На первую репетицию пришли шесть ответственных мам с надеждой не пройти кастинг и сбежать. Кастинг решили не устраивать за малым количеством участников. На вторую репетицию пришли уже девять мам. К третьей число желающих участвовать достигло двенадцати, потому что образовалось некое «тайное общество танцующих». У тренера, которая решила помочь с постановкой номера, начал дергаться глаз, и, кажется, защемило лицевой нерв. Мамы создали отдельную группу в вотсапе. Двести шестьдесят три сообщения за один вечер. Почти столько же в последующие.
Сначала все обсуждали предложенную для постановки музыку. Я, например, узнала о существовании молодого человека по имени Тима Белорусских и его творчества. Когда слушаешь его хит «Незабудка» впервые, хочется отправить юношу сначала к логопеду, специализирующемуся на дошкольниках, а потом к моей преподавательнице русского и литературы Виолетте Кирилловне, которая обещала, что мы будем гореть в аду за неправильные ударения, потому что это куда больший грех, чем прелюбодеяние. Тима пел «вижу мелько́м».
После второго прослушивания песня привязывается, и, моя посуду, я начала напевать: «Ты любишь говорить, что я тебя не люблю, что любить могут одни девчонки», и все это с соответствующим произношением: «тИбя, гАвАрит, дИвчонки», «не децца, патамушта». Мой муж, который обычно напевает что-то из репертуара Исаака Дунаевского и Леонида Утесова, посмотрел на меня так, будто я на его глазах высморкалась в занавеску. После третьего прослушивания произведения мозг начинает вытекать из ушей. Одна из мам написала: «Кровь из ушей». А нам предстояло прослушать этот хит еще миллион двести раз, чтобы попадать в ритм. К счастью, группа мам сумела пролоббировать вместо Тимы Белорусских саундтрек к мультфильму про троллей в исполнении Джастина Тимберлейка.
«Выступаем в лосинах и белых футболках!» – предложила одна родительница. «Мне не идут лосины!», «Мне не идет футболка!», «Тусь, да ты что, у тебя совсем не виден животик!», «Зато у меня грудь есть!». Мамы стали выкладывать фото в лосинах. Фото в футболках. Потом решили сменить концепцию и выступать в купальниках и лосинах, в стиле восьмидесятых. Молодым мамам, которые в силу возраста не помнили время фиолетовых и розовых лосин, аэробики, повязок на голове и гетр, возрастные мамы присылали ретрофото. В десять вечера все стали делиться фотографиями ужина. Фото суши, фото здоровенного стейка, фото мороженого. У меня ужин начался стаканом кефира, а закончился коробкой шоколадных конфет и бутылкой вина. «Девочки, на меня жор напал!», «И на меня!», «Давайте купим мешок гречки на всех!», «Я уже четыре килограмма сбросила!», «Неужели четыре? Совсем незаметно!».
На репетиции предметы летали по всему залу. Все пыхтели. Я красиво задрала ногу на шведскую стенку и сделала плие, за что получила соло на целых тридцать секунд музыки. Я тогда занималась хореографией в балетной студии и на очередном занятии призналась своему педагогу, что удостоилась соло. Он меня поздравил и велел не пропускать занятия. На классах все завидовали – педагог уделял мне больше внимания, чем остальным: «Зад подобрать!», «Живот выпустила!», «Что за ажурные руки?». Я пыталась объяснить, что речь идет не о Большом театре, а о тридцати секундах позора в танце мамочек, но было бесполезно.
Вдруг все стали стараться. Слышался только звук падающих обручей и мячей.
– Сука, – громко сказала милая, всегда доброжелательная мама девочки Сони, уронив в очередной раз мяч.
«Девочки, а кто обручем в голову тренеру засветил сегодня?» – после репетиции наш чат активизировался. «Я», – призналась мама Наташа. «И я», – призналась мама Катя. «Не я точно, – поддержала беседу мама Света, – я ей мячом в глаз попала». Мама Света – бывшая волейболистка – никак не могла подбросить красиво мяч, как гимнастка. Она отбивала мяч, как подачу в волейболе. Если Света действительно засандалила мячом в глаз, я тренеру не завидую. Одна мама про мои балетные па-де-буре, глиссады и ассамбле, которые я оттачивала под руководством заслуженного артиста до полуобморочного состояния, сказала, что у меня самая легкая партия. Хотелось попросить Свету в следующий раз целиться мячом в эту маму.
На самом деле совершенно неважно, как мы выступим. Кто-то забудет движения, кто-то перепутает. Важно другое – все без исключения мамы стали больше понимать детей. Наша танцующая группа не спрашивала у дочек после тренировки, устали они или нет и почему опять не получился бросок, кажущийся таким простым. Дочки учили мам перекатывать по спине мяч, правильно делать «ласточку». Мамы сели на диету дочек, а заодно на нее же посадили пап, чтобы не сбивать спортивный режим и питание. Концерт собрал рекордное число зрителей. Пришли бабушки, папы, двоюродные сестры. И хотя бы ради этого семейного единения стоило участвовать в родительских постановках.
Уроки выживания: нужны ли они в XXI веке?
Нынешнее поколение молодых родителей – очень счастливое. Они не умеют выживать, лишены этого навыка. И слава богу.
Мое поколение мам – сорок плюс, – к несчастью, владеют этими тайными знаниями: они содержатся в подкорке головного мозга. Мы воспитывались бабушками, прошедшими войну. Они готовили нас к новой войне. К тому, чтобы уметь выживать в любых условиях. Учили забывать о том, что еда может быть вкусной. Мы ели только потому, что были голодны. Не поел – никто уговаривать не станет. Моя бабушка могла нажарить таз пышек и уехать в командировку на три дня. Она была спокойна – я выживу. Но выживала я благодаря соседям. Пышки уже к вечеру становились резиновыми и несъедобными. С раннего детства я уяснила – с соседями надо дружить. Они помогут. А если не помогут, то хотя бы накормят.
Моя мама из послевоенного поколения детей. Их тоже учили выживать: есть что придется и когда придется. Бросать деревянные гранаты и стрелять из винтовки на уроках физкультуры. Бегать в противогазах и ориентироваться на местности. Их не учили любить, заботиться о семье, наряжаться. Все мещанские удовольствия и радости высмеивались и подвергались критике. Наши родители пережили кризисы, выживали как умели. Я с детства знала – работа не может быть одной. У моей мамы обычно имелись или две работы, или три. Смены – две или три, плюс сверхурочные. У меня тоже никогда не было одной работы. Всегда как минимум две. Это от мамы. От страха потерять кусок хлеба, заработок. «Лишний рубль, который получаешь раз в месяц, замечаешь только тогда, когда его теряешь», – твердила мама все мое детство.
Сейчас она каждый день спрашивает, как внуки, как они поели, как куда-то доехали, как прошло мероприятие, в котором часу вернулись домой и во сколько встали утром.
– Мам, чтоб ты обо мне так беспокоилась, – не сдержавшись, как-то заметила я.
– Что ты от меня хочешь? Я пахала, – ответила мама.
Она действительно пахала, а меня воспитывали бабушки, соседки, случайные приятельницы, которым меня оставляли на две недели, на месяц. Иногда забывали на полгода, год. Да, мама всегда регулярно высылала деньги на мое содержание и пропитание, я ни в чем не знала отказа, ни в чем не нуждалась. Но я завидовала своим подружкам, девочкам тех женщин, которые брали меня на постой. Они были с мамами, а я нет.
Мое поколение успело получить навыки выживания и от бабушек и дедушек, прошедших и переживших войну, и от мам и пап – послевоенного поколения. Мы жили или на пятидневках в детских садах, или на продленках в школе. Сами себя записывали в кружки, сами готовили себе еду. Стирали воротнички от школьной формы и пришивали к платью.
Никогда не забуду свой детский позор. Я оказалась в новой школе, у очередной семьи, в которую меня пристроила мама. Воротничок я постирала, погладила и пришила белыми нитками, крупными стежками. На первом же уроке учительница вывела меня перед всем классом и продемонстрировала мой воротничок с косыми неумелыми стежками. Весь класс смеялся. С тех пор я научилась штопать, освоила навык потайных швов. Но то утро, когда учительница на мне выворачивала ворот школьного платья, чтобы показать всем, какая я безрукая, помню до сих пор.
Может, именно поэтому я научила Симу вязать, шить, кроить, чтобы никогда в жизни она не испытала того позора, который пережила я. Она даже ткань экономит так, как учили меня в детстве. Ее сверстницы – дочки мам, которые родились десятилетием позже, – этими навыками не владеют.
В семь лет – этот возраст считался переходным от детского к взрослому – мы варили суп, гладили постельное белье, ездили самостоятельно в общественном транспорте, ходили за продуктами, следили за семейным бюджетом. Моя мама умела удивительным образом потратить и аванс, и зарплату в один день, так что я рано научилась экономить. В двенадцать-тринадцать лет уже умело торговалась на рынке, издалека отличала говядину от телятины и быстро выбирала нужный кусок на первое. Приготовить полноценный обед на большую семью – легко. Мне кажется, я всегда готовила и до сих пор прикована к плите.
Никогда не забуду, как на первом курсе института мы с одногруппницами поехали на дачу к подруге. Только девочки. И, естественно, проголодались. Кто-то предложил сделать картофельное пюре. Я встала и сделала так, как меня научили в деревне: не жалеть масла, молоко подогреть, протереть через сито, чтобы не было комочков. Больше никто не умел делать пюре. Как же я им завидовала! Я тоже мечтала не уметь готовить.
Косая бейка против тик-тока
Я так и не смогла вспомнить, когда уроки труда превратились в «технологию». В каком году из школ исчезли швейные машинки, плиты, мини-парикмахерские на два кресла, молотки, пилы, рубанки и колченогие табуретки. Родители возраста сорок плюс вспоминают эти уроки с ностальгией и улыбкой. Сокровенное знание про косую бейку из памяти не вытравишь. Как и случай, когда девочки накормили мальчиков сладким супом и соленым тортом. Нет, самый ужас, когда ты стоишь перед классом, а Лариса Витальевна брезгливо двумя пальцами держит твою юбку-солнце и говорит, что замуж с такой юбкой никто не возьмет. Впрочем, Саниваныч – трудовик у мальчиков, – естественно, с жуткого похмелья, в это же самое время демонстрирует доску с криво вбитым в нее гвоздем и говорит моему другу Илье, главному «ботанику» класса, что он таким гвоздем ни одну бабу не… дальше следует ненормативная лексика.