кой стихии.
А потом Яра возвращалась домой, и до вечера не смолкали смех и рассказы о любой ерунде, которая с ней приключалась в школе. Мы зажигали керосиновую лампу, накладывали по куску ревеневого пирога и пили чай, перебивая друг друга и наслаждаясь любовью и радостью.
В Крыму моя дорогая словно ожила. Она с интересом рассматривала всё вокруг, и одно место на резком обрыве горы ей особенно понравилось, поскольку на его вершине можно было словно воспарить над бескрайней гладью моря.
Несколько дней врачи запрещали нам куда-либо выходить после очередного приступа, но Яра терпеливо ждала и развлекала и меня, и медицинских работников веселыми байками. Она много вспоминала нашу совместную жизнь, первую встречу, появление детей и размышляла о том, когда же сын женится на своей девушке, уж больно она ей понравилась. Единственное, что её огорчало — местная кухня, вдали от дома она с грустью вспоминала мою стряпню.
В тот день нам наконец-то разрешили выйти на прогулку, и Яра заявила, что хочет снова взобраться на тот обрыв. Она пребывала в приподнятом настроении, поэтому с шутками да прибаутками мы быстро собрались и отправились в место, которое приносило ей успокоение. Мне казалось, что она выздоравливает, и прогнозы врачей радовали — она вполне могла остаться со мной ещё на несколько лет, ей требовались лишь отдых и постоянный прием лекарств.
День был солнечный, но ветреный, море волновалось, грозясь к ночи взорваться штормом. Яра быстрей меня устремилась вверх, даже не останавливаясь, чтобы передохнуть. Я еле за ней поспевал и недоумевал, кто же из нас болен: она или я. Дыхание сбилось, я вдруг вспомнил, что мы даже не купили по дороге ничего поесть и попить, и от мыслей о глотке холодной воды горло пересохло.
Яра ждала меня у самого края обрыва. Она была похожа на сам ветер: длинные волосы развивались, платье колыхалось от порывистых струй воздуха, руки раскинуты в стороны, словно она просила забрать её из этого мира в обитель воздушной стихии. Я подошел к ней, и она обернулась, глядя на меня со счастьем в глазах и радостной улыбкой.
— Прости. Мне очень хочется пить. Ты не спустишься за водой? Пожалуйста, — она сказала это с такой мольбой в голосе, что я даже не подумал воспротивиться. Я вообще никогда не мог отказать её просьбам.
Я кивнул и повернулся, чтобы направиться к пологому склону, по которому мы и поднимались. Она резко схватила меня за руку, а когда я недоуменно посмотрел на неё, быстро запечатлела на моих губах свой поцелуй.
— Люблю тебя, — тихо прошептала она и поцеловала ещё раз. Губы её были сухими, потрескавшимися, но их прикосновение было нежным и ласковым.
Уходя, я обернулся. Она стояла в той же позе, наслаждаясь порывами ветра.
Спускаться в этот раз было тяжелее, чем подниматься. Мне тоже хотелось пить, и почему-то ноги путались и так и норовили запнуться о некстати подвернувшуюся кочку. Но чем дальше я отходил от Яры, тем тише становилась жажда воды и сильнее нарастало тревожное чувство чего-то безвозвратного.
Уже у самого низа я не выдержал и обернулся. Она всё так же стояла на том месте, а затем опустила руки и пошла прочь. Я подумал, что ей стало лень меня дожидаться и она решила последовать за мной. Но через несколько метров она остановилась и развернулась, и я уже знал, что будет дальше. Секунды показались вечностью, и моё сердце словно разрывалось на части, когда я следил за тем, как она быстро разбегается и прыгает со скалы. Светлое платье и распахнутые руки сделали её на мгновение похожей на птицу, но она не воспарила в небо, а стремительно рухнула вниз.
Я сказал всем жителям села, что она умерла в санатории, лишь от детей и медсестры, ставшей моим близким другом, не смог укрыть правду.
Чувство скорби смешалось со злостью, и я не знал, что сильнее чувствую к ней: любовь, жалость или ненависть. Каждый день мне казалось, что она меня предала, не став бороться ради нашей семьи, но песок времени измерял срок и ненависти, и вскоре осталось лишь опустошение.
Я миллион раз перебирал в голове эти последние секунды, вспоминал все эпизоды из нашей жизни, и постепенно ко мне приходило понимание, что, несмотря на редкие радостные минуты, она была очень несчастна. Её терзала невозможность быть собой, она металась, запертая в тесном приморском поселке, и её изначально добрый и благодушный характер ломался под натиском обстоятельств, не оставляя ничего от её исконной сущности.
Прошло пятнадцать лет. Боль утихла, и я помнил очень много положительных и счастливых моментов, пытаясь жить этими воспоминаниями. Я искал ответы в разных религиях, я хотел последовать за ней, но боялся. Боялся не за свою жизнь, боялся не боли, а страшился нашего будущего.
Если христианская доктрина права, то её поступок означал, что мы больше никогда не встретимся. Самоубийцы сами выбирают свой путь и, пытаясь избежать от невыносимости жизни в настоящем, лишают любящих их людей возможности встретиться с ними в будущем.
Если прав я, если то, что чувствует моё сердце, верно и имеет право на существование, я должен как можно сильнее глушить все отрицательные эмоции, уничтожать ненависть в душе на корню, чтобы потом, когда придет мой черед переродиться, я не помнил о её предательстве. Это событие принесло ей освобождение, а я должен не ставить якорь в этом месте памяти и плыть как можно дальше, прочь от этих злых чувств. В противном случае мы оба будем несчастны, и этот круговорот никогда не закончится. Из жизни в жизнь мы будем бежать друг от друга и не находить успокоения.
Однажды я смогу победить свои воспоминания. Я должен в это верить.
Света
Шероховатая бумага конверта немного холодит кончики пальцев. Мне кажется это символичным и в тоже время немного приземленным: конверт выступает в качестве способа связи между перевоплощениями одного человека, и я из будущего воплощения шлю себе привет в прошлое… Эти понятия смешались, и если спираль времени закручивается и стремится вперед со всё возрастающей скоростью, то моя душа устремляется назад, пытаясь противостоять этому временному потоку и не потерять связь с самым важным, что только есть в жизни.
Мне кажется святотатством разрывать конверт, и я беру столовый ножик, который принесли Дмитрию для яблочного штруделя, подцепляю пожелтевший уголок и осторожно разрезаю бумагу на сгибе.
Тонкий лист А4 сложен втрое и тоже немного постарел. Я его разворачиваю и вглядываюсь в отрывистые буквы, немного вдавленные в толщину бумаги, что получается при использовании печатной машинки. Бойко так и не освоил достижения современного техногенного мира, хотя пришел из более совершенного времени.
И вот я уже вглядываюсь в строчки и читаю то, что мне только будет суждено написать:
«Дорогой читатель этого письма,
Дорогой я,
Дорогой ты,
Ты обнаружил это послание, прошедшее сквозь время и пространство, значит, мой след из хлебный крошек привел тебя ко мне.
Давай знакомиться. Я — Бойко Видинский, учитель истории, бывший археолог, заботливый отец, любящий муж, хозяин умнейшего пса по кличке Пират и скромный пенсионер, любящий свой огород и сад. Я — это будущий или прошлый ты.
Из моих отрывистых воспоминаний, снов и видений я могу предположить, что я уже прожил две жизни, и, вполне возможно, ты — из одной из них. К сожалению, я не знаю их очередности, но всё равно не могу удержаться и не поделиться этими клочками памяти.
В одной из жизней я любил кого-то с огненными волосами и прожил с ним долгую и счастливую жизнь. У нас была чудесная рыжеволосая девочка с зелеными глазами и красивый статный мальчик со светлым ежиком на голове. Я приезжал во Фрунзе с этим любимым человеком, я застал закат на море и вдыхал запах рыбы, я видел собственную могилу и свой будущий дом.
В другой я любил очень светлого человека, который дал мне надежду и заставил поверить в себя. Вместе мы пережили немало веселых приключений и добились того, чего никто прежде не достигал — встретили Их, разумных существ с другой планеты. Мы наслаждались каждой минутой нашей жизни, полной загадок, риска и любви. Из того воплощения я помню очень важный момент — пшеничное поле среди гор — одаривший меня теплом в сердце и невесть откуда появляющейся улыбкой всякий раз, как я вижу колосья пшеницы.
Возможно, была ещё и третья жизнь, но я не могу быть полностью в этом уверен. Недавно я посмотрел интересный фильм — «Парк Юрского периода», — и это всколыхнуло во мне волну паники и страха, не имеющую под собой никакой подоплеки. Хотя это может быть старческим маразмом — видеть в любых эмоциональных состояниях какие-то знаки.
Скоро я умру. Но это меня совсем не печалит. Я лишь быстрее вновь встречусь с ней — моей любовью, бог знает, как я по ней соскучился. Я на неё совсем не обижаюсь и понимаю каждой частичкой своего сердца. Я и сам нередко чувствовал, что моё место не здесь, что где-то ещё происходит что-то более важное или что я сам прежде был более важным, а не простым учителем истории. Я всё время искал ответы и теперь нашел. Можно отправляться дальше, но я не могу упустить этой возможности облегчить себе жизнь в будущем и не рассказать о самом главном.
Запомни и ни в коем случае в этом не сомневайся. Ты непременно столкнешься с человеком, который принесет тебе тепло и озарит надеждой всю твою жизнь. Ни в коем случае не отпускай его. Ни в коем случае не предавай его. Ни в коем случае не лишай его возможности быть собой. Ему твоя поддержка нужна так же, как тебе — его. И вся твоя жизнь без этой солнечной и согревающей любви не имеет смысла.
Ты обязательно встретишь его.
Я обязательно встречу её.
Давай просто поверим».
ЭПИЛОГ
Тихое перешептывание за спиной не дает сосредоточиться. Сейчас, именно сейчас будет этот момент, который я пронесу через все последующие жизни. Пока я вижу только стальную стену, но осталось совсем чуть-чуть потерпеть до приземления.