Карл пожимает плечами, подходит к шкафу, открывает дверцу и достает маленькую птичью клетку, в которой шевелится что-то темное. Он ставит клетку на стол и, указывая на нее пальцем, спрашивает:
— Вы видите, что находится в этой клетке?
Мы смотрим: крыса.
— Да, это крыса, — говорит Карл. — Самая обыкновенная крыса. Я вам объясню, какую роль ей предстоит сыграть. Этот рецепт пришел из Китая. У китайцев богатое воображение и большие познания в психологии…
Он замолкает, чтобы посмотреть, какой эффект произведут на нас его слова. Мы держимся спокойно. Эта клетка с крысой принесла в комнату какую-то разрядку.
— Крыса голодна, — возобновляет Ренар свой рассказ. — Мы приставим клетку к некой части тела мадемуазель, закрепим при помощи ремней и поднимем дверку. Что произойдет затем, представьте себе сами.
Жизель громко вскрикивает и теряет сознание.
Я по мере сил сдерживаю гнев и обращаюсь к Карлу:
— Скажите, полковник, вы офицер или садист? Человек вы или зверь?
Он снова пожимает плечами:
— Значение имеет только результат…
Я чувствую, он полон решимости. Как избежать этой гнусности? Думаю, я бы сказал, где лампа, если бы знал. А что, если… Да, это единственный выход…
— Хорошо, — говорю я с подавленным видом, — я вам все скажу. Лампа спрятана на улице Жубер, дом четырнадцать, четвертый этаж, дверь слева.
— Почему вы не взяли ее с собой? — недоверчиво спрашивает Карл.
— Потому что предварительно хотел обсудить в Англии условия ее продажи.
Мой трюк сработал. Я вижу, как лица моих мучителей проясняются.
— Где она спрятана?
— Она в люстре в столовой…
— Мы проверим…
Нас разводят по камерам… Хотел бы я знать, чем все это закончится…
Глава 15
Должно быть, сейчас полдень. Дверь моей камеры-шкафа открывается, и солдат протягивает мне миску супа. Нужно недюжинное воображение, чтобы назвать эту мерзкую бурду супом. На самом деле это теплая вода, на поверхности которой меланхолично плавает одна морковка. В нынешнем моем положении я не требую обеда от Ларю… Проглатываю эти помои и делаю несколько упражнений, чтобы размяться…
Едва я закончил эту легкую гимнастику, как заявляется Карл.
Он кипит. Я говорю себе, что он продолжит серию демонстраций китайских пыток, но пока об этом нет речи.
— Мы сделали обыск на улице Жубер, — взрывается он. — И знаете, что за лампу мы там нашли? Труп!
Если бы я читал рассказ Сан-Антонио, то в эту самую минуту веселился бы сильнее всего. Я и думать забыл о Фару, он же «Стрижка-бобриком», которого замочил в квартире моего двойника. Лучше того! Позавчера я совсем забыл сообщить о нем Гийому… Возможно, эта забывчивость меня спасет: труп придает правдоподобие моему «признанию».
— Проклятье! — кричу я. — Банда «Кенгуру» завладела ею!
Я пользуюсь смятением, царящим в мозгах Карла, чтобы спросить:
— Значит, вы их не всех перебили в Везине?
Отметьте, что этот вопрос рискован, потому что может подать Ренару идею допросить выживших, если таковые есть и находятся у него в руках. Так он узнает, что Фару был убит мной задолго до моего ареста…
— Увы, нет! — отвечает Карл. — Трое мерзавцев сумели удрать… Остальные мертвы…
Так, так, так! По Парижу еще скачут «кенгуру», и это дает мне прекрасную возможность для объяснения исчезновения лампочки… Карл, сам того не зная, открыл мне дверь на свободу.
— Какое несчастье! — говорю. — В ту ночь, перед вашим приходом, они сумели заставить меня признаться, где находится лампочка… Должно быть, они бросились по указанному адресу, чтобы ее забрать, и передрались из-за нее… Вам остается только поймать оставшихся в живых.
Карл размышляет.
— Мы об этом подумаем. Следуйте за мной! — приказывает он.
Меня охватывает страх, что он влепит мне маслину в затылок. В общем, я ему больше не нужен, а на милосердие Ренара особо рассчитывать не приходится.
Мы входим в столовую, где офицеры пьют ликеры и курят сигары толщиной с фок-мачту. В почтенном собрании я замечаю и женщин, в том числе Грету.
Ничего не скажешь, эта девочка просто прелесть, и, даже будучи ее личным врагом, невозможно не любоваться ею. На ней черный костюм, белая блузка и брошка из слоновой кости. Приняв томную позу, она курит длинную сигарету с золотым ободком на конце.
— А вот и мой любимый комиссар, — воркует она. — Садитесь рядом со мной, комиссар.
Я ошеломлен этим приемом, которого никак не ожидал. Но, как вы знаете, я умею приспосабливаться ко всем ситуациям и не моргнув глазом сажусь возле нее.
— Выпьете стаканчик коньяку?
— Я могу выпить целую бутылку, баронесса…
Она смеется и наливает мне коньяк.
Ох, как эти гады себя любят! Коньяк великолепный… Если бы я себя послушал, то крепко напился бы в этом изысканном обществе.
— Это что же, — спрашиваю я ее, — у моей нежно любимой подруги сегодня выходной от пыток?
— Да.
Кажется, она твердо решила не обижаться. Остальные невозмутимо слушают нас.
— Вы знаете, что прекрасны?
— Не может быть!
— Как! — вскрикиваю я, притворяясь удивленным. — Ни один из этих срывателей ногтей не сказал вам об этом? Ах, Грета, старая добрая немецкая галантность погибает!
Она наклоняется поймать сползающую петлю чулка. Я машинально вдыхаю запах ее духов и бросаю взгляд на ее груди. Это у меня почти рефлекс, только сейчас я ничего не вижу, потому что ее блузка очень высоко заколота брошью Тогда я смотрю на брошь, и от удивления у меня начинает течь слюна. На этой безделушке есть надпись, напоминающая мне другую…
Никто не замечает моего смущения, и это прекрасно…
— Дамы и господа, перед вами знаменитый комиссар Сан-Антонио из Секретной службы, — заявляет Карл, — доставивший нам столько неприятностей перед войной. Это продолжается и сейчас. В числе прочих подвигов он сумел отобрать у мерзавцев «кенгуру» нашу BZ 22. Правда, следует отметить, что те не остались в долгу и смогли снова завладеть нашим изобретением.
Карл берет стакан шерри и опрокидывает себе в рот, после чего с подлинным удовольствием прищелкивает языком и продолжает.
— В принципе, раз милейший комиссар оказался нам больше не нужен, осталось только прислонить его к стенке и дать ему двенадцать пуль, на которые он имеет все права…
Он делает паузу.
— Но, — продолжает он, — мне в голову пришла одна идея: почему бы нам не использовать замечательные качества этого человека? Один раз ему удалось заполучить BZ 22, и нет никаких оснований не верить, что удастся повторить этот подвиг…
Собравшиеся с сомнением качают головами. Один из них что-то говорит по-немецки, но Карл его перебивает:
— Давайте играть в открытую, дорогой майор. Я предпочитаю, чтобы этот человек понимал, о чем мы говорим.
— Ну что же, — повторяет майор с акцентом, густым, как гудрон, — мне кажется, господин полковник, что освобождать комиссара опасно… У нас нет никакой уверенности, что, выйдя отсюда, он не попытается удрать в Англию. А если перед этим он сумеет заполучить BZ 22, это будет крайне неприятно. Конечно, у нас есть все возможности установить за ним плотное наблюдение, но из ваших слов следует, что мы имеем дело с очень хитрым человеком…
Карл улыбается.
— Успокойтесь, фон Штибле, если я открываю перед Сан-Антонио двери этой тюрьмы, то потому, что имею способ держать его в руках.
— Можно спросить, что это за способ, господин полковник?
— Крыса.
Я понимаю ход его рассуждений.
— Мы удерживаем в качестве заложницы его возлюбленную, — объясняет Карл, — которой он очень дорожит, чему мы получили доказательство. Он не захочет, чтобы с ней случилось большое, очень большое несчастье. Правда, дорогой комиссар?
Вам надо говорить, что это предложение меня чертовски устраивает? Все лучше, чем сидеть в этом жутком шкафу. Выйдя на свежий воздух, я придумаю способ вытащить отсюда Жизель. Вы сочтете меня излишне оптимистичным, но один из моих любимых девизов: «Веселись, пока жив».
Я допиваю коньяк и любезно отвечаю Карлу:
— Это кажется мне осуществимым, но я хотел бы узнать, что произойдет после того, как я получу результат. Вы отправите меня на переработку для азотистых удобрений или наградите Железным крестом?
Карл снова наливает себе стакан.
— Вы не видите середины между этими крайними решениями? Мое вчерашнее предложение остается в силе. Вы имеете мое слово офицера, что, если передадите мне лампу, вам и вашей подруге сохранят жизнь. Я даже отдам распоряжение, чтобы ваше заключение проходило в самых лучших для вас условиях.
— Вы очень любезны.
— Я бы не хотел строить долгосрочные проекты, — говорит он, — но если мы останемся довольны вашей работой, то, может быть, рассмотрим возможность более тесного сотрудничества. Наше правительство использует все таланты…
Сказать, что я хочу заржать, — значит не сказать ничего. Карл шутник. Послушать его, так он может дать мне пост гауляйтера!
— Ну так что? — спрашивает он. — Каков ваш ответ?
— Мне кажется, у меня нет выбора… Но я ставлю мое согласие в зависимость от двух… не хочу говорить условий… скажем, пожеланий.
— Я вас слушаю.
— Так вот, я бы не хотел, чтобы вы окружили меня целой толпой шпиков под предлогом, что я освобожден условно. Мне предстоит сыграть очень деликатную партию, и я не хочу, чтобы ангелы-хранители затрудняли мою свободу действий. Вы меня понимаете? Я говорю откровенно, без малейшей задней мысли…
— А второе пожелание?
— Оно скромнее: в данный момент мечта моей жизни — слопать сандвич… За два дня я съел только одну морковку и выпил миску теплой воды.
Карл подзывает официанта и приказывает подать мне холодный ужин.
— Ну и славно! — говорю я. — Вести дискуссию лучше в дружеской обстановке.
Я начинаю есть, стараясь не особо набрасываться на еду. Не хочется, чтобы они могли рассказать, как Сан-Антонио вел себя, словно голодная собака. Я отставляю мизинец и стараюсь применить на практике все советы пособия по хорошим манерам, найденного мною когда-то в ящике ночного столика одного лжебарона.