вещи, поступки. Они понимают, что мир крутится не только вокруг них и любящей их семьи. Но они остаются детьми, хотя по году рождения вроде бы обязаны вести себя как взрослые.
– Мам, можно я буду дружить с Дашей? – спросила дочь. – А ты ее весели иногда своими историями. Иначе она вообще улыбаться не будет. Она очень по маме скучает и поэтому так плохо себя ведет. Еще я с Полиной подружилась. Представляешь, она без очков вообще ничего не видит! И в своих очках почти не видит. Она обруч вслепую может поймать! Только ее маме не говори, ладно? А то ее больше на гимнастику не поведут, а Полине нравится. Поэтому она скрывает!
У Даши не отбирали телефон, как обычно поступают на сборах: выдают по вечерам, чтобы поговорить с родителями, в остальных случаях связь держится через тренеров. Дашина мама не обрывала телефон от волнения. Вообще не звонила – ни дочери, ни тренерам. Даша как-то позвонила и бросила телефон на асфальт. Мама оказалась занята и говорить не могла. Девочка же привлекала к себе внимание всеми возможными способами – от скандалов с тренерами до внезапных исчезновений. Все бежали искать Дашу, которая могла запереться в туалете, вызвать рвоту и объявить, что у нее булимия. Про собственную семью рассказывала ужасы – мол, мать ее бьет, у папы любовница, мама тоже в поиске и в статусе «все сложно». И никто не знал, что из рассказов Даши правда, а что выдумка.
Девочка, конечно, доводила всех до исступления – иногда материлась как сапожник, строила глазки официантам в кафе, где обедали спортсменки, убегала в неизвестном направлении. К заключительному открытому занятию, на которое вызвали фотографа, а все девочки должны были прийти с прическами, от Даши у всех дергался глаз. Она попросила у одной из мам гель и попробовала сделать прическу самостоятельно, вылив на голову полтюбика. Она подходила к взрослым и спрашивала: «Я красивая? Правда?» Мне она сказала, что хочет побыстрее вырасти, чтобы стать красивой. Потом я обнаружила ее в туалете – Даша плакала из-за лифчика, который торчал из-под формы. Била себя по груди и говорила, что она уродина. У нее случилась истерика, и она не вышла на тренировку. Я сидела с ней рядом на полу в душевой и рассказывала про менструацию – мама дочь не подготовила. И девочка думала, что умирает. Я отвела ее в магазин и показала, какие есть прокладки и что означают нарисованные капельки.
Мне было до безумия жаль девочку. Даша сказала, что ездит одна с шести лет и привыкла. Но она не привыкла. Скорее, привыкла ее мама, спокойно отпуская дочь с незнакомыми людьми.
Я смотрела на Дашу и вспоминала Ксюшу, девочку, с которой сидела по ночам много лет назад. Интересно, какой она выросла? Сейчас ей двадцать, как моему сыну.
Через месяц после совместных сборов я должна была отправить дочь на другие. Уже одну. Впервые в ее и моей жизни. Дома разразился скандал. Сын считал, что я все делаю правильно – пора, самое время. Муж был категорически против. Когда я принимала это решение, была спокойна: сборы в Подмосковье, ехать полчаса, если что – заберу. Дочь готова. Она разумная, очень ответственная. Проследит не только за собой, но и за младшими девочками – ей это в радость, в удовольствие. Я знала, что она умеет увлечь рисованием, чтением, играми, вроде крестиков-ноликов, остальных, и не сомневалась в том, что в ее комнате будет царить идеальный порядок и соблюдаться режим дня. К ней в комнату во время тихого часа или свободного времени станут приходить девочки, тихо садиться рядом и рисовать. Так, собственно, и произошло. Но тогда, после общения с Дашей, я потеряла уверенность в правильности решения: хочу ли я, чтобы моя дочь стала такой же – уверенной, рассудительной, самостоятельной, прагматичной, но готовой кинуться к чужой женщине, которая может ее обнять и рассмешить? Или такой же, как Полина, которая скрывает от мамы, что ничего не видит даже в очках? Хочу ли я, чтобы дочь быстро и резко повзрослела, или лучше растянуть ей детство? Мое поколение взрослело слишком рано, что такое инфантилизм наши родители не знали, даже понятия такого не существовало. Конечно, я хочу для своих детей другого – дать им защиты столько, сколько смогу, пока они мне позволяют. Я хочу оттянуть их взросление и тем более не хочу делать его вынужденным, как было в моем детстве. Но в то же время я мечтаю передать им то, чем владею сама и многие из моего поколения, – умение стоять на ногах, справляться со сложностями, находить друзей, не теряться, брать себя в руки.
Неожиданно мне написала Ира – давнишняя приятельница, бывшая коллега: «Можно тебе позвонить?» Я перезвонила сама, решив, что что-то случилось. С Ирой мы давно не слышались и не виделись, но поддерживали виртуальную связь в соцсетях. Судя по фотографиям, которые она выставляла, все было отлично – работа, любимый единственный сын Гриша, сама красавица.
– Скажи мне, что я все сделала правильно, – попросила Ира таким голосом, что я испугалась.
Чуть не плача, она рассказала, что отправила Гришу в городской лагерь полного дня. Нет, конечно, не с «ночевкой». Утром отвела, вечером забрала. Исключительно ради психологической подготовки к первому классу. Ведь Гриша даже в детский сад не ходил и с рождения находился под опекой трех женщин, которые его обожали до дурноты, любили до истерики – матери и двух бабушек. Бабушки высказались категорически против лагеря, но Ира настояла – там и ментальная математика, и футбол, и английский. Дети, воспитатели, педагоги. Все, что требуется для экстренной социализации ребенка. Обе бабушки обвинили Иру в нелюбви к собственному ребенку и каждый день изматывали ее звонками и предсказаниями худшего – Гришечка упадет и сломает руку, ему мячом на футболе попадут в голову, его обидят злые дети. Бабушки наперебой утверждали, что за Гришей никто не присмотрит, не накормит.
Ира решила не сдаваться, но держалась из последних сил. Она отвозила Гришу в лагерь, сдавала воспитателю и уезжала на работу. Но работать не могла, думая только о том, как там ее Гриша. Она звонила воспитателю-педагогу, но тот не всегда отвечал или скупо говорил, что все хорошо, и в конце концов попросил не беспокоить так часто. Ира, проведя очередной бессмысленный день, мчалась в лагерь, чтобы забрать сына. Каждый раз при приближении к территории лагеря у нее начинали трястись колени и руки. Она представляла себе самое страшное – Гришу, плачущего навзрыд, или сидящего в одиночестве на лавке, или появляющегося с перебинтованной рукой, ногой или головой. Но мальчик выбегал к матери радостно и бодро. Ему нравилось в лагере. Даже уезжать не хотел и просил задержаться еще немного – не успели закончить игру с новыми друзьями.
Бабушки ежедневно требовали фотоотчета. Ира фотографировала сына – как он бегает, как показывает рисунок или решенную задачу. Но бабушки тут же начинали названивать, причем практически одновременно, с разницей в минуту. И Ире приходилось выбирать, какой из них рассказывать про Гришу. Обиженными все равно оставались обе, кого бы она ни предпочла.
Бабушки заламывали руки и кричали в трубку, что Ира немедленно должна забрать ребенка из этого ужасного места. Гришечка похудел так, что аж светится. У него все ноги в синяках. И он наверняка набрался в лагере дурных манер и матерных слов.
– Скажи, что я сделала правильно, – чуть не плакала подруга.
Я не знала, что ей ответить, потому что меня волновал тот же вопрос. Правильно ли я сделала, отправив свою дочь одну на спортивные двухнедельные сборы? И тоже оправдывала свое решение переходом Симы в старшую школу. Ведь все четыре года младших классов дочь находилась под колпаком заботы и любви нашей первой учительницы, а еще поварихи тети Нади, охранника дяди Андрея, завуча и других учителей, которые ее обожали.