– Вообще-то ты прав, – задумчиво протянул чиновник.
На следующий день начальник-академик окольными путями узнал, что в связи с подготовкой документа по чеченскому кризису кто-то в министерстве очень активно интригует против института. Академик начал нервничать, информация приходила к нему разрозненная и противоречивая, а сроки подготовки документа были достаточно сжатыми… По лицу Прибылова он видел, что помощи и поддержки от него не дождется. Вся надежда была на Сергуна, другого заместителя, в подчинении которого работали политологи и конфликтологи, готовящие документ.
Петр Павлович Сергун тоже хотел поучаствовать в дележке пирога. Правда, интерес у него был не такой грубошкурный, как у Прибылова, но все-таки был. Петр Павлович хотел возглавить собственное научное направление и встать во главе группы специалистов, которые будут заниматься только проблемами в рамках этого направления. Никакие другие проблемы не были ему интересны и заниматься ими он не хотел ни за деньги, ни за должности. Он жаждал славы ученого, и слава эта виделась ему только как результат создания и утверждения самостоятельного научного направления, разрабатывающего проблемы социальных конфликтов в полиэтнических социумах. Разумеется, ему тоже очень хотелось, чтобы в сопроводительном письме было написано, что документ подготовлен рабочей группой под руководством кандидата наук Сергуна. Потому что потом, когда он начнет пробивать создание собственной лаборатории или даже института, все будут говорить: это тот самый Сергун, который подготовил документ для Президента; это тот Сергун, который давал консультации по вопросам прекращения войны в Чечне; это те ребята, которые с Сергуном работали, это его школа. Тогда и институт будет свой собственный, и финансирование, и кадры.
Но как сделать, чтобы имя Сергуна попало в сопроводительное письмо, он не знал. И придумать ничего не мог.
В тот день он возвращался домой на метро, на дорогах была гололедица, и он не рискнул утром брать машину. Было уже довольно поздно, четверть одиннадцатого, но, отойдя от здания института несколько метров, он обернулся и поднял глаза на окна пятого этажа – они светились, значит, сотрудники еще работают. Конечно, это было не в диковинку, примерно раз в месяц на них сваливалось из министерства что-нибудь «пожарное», и все работали, не считаясь со временем, потому что у всех на плечах были погоны и всем им можно было сказать: пока работа не будет сделана, домой не уйдете. Они и не уходили, старались, пахали.
Институт находился в центре Москвы, в гуще кривых, плохо замощенных переулков, где то и дело не горели фонари и перспектива попасть в яму и сломать ногу была более чем реальной. От института можно было попасть к трем разным станциям метро, но путь до них был одинаково длинен и неудобен.
Петр Павлович полностью сосредоточился на том, что было у него под ногами, внимательно вглядываясь в тротуар и стараясь не поскользнуться и не споткнуться, поэтому не заметил, откуда взялся этот мужчина. Не то навстречу шел, не то обогнал, не то сбоку появился.
– Петр Павлович? – спросил мужчина густым, хорошо поставленным голосом.
– Да, – машинально ответил Сергун, недоуменно поднимая глаза на незнакомца.
Перед ним стоял высокий хорошо одетый мужчина одного с ним возраста, без головного убора, с густыми седыми волосами и темными яркими глазами.
– Уделите мне, пожалуйста, несколько минут. Я не задержу вас надолго, если вы, конечно, сами этого не захотите.
– Простите, – решительно сказал Сергун, который в служебной обстановке носил форму с погонами полковника. – Сейчас уже поздно, и я спешу. Кроме того, мы незнакомы. Если у вас ко мне дело – разыщите меня на службе.
– Но как же я разыщу вас на службе, – миролюбиво возразил седовласый незнакомец, – если в ваше учреждение меня не пускают без специальных документов. У меня есть только паспорт, а его совершенно недостаточно для того, чтобы проникнуть в вашу обитель. И позвонить вам я не могу, у меня нет вашего телефона.
«Лучше уж его выслушать здесь и уйти, чем оставлять свой телефон и потом не знать, как от него отделаться», – подумал Сергун.
– Хорошо, излагайте ваше дело по дороге к метро, – разрешил он.
– Я прошу прощения, но меня, вероятно, неправильно воспитали, – сухо заметил седовласый. – Я могу разговаривать с человеком только глядя ему в лицо, как и подобает мужчине. А разговаривать с человеком, который смотрит себе под ноги и думает только о том, как бы не поскользнуться и не упасть, я не умею.
Сергун почувствовал неожиданную симпатию к этому человеку, так не похожему на торопливых суетливых просителей, норовящих подсунуть бумажку на подпись на бегу, когда ты спешишь и заведомо не станешь читать то, что подписываешь. Он огляделся и увидел неподалеку детскую площадку со скамеечками. Сегодня фонари горели исправно, на улице было достаточно светло, вовсю ездили машины, и Сергун не усмотрел ничего опасного и предосудительного в том, чтобы посидеть на скамейке несколько минут и выслушать этого человека, прямо-таки излучающего достоинство.
– Давайте присядем, – предложил он, делая жест в сторону детской площадки.
Они подошли к скамейке и сели, Петр Павлович уместил на коленях свой «дипломат» и повернулся к незнакомцу, который с каждой секундой делался ему все более симпатичен, хотя ничего такого особенного не делал и не говорил.
– Я слушаю вас, – сказал Сергун, вернее, хотел сказать, потому что язык вдруг отчего-то стал плохо слушаться его.
Он собрался было удивиться, но передумал. Теплые пальцы седовласого мужчины мягко легли поверх его ладони, и Сергуну стало спокойно и хорошо, будто он уже принял ванну и улегся в постель, закутавшись в теплое пуховое одеяло. И ничего удивительного в этом не было. И совершенно естественно, что именно голос этого мужчины теперь будет указывать, как ему, Петру Павловичу, поступать. Конечно, он будет слушаться, как же иначе.
– Когда вы должны сдать документ руководителю рабочей группы? – спрашивал мужчина.
– Девятнадцатого, в понедельник.
– Когда документ в окончательном виде должен уйти из института министру?
– В среду, двадцать первого.
– Какова степень готовности документа на сегодняшний день?
– Все материалы есть, но разрозненные, нужно написать связный текст из всего этого.
– Сколько времени на это нужно?
– Много.
– Как много?
– Очень много. Но мы умеем делать такую работу быстро, у нас большой опыт.
– Слушайте меня внимательно, Петр Павлович. Вы должны сделать документ еще быстрее, чем вы умеете. Понимаете? Ровно на два дня быстрее, чем вы умеете. И принести его мне. Можете принести на дискете, распечатывать не обязательно. И после этого еще два дня никому материал не показывать и никому не говорить, что он готов. Вы можете это устроить?
– Я не знаю. Это трудно. Их много. Тот, кто будет печатать наш последний вариант, будет знать, что он готов. Никто не поймет, почему я его не докладываю руководству.
– Скажите, что вы его взяли домой и внимательно читаете. Документ очень ответственный, и это не должно их удивить. Вы должны это сделать, Петр Павлович. Вы должны. Вы обязательно это сделаете. Вы дадите мне материал в пятницу, шестнадцатого февраля. Шестнадцатого февраля вы возьмете дискету с готовым текстом и пойдете домой. По дороге я к вам подойду и заберу ее. До шестнадцатого февраля осталось три дня. Эти три дня вы будете находиться в трансе, в который я вас погрузил. Вы будете ходить на работу, выполнять свои обязанности, принимать решения, но при этом помните, что я – это часть вас, часть вашего сознания, и я строго слежу за тем, чтобы вы сделали то, что я вам приказываю. Вы никому не скажете о нашей встрече, но все время будете помнить о том, что должны сделать. И вы будете очень стараться сделать все наилучшим образом и к назначенному сроку. Вы меня поняли?
– Да, – тупо произнес Сергун.
В пятницу, шестнадцатого февраля, по дороге домой Петр Павлович Сергун снова встретил того мужчину с седыми волосами и яркими темными глазами и отдал ему дискету, на которой был записан шестидесятистраничный аналитический материал. На этот раз незнакомец был с большой сумкой, из которой он вытащил портативный компьютер, открыл его, включил и проверил дискету. Сергун принес то, что и должен был принести. Вообще-то Рифиниус не сомневался, ему и в голову не могло прийти, что человек, погруженный им в гипнотический транс, может ослушаться приказа, но проверить на всякий случай все равно следовало. Вдруг у дискеты какая-нибудь хитрая защита и с нее нельзя списывать и даже считывать? Вдруг Сергун перепутал и по ошибке взял со стола не ту дискету? Да мало ли что… Он возьмет дискету, выведет Сергуна из транса, а что потом делать, если обнаружится накладка?
Но все оказалось в порядке.
– Вы никогда не вспомните, как я выгляжу, – говорил Карл Рифиниус, глядя на Сергуна и держа его за руку. – Но вы будете помнить все, что между нами произошло. Вы будете помнить, что отдавали мне дискету с материалом за два дня до того, как представили материал руководству. И вы никогда не будете удивляться и возмущаться, если услышите, как кто-то использует этот материал. Вы будете говорить, что произошло обычное совпадение. Ведь если мысль может прийти в голову одному человеку, то она может посетить и голову другого. Просто кто-то додумался до этого раньше вас, это нормально, в науке это часто случается. Никакого возмущения. Никакого удивления. Никаких комментариев. Я хочу, чтобы вы понимали все, что я делаю, только тогда вы сможете доверять мне. Я мог бы заблокировать вашу память, и вы никогда не вспомнили бы о том, что мы с вами встречались и что вы отдавали мне дискету. Но завтра вы придете на работу и снова будете работать с этим материалом, а через несколько дней вы услышите через средства массовой информации, как кто-то выдает идеи из вашего документа за свои собственные. Конечно же, вы начнете возмущаться, махать кулаками и искать в рядах сотрудников изменника, предателя, одним словом – того, кто допустил утечку информации. А таких людей не окажется. Вы обидите невиновных, настроите против себя своих подчиненных, а в конце концов обязательно выяснится, что это сделали вы сами. И с вами будет покончено и как с ученым, и как с руководителем, и как с офицером. Поэтому вы должны помнить все, что случилось, и не делать глупостей. Если вы будете вести себя правильно, никто ничего не узнает. Если вы ослушаетесь меня, то хуже будет только вам. Потому что моего лица вы не вспомните и никогда меня не узнаете. А в итоге просто окажетесь в психиатрической лечебнице. Вы мне верите?