онолог. В один момент, когда она наклонилась, чтобы проверить банки с компотом, стоящие на полу дальней стены под синим ватником, я наконец смогла задать самый главный вопрос:
— А дед Бойко ничего не говорил про свои рисунки? Может, они у кого-то сохранились?
Хозяйка выпрямилась, с удивлением посмотрела на меня и ответила:
— Я не помню, чтобы он часто рисовал… Я-то переехала сюда лет двадцать назад, после замужества, он уже в то время болел, — она задумалась, припоминая, и вдруг оживилась: — Точно, правда ж рисовал! К нему дети забегали всё время, особенно по вечерам на сладкое и за сказками, и он им иногда что-то калякал в тетрадках или помогал подготовить рисунок к изо в школе. Он хоть и старым был, а писал до самого конца четко и уверенно. Но особо этим не увлекался, больше любил выдумывать всякое… Зайдешь бывало, ребятишки сидят, глаза вылупили и такая тишина стоит, как ни на одном уроке… А он им какие-то истории рассказывает про пришельцев, зверушек всяких, звездолеты… Я своим, помнится, когда они малые были, про Алису Булычева читала, как они с папой до планет летают и привозят животных в зоопарк, так вот его сказки это чем-то напоминали. Наверное, тоже своим Илюше с Нинкой перед сном читал. Или жена читала, а он запомнил.
— Так вы их не видели, получается? — уточнила я, не надеясь на положительный результат.
— Нет, деточка, не видела, — Татьяна Ивановна покачала головой. — Ты из-за рисунков что ли приехала?
— Ну да, — ответила я, не скрывая разочарование в голосе. Полгода ожидала я этот момент, пыталась найти объяснение, а всё попусту!
— Почему эти рисунки так тебе важны? — она вмиг посерьезнела и села за стол, нервно теребя в руках тряпку, которой прежде вытирала столешницу.
— Понимаете, я никогда ничего прежде не слышала о Бойко Видинском, но стала рисовать и меня… обвинили в плагиате, — заметив недоуменное лицо женщины, я пояснила: — то есть мне сказали, что я перерисовала чужую картину, присвоила не свои заслуги. Но я абсолютно уверена, что идеи для моих работ — мои собственные, и то, что у кого-то были похожие, меня настолько удивило, что я нашла информацию об этом художнике и в итоге приехала сюда. А теперь… видимо, мне не суждено найти ответ.
Татьяна Ивановна смотрела на меня так, словно увидела приведение. Выражение растерянности и некоторой степени ужаса застыло на её побелевшем лице без единой кровинки. Она медленно перевела взгляд на Яна и испытующе на него посмотрела, а потом, по мере того, как она вглядывалась в него и видела что-то, понятное только ей, её губы сжимались в строгую линию, а глаза сужались от затаенной злости.
Но ещё спустя мгновение женщина опустила их вниз, на сжатые в кулаки ладони, а когда вновь обратила внимание на нас, была уже спокойной и собранной.
— Он говорил, что вы можете прийти… я считала его слегка сумасшедшим. Думала, дед свихнулся на старости лет…
— Откуда Бойко знал, что мы придем? — теперь уже настала моя очередь смотреть на неё оленьими глазами.
— Не то, чтобы знал… — она замялась, подбирая слова, — Скорее, просто надеялся. Верил.
Я молчала, переваривая странные слова Татьяны Ивановны. Кажется, я совсем ничего не понимала. Она между тем поднялась из-за стола, снова взяла тряпку и принялась суетиться по кухне, избегая наших взглядов. Когда же молчание стало совсем тягостным, женщина повернулась и решительно заявила:
— Вам нужно позвонить его внуку. Он, если что, спросит у отца, я же ничего не могу толком объяснить. Главное — расскажите эту историю с картиной. И что вы приезжали сюда ради этого. Телефон я дам.
Она быстро вышла из комнаты, а затем вернулась с потрепанной телефонной книжкой. Перебирая дрожащими пальцами страницы и немного шевеля губами, она нашла нужный номер и кривым подчерком переписала его на выдранный листок. Протянула его нам. От прежней радушной хозяйки не осталось и следа. Нет, она не стремилась нас выгнать поскорее, но глядела слегка настороженно, боязливо, как ведет себя любой суеверный человек, сталкивающийся с чем-то потусторонним, не вписывающимся в его картину мира. Видя состояние этой женщины, у меня даже возникло подозрение, что она могла и вовсе перекреститься, когда ходила за книжкой с номерами.
Ян тоже почувствовал эту нездоровую атмосферу и, быстро допив чай, предложил вернуться в Геническ, ссылаясь на то, что друзья за нас уже беспокоятся. Я была совсем не против, так как ощущала пелену испуга, накрывшую эту комнату. Вскоре необычное поведение хозяйки достигло апогея, когда она ни с того не с сего отказалась брать с Яна деньги за ночлег, никак это не мотивируя, но судя по её невменяемому состоянию, спорить было бесполезно.
Когда мы уже вышли за порог и приготовились в сотый раз благодарить за гостеприимство, она, не выпуская из рук всё ту же тряпку, предложила с таким видом, словно соглашается на прыжок с парашютом:
— Хотите сходить на его могилу? Я вам и дом по пути покажу.
Я вопросительно посмотрела на Яна, не зная, как относиться к такому предложению. Он пожал плечами, дескать, решай сама. По правде говоря, больше всего сейчас хотелось поскорее вернуться в номер и принять душ, а не тащиться по полуденной жаре непонятно куда, но хозяйка вела себя так, словно делает что-то очень важное, причем наступив на горло собственному страху.
Татьяна Ивановна попросила нас подождать её, скрылась в доме, а потом вышла в легком салатовом халате. Закрыв входную дверь, она повела меня и Яна по пыльной дороге на край деревни, по пути здороваясь с соседями или же игнорируя их приветствия, когда задумывалась. Я поздно вспомнила, что на кладбище нужно приносить конфеты или другую еду в количестве двух экземпляров, и предложила зайти по пути в магазин, но молчаливая хозяйка остановила меня, заверив, что нам не нужно ничего покупать. Это тоже было странно, так как и она сама ничего с собой не взяла, хотя ласково и с теплом отзывалась о деде Бойко.
Когда дорога превратилась в вытоптанную тропинку посреди поля практически полностью выгоревшей на солнце травы, мы стали идти гуськом. Ян же, идя последним, периодически останавливался и рвал редкие полевые цветы, выглядывающие среди жухлых стеблей типчака. Букет получился очень хлипким и тонким, а когда я разделила его на две части, отдав одну Яну, и вовсе несуразным. Но надо всё-таки уважить этого художника. Пусть даже я и не найду ответов, эта поездка принесла мне очень многое — встречу с Яном, и чем бы это ни закончилось, я определенно не смогу стереть из памяти эти южные каникулы.
Вскоре показалось заросшее высокой травой кладбище на маленьком оазисе деревьев посреди поля. Видимо, деревья не стали срубать, чтобы была хоть какая-то тень, и благодаря ей я почувствовала облегчение, когда мы зашли на эту священную территорию. Я не могла разделить важность момента с Татьяной Ивановной, так как больше думала о том, что после этих пеших походов все мои ноги испачкались в пыли и мне просто необходимо как можно скорее оказаться в номере. Хорошо, что хоть панамку в поездку взяла, иначе нос бы сгорел окончательно. Ян же шел как ни в чем не бывало, словно эта прогулка его совсем не напрягает и нет ничего странного в походе туристов на могилу незнакомого человека жарким днем.
Виляя между тесно притулившимися друг к другу оградами, мы вслед за хозяйкой вошли в голубую калитку и встали у могил. Их оказалось две — мужская и женская. Памятники были простые, сделанные из спаянных металлических листов каким-то местным мастером, и покрашенные голубой краской, которая теперь местами обшарпалась и обнажила спрятанное под ней стальное естество. Этот участок захоронения был более ухожен, чем расположившиеся поблизости, наверное, дочь Бойко из Мелитополя всё же иногда сюда приезжала и наводила хоть какой-то порядок. Пластмассовые цветы по большей части потеряли свой цвет и от дождя склонились под неестественными углами, приготовившись к падению.
Я разделила хлипкий букет полевых цветов на две части, и положила один на могилу женщины с выцветшей фотографией, так как мне показалось важнее проявить жест уважения к женщине, хоть я и приехала сюда ради Бойко. Ян же приложил к памятнику Бойко второй букет и остался сидеть на корточках, вглядываясь в надпись на нём. Татьяна Ивановна стояла поодаль и молча за нами наблюдала, перекрестившись три раза на входе. Странный обычай, мы в России, кажется, не крестимся при появлении на кладбище.
Я присела рядом с Яном, пытаясь разглядеть, что же он заметил. На плите были написаны годы жизни — 17.09.1917-22.03.2000 — и латинское изречение «а posse ad esse». Ян же не вчитывался в него так долго. Присев рядом, я обнаружила, что всё это время он набирал его в строке поисковика на мобильном, чтобы узнать его значение. Интернет притормаживал, так как мы находились уже в километре от Фрунзе, но вскоре выдал результат: «от того, что возможно, к тому, что существует». Мне понравилась эта фраза. Бойко был мечтателем, любил придумывать и рассказывать разные истории, и даже мне казалось, что она к нему как нельзя подходила.
Я посмотрела на могилу женщины, но она на ней краска слезла ещё сильнее, поэтому я рассмотрела только отдельные фразы «Видинская Ярослава…», год рождения «1925» и «Да пребудут с тобой небеса всегда и во веки веков».
Поднявшись на ноги, я отошла к выходу и окинула последним взглядом могилы. Смерть всегда печалит и заставляет задуматься о вечном, и мне было искренне жаль, что я так и не познакомилась со сказочником Бойко. Хорошо, что у него были дети, которые помнят о нём и после смерти. Он, должно быть, был неплохим человеком, и я попыталась передать ему своё уважение мысленно, глядя на места захоронения его и его жены. Это единственное, что я смогла сделать. Наверное, именно этого и ожидала Татьяна Ивановна, приведя нас сюда. Она по-прежнему наблюдала за нами с некоторой настороженностью, и мне казалось нетактичным задавать ей вопрос о том, каких действий она ожидает от нас на этой могиле. Мы должны станцевать? Заплакать? Каяться в грехах? У меня не возникло никаких особенных чувств, кроме привычной скорби по всем тем, кого я знала в своей короткой жизни и кто покинул меня. Бойко же, хоть и каким-то образом ворвался в мою жизнь, был совершенно незнакомым человеком, просто мечтающим так же, как и я.