Так и есть, никакой тайны! Выйти на нижние палубы и подняться на четвертую можно было с другой стороны парома, по второй лестнице.
…
Здесь не было ни золотых перил, ни красных ковров с толстым ворсом. Серые грязноватые ступеньки с металлической окантовкой, приглушенный свет и стены, обшитые пластиковыми панелями. Снизу пахло хлоркой — настенный план обещал бассейн и сауну. Ира потопталась на крошечной лестничной площадке и пошла вверх. Она привыкла доводить все дела до конца: надо же удостовериться, что четвертая палуба на месте?
На двери неровно висела облупившаяся табличка с цифрой «четыре» и чернели обведенные по трафарету слова «Закрыто. Служебный вход». Ира разочарованно ткнула пальцем в номер этажа. Недолгим было расследование.
— И карамельки, как назло, кончились, — пробормотала она.
В ответ дверь скрипнула и приоткрылась.
Тут Ира одновременно возликовала и преисполнилась подозрительности. Часть ее рвалась немедленно отправиться на исследование четвертой палубы. А что? Отличное обоснование для непребывания на открытом воздухе. Можно оправдаться перед собой: иду, мол, просто на поводу у любопытства и ничуть не боюсь птиц! Другая половина Иры беззвучно вопила, что ничего хорошего в темных коридорах не бывает, и что вороны, по правде говоря, вовсе не такие уж и грозные существа… Торопливо, чтобы не передумать, она достала из кармана телефон, включила фонарик и толкнула дверь посильнее.
Открывшийся вид ничем не напоминал служебные помещения. Пятно света выхватило деревянные двери кают, многоярусные светильники на потолке, ковровую дорожку и темные квадраты картин на стенах.
— Ух ты! — Ира шагнула вперед. Дверь за стеной тихо закрылась. Задвижка медленно повернулась на несколько оборотов, но девушка этого не заметила. Она шла вслед за лучом фонарика, в котором плясали разбуженные пылинки. Поворот, еще поворот, и стены коридора разошлись в стороны.
— Так вот почему закрыто, — пробормотала Ира. Слова тихим гулом отразились от стен, вернулись, обхватили голову шелестом и шепотами… девушка тряхнула головой.
Она вышла в центральный холл. Стойка информации пустовала, и лифты не работали. Вход в один был заколочен досками крест-накрест, двери второго покосились и кривились полуоткрытой черной ухмылкой — для того, чтобы разогнать темноту в шахте, луч фонарика был слишком слаб.
На стене между лифтами висела огромная картина. Ира прищурилась, пытаясь разглядеть ее в подробностях. Тот же портрет, что и на третьей палубе — принцесса Мария, именем которой, собственно, и назван паром. Вот только на том портрете у принцессы в уголках губ пряталась улыбка, запястья обхватывали светлые кружева в тон платью и…
Ира вскрикнула и выронила телефон. Он с глухим звуком упал на ковер, но фонарик не погас — продолжал светить прямо на портрет, излишне отчетливо вытаскивая из темноты кроваво-глянцевый подол платья, искаженное от муки лицо и капающие с нижнего края рамы красные капли.
Кап. Кап. Кап.
Кар. Кар. Кар, — послышалось Ире, она охнула, подхватила с пола телефон и побежала обратно. Коридор повернул раз, другой, третий. Дверь на лестницу пропала.
Зато впереди показался тусклый серый свет.
Ира выбежала к широкому панорамному окну с видом на палубу. Там по-прежнему толпились пьяные туристы. Небо потемнело и нахмурилось, и начала чувствоваться качка. Волны глухо толкали огромный бок парома и отдавались дрожью в ногах. Двери на палубу не было. Но снаружи, совсем близко к стеклу, проходил официант из бара.
— Эй! — крикнула Ира и стукнула кулачком по раме. — Эй! Как мне выйти?
Она была готова выглядеть глупо и получить выговор за то, что зашла, куда не следует. Лишь бы выбраться отсюда. Из коридора за спиной полз чернильный холод. Он мелкими коготками вцеплялся в плечи и тянул обратно.
— Расс-с-с-смотри, расс-с-смотри, что с ней случилось, — шептал холод. — Рас-с-скажи, что случилось с тобой.
Темные двери кают медленно открывались и оттуда выглядывали призраки с вытянутыми бесстрастными лицами и пустыми глазами. Учуяв Иру, они растягивали полупрозрачные губы в улыбках, кривили лица и щурились.
— Э-эй! — Ира завизжала, стуча уже ногой по стеклу.
Снаружи ее не слышали. Все так же тянули пиво, смеялись и показывали друг другу на сиренево-алый закат. Мимо прошествовала, обнявшись, давешняя парочка. Парень все продолжал учить подругу жизни. Та продолжала влюбленно смотреть на него.
— …А ведь Титаник можно было спасти, — Ира слышала звук голоса, но он искажался и звучал с жестяными нотками, будто неживой. — Если бы спасательных шлюпок было достаточно…
— Эй! — пленница с размаху ударила кулаком в стекло, всхлипнула и согнулась, прижимая к животу разбитые костяшки. — Вы издеваетесь, что ли?
— Нет, — раздалось у нее за спиной. — Ты же сама пришла.
Ира повернулась, не поднимая глаз. Увидела босые ноги, мятый подол платья, безвольно висящую кисть руки в обрамлении кружев.
— Вот твой самолетик. Возьмешь?
Ира сглотнула, вздернула подбородок и сквозь слезы посмотрела на комок блестящей бумаги на полупрозрачной ладони. Закашлялась и почувствовала, как одно за другим выламываются из грудины ребра, выплескивая наружу липкий ужас, разворачивают пока живую Иру в плоский человеческий лист, который еще немного — и станет самолетиком.
Снаружи у стекла огромная черная ворона медленно склоняла голову то на одну сторону, то на другую, поблескивая бессмысленными глазами-бусинами.
…
У другого борта парома, на верхней палубе бригада медиков погрузила тело девушки на носилки. Понесли вдоль борта к запасной лестнице, разгоняя любопытную толпу — народ, как всегда, жаждал зрелищ.
— Несчастный случай, — бормотал дежурный врач в рацию. — Сердце. Время смерти — семь двадцать, на подходе к Кронштадту. Реанимация не удалась.
— Пар-р-р-ромы всегда ходят по двое, — проскрипела им вслед черная птица, поднялась в воздух и, заложив крутой вираж, полетела назад, навстречу сестре — «Принцессе Анастасии».
Чистая логика(Олег Титов, Александра Давыдова)
Человек в желтом шарфе уткнулся в стекло, наблюдая, как пролетают мимо сумрачные километры кабелей. Дмитрий на всякий случай отодвинулся. Человек не производил впечатление нормального. Хотя одет хорошо, прилично. Но глаза бегают, пальцы воткнуты в междверную щель, во всем теле чувствуется невидимая напряженность: ткни — взовьется, взорвется, окатит волной безумия.
Едва двери вагона открылись на «Боровицкой», человек пулей рванул к переходу, расталкивая людей. Дмитрий влился в толпу, бредущую к эскалатору. Он успел увидеть, как желтый шарф продирался наверх, едва не сталкивая пассажиров со ступенек.
Интересно, что будет, если кто-то все же упадет? Удержатся люди, или, подобно косточкам домино, повалятся вниз, живой многорукой елочкой?
Дмитрий помотал головой. Слишком много психов в последнее время. Неудивительно, что дурные мысли лезут в голову.
Со стороны «Арбатской» послышался полный отчаяния вопль.
Слишком много психов.
Мальчик смотрел прямо перед собой. Не сказать, что у него был большой выбор. Мать комкала платок, уже не плакала — или еще не плакала, тут не угадаешь — и ожидающе смотрела на вошедшего незнакомца, пока тот не предъявил коричневую корочку с фотографией.
Дмитрий не любил больницы. Эти существа, раскиданные по койкам, еще не трупы, но уже не люди — даже если излечат их тело, разум навсегда останется исковерканным, а в глазах застынет фильтр «что, если». Что, если подобное повторится? Что, если у меня опять будет инфаркт? Что, если я потеряю вторую ногу?
— Как это случилось? — тихо спросил он женщину.
— Мы гуляли. Паша хотел залезть на дерево. Вы же знаете, они в этом возрасте такие непоседливые. Вот. А потом он сорвался. А там… там был камень… — она всхлипнула.
Дмитрий кивнул.
— Понятно, — сказал он. — Что говорят врачи?
— Говорят, скорее всего, от удара временно сместились позвонки, повредили какие-то важные нервы. Говорят, не повезло.
— Где вы гуляли? Вас видел кто-нибудь?
— В овраге. В квартале от нашего дома протекает речка, там есть овраг. Паша любит… любил… Я не помню, был ли там кто-нибудь. Зачем вам это?
— Работа такая, — привычно ответил Дмитрий, размышляя, достаточно ли у него информации, чтобы развернуться и уйти. Несчастный случай, дело закрыто, все довольны. Можно было вообще не ездить.
— У вас нет никаких заявлений?
Женщина печально покачала головой. Мария, кажется, ее так зовут. Мария Стеклова.
— Нет, — сказала она.
— До свидания. Простите, что побеспокоил вас.
По коридору спешила какая-то тетушка, похожая на колобка. Она ухватила вышедшего из палаты Дмитрия за рукав и забухтела громким шепотом:
— Вы от Машки? А вы хто ей будете? — узнав, что следователь, запричитала:
— Горе-то какое! Что же это делается!
— Да, да, — кивал Дмитрий, пытаясь освободиться, — ужасно не повезло…
— Горе-то какое! — на глаза тетушки навернулись слезы. — Теперь и младший тоже. Дай ей бог сил это вынести. Ну, я пойду к ней, поддержу.
— Да, да. Конечно. До свидания.
Дмитрий остановился перед металлическими створками лифта.
Что будет делать женщина, если парализует ее ребенка? Если врачи будут отвечать невразумительными предположениями? Что она скажет представителю государства?
У следователя не было детей, но почему-то ему казалось, что за своего ребенка он бы порвал глотку любому. Особенно здесь, на пороге между жизнью и смертью. Надо будет — и самой смерти досталось бы. Пытался бы выпросить у врачей невозможного, стучался во все двери, метался, действовал. А тут — никаких заявлений. Возможно, это шок… Или он просто не слишком хорошо научился разбираться в людях за одиннадцать лет работы с ними? Усмехнувшись, Дима потряс головой. Закрыв глаза, помассировал пальцами веки, отгоняя россыпь черных точек, метавшихся в углу зрения. То ли день б