Внезапно в голове у нее прояснилось, стало легко и просто. О чем тут раздумывать? Такой шанс бывает раз в жизни, и надо быть полной идиоткой, чтобы его упустить.
– Хорошо, – решительно сказала она. – Я согласна.
– Вот и славно. Послезавтра в это же время я буду ждать вас в этом же дворике. Вы получите видеокассету с интервью Ратникова.
– Что я вам буду должна за это?
– Господь с вами, Юленька! – возмущенно воскликнул Григорий. – Неужели вы и в бескорыстие не верите?
– Что ж, спасибо вам заранее, – сказала она, вставая. – Я очень надеюсь, что вы меня не подведете и не обманете.
Они вместе вышли из-под арки на тротуар. Юля свернула к метро, а ее новый знакомый перешел на противоположную сторону и сел в вишневый «Вольво».
Давно уже Михаил не выполнял таких трудных заданий. Хоть он и уверял Павла, что постоянно поддерживал форму, но разве можно сравнить внушение истеричным и готовым всему поверить женщинам, издерганным постоянными неурядицами и несчастьями, с тем, что ему предстояло в этот раз? Сегодня он должен был работать с сильными здоровыми мужчинами, которые никому не верят и в каждом видят врага. Но Михаил понимал, что должен это сделать, должен выполнить задание любой ценой, иначе Павел ему башку отвинтит. И денег, между прочим, не даст.
Заперев машину и поудобнее пристроив на плечо объемистую сумку с видеокамерой, Михаил глубоко вздохнул, на несколько секунд закрыл глаза, концентрируясь, и решительно вошел в подъезд многоэтажного кирпичного дома на Староконюшенном. Кодового замка на внутренней двери не было, да кому он нужен, если за этой дверью стоял плечистый накачанный охранник, на бедре которого красовалась расстегнутая кобура.
– Вы к кому? – строго спросил он, преграждая путь Михаилу.
Михаил молча посмотрел ему в глаза и вытащил из кармана пластиковую журналистскую карточку, на которой было написано: «Юлия Третьякова, корреспондент». Охранник был волевым парнем, и Михаилу пришлось посылать сильные импульсы один за другим, чтобы сломить сопротивление. Наконец тот взял протянутую карточку.
– Я должен вас записать, – сказал он вялым голосом.
– Конечно, – согласился Михаил.
Все правильно, на то и был расчет. Случись проверка, в журнале будет запись о том, что сюда приходила Юлия Третьякова. Охранник сделал запись в журнале и вернул карточку. Михаил сунул ее в карман и бодро зашагал к лифтам. Первый рубеж пройден. Теперь нужно прорваться в квартиру и заставить Ратникова говорить перед камерой то, что нужно. Хватит ли сил? Нет, должно хватить, нельзя расслабляться, а трусливые мысли надо гнать из головы.
В лифте Михаил снова закрыл глаза и постарался внутренне собраться. Автоматические двери плавно разъехались в разные стороны, и перед ним возник очередной телохранитель, оберегающий уже не всех жильцов дома, а только живущего на этом этаже советника Президента. На этот раз усилие потребовалось более мощное, охранник стоял как вкопанный и не отступал ни на шаг от лифта, хотя и силу не применял, что было хорошим признаком. «Отойди, – мысленно приказывал Михаил. – Сделай три шага назад, повернись, подойди к квартире Ратникова и позвони. Если спросят: «Кто?», пусть услышат в ответ твой голос. Отойди, повернись, позвони. Отойди».
Телохранитель послушно сделал три шага назад и позвонил в квартиру. Через минуту Михаил уже разговаривал с женой советника, которая оказалась легкой добычей, потому что совершенно не была готова к сопротивлению. Мило улыбаясь, она провела его по длинному коридору в глубь квартиры.
– Саша, к тебе гости, – сказала она, открывая перед Михаилом дверь в кабинет мужа.
Михаила окатила волна гнева, исходящая от Ратникова. Никаких гостей тот не ждал, тем более журналистов, которым вход в его квартиру вообще был категорически запрещен.
– Кто вы такой? Почему вас пропустили сюда? – раздраженно спросил Ратников.
– Александр Иванович, – мягким голосом начал Михаил…
Он был весь мокрый от напряжения, капли пота стекали по спине, длинные кудрявые волосы прилипли к влажной шее. Во время сложной работы нельзя было носить очки, чтобы стекла не рассеивали и не задерживали импульсы, и Михаил не очень четко видел предметы, находящиеся от него на удалении больше трех метров. Это его нервировало, но он старался не отвлекаться, полностью сосредоточившись на подавлении воли советника Президента. Все-таки заметно, что он два года с лишком находился в профессиональном простое. Он уже и забыл, как невероятно тяжела настоящая работа.
Но минут через двадцать он почувствовал, что владеет ситуацией полностью. Ратников в расслабленной позе сидел в кресле за своим рабочим столом и, глядя прямо в камеру, рассказывал о разногласиях в среде президентской команды. Периодически Михаил задавал ему вопросы, и голос его тоже попадал в запись. Но это не беда, звук в этих местах можно стереть и наложить голос Юли Третьяковой, если понадобится, конечно. Самое главное – Михаил не попадал в кадр, потому что стоял перед Ратниковым с камерой на плече.
Интервью закончилось. Михаил выключил камеру, спрятал ее в сумку и подошел к советнику совсем близко.
– Мы с вами хорошо поработали, – произнес он тихим, почти лишенным интонаций голосом. – И если вас кто-нибудь спросит, кому вы давали это интервью, вы будете говорить, что к вам приходила девушка, симпатичная молодая девушка по имени Юлия Третьякова. Вот, я вам оставляю визитку, чтобы вы не забыли, как ее зовут и из какой она газеты. А меня вы никогда не видели. Ведь не видели, правда же?
– Да, – затравленно кивнул Ратников.
Глаза его были устремлены в одну точку – в ту, где еще недавно горел красный огонек видеокамеры. Он находился под воздействием сильного гипноза, и сейчас ему можно было внушить все что угодно и заблокировать любые воспоминания.
– До свидания, Александр Иванович, – сказал Михаил. – Не надо меня провожать, я найду выход. Как только вы услышите, что хлопнула входная дверь, вы придете в себя. И все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо. Вы меня поняли?
– Да, – снова кивнул советник.
– Тогда попрощайтесь со мной.
– До свидания… Юля.
Михаил осторожно вышел из кабинета и на цыпочках двинулся к двери. Ему без труда удалось справиться с несколькими замками, которыми изнутри была увешана входная дверь. Выйдя на лестничную площадку, он постарался хлопнуть дверью как можно громче, чтобы Ратников наверняка услышал сигнал, по которому, в соответствии с программой, должен выйти из транса. А то еще, не приведи Господь, жена зайдет к нему, а он сидит с вытаращенными глазами и полудурочным лицом…
Михаил Давидович Ларкин хорошо понимал, кому и чему обязан своим благосостоянием, и не строил на сей счет никаких иллюзий. Его необыкновенный дар проявился в период полового созревания, и Миша, ничуть не испугавшись, быстро приспособил его к получению хороших отметок в школе. Точно так же лихо он прорвался в технический вуз, потому что тихим еврейским мальчикам в начале семидесятых вход в престижные гуманитарные вузы был закрыт. В физике и математике он тянул слабо, но отметки на экзаменах получал вполне приличные, без стипендии, во всяком случае, не сидел. Самое главное было – идти на экзамен последним в группе, чтобы никто из студентов не слышал, какую чушь он нес. Однако наличие диплома знаний ему не прибавило, и после распределения в КБ жизнь стала совсем тусклой. Начальники его ругали, коллеги недоуменно пожимали плечами, видя его безграмотные проекты, и при любой возможности его переводили с места на место, чтобы избавиться от балласта и освободить должность для более толкового инженера. И здесь даже его необыкновенные способности были бессильны, потому что никаким гипнотическим воздействием нельзя было заставить работать прибор, выполненный по его чертежам.
Но Мише повезло, потому что мама его работала костюмером в театре, который частенько выезжал на зарубежные гастроли. Маму на эти гастроли, натурально, не брали, в театре были и другие костюмеры, у которых анкетка была получше. Но зато Ираида Исааковна была душой театральных кулис, ее обожала вся труппа, с ней делились радостями и проблемами, на ее плече выплакивали обиды, ей шепотом передавали все сплетни и слухи. Миша с самого детства любил бывать у матери на работе, и его, кудрявого пухлощекого ангелочка, баловали, сажали на колени, угощали конфетами и апельсинами, а в восемь лет он даже играл крошечную роль в спектакле. И, став взрослым, Миша Ларкин не перестал наведываться в театр, где ему всегда были рады, потому что по-прежнему обожали Ираиду Исааковну и переносили свою любовь и доверие на ее сына, при котором не стеснялись обсуждать свои дела.
Однажды, когда Миша сменил уже пять или шесть мест работы, его вызвал к себе заведующий сектором, в кабинете которого находился какой-то незнакомый человек.
– А вот и наш Михаил Давидович, – почему-то радостно сообщил завсектором, поднимаясь со своего места. – Вы тут поговорите, я вас оставлю, мешать не буду.
Гость оказался сотрудником КГБ и вежливо так, интеллигентно предложил Ларкину повнимательнее прислушиваться к разговорам, которые ведут актеры и прочие работники театра, особенно накануне выезда на гастроли. Не собирается ли кто-нибудь из них вывезти контрабандой ценности? Не приобретают ли они валюту для покупок в западных магазинах? Не высказывает ли кто из них страшного намерения стать невозвращенцем?
– Вы же понимаете, Михаил Давидович, – мягко говорил человек из КГБ, – вы такой плохой инженер, что перед вами маячит реальная опасность потерять место и остаться без работы. Вас футболят из одного учреждения в другое, переводят из сектора в сектор и просто не знают, что с вами делать. В конце концов найдется принципиальный руководитель, который просто уволит вас за профнепригодность, а с такой записью в трудовой книжке вас больше никуда не возьмут. Только если сторожем. Но вы ведь не хотите работать сторожем, правда?