Он боялся потеряться, заблудиться, быть украденным. Сказка про Гензеля и Гретель, изданная отдельной тоненькой книжкой со страшноватыми для детей серо-зелеными картинками леса и пряничной избушки, была зачитана до дыр. Всегда оставлять зарубки на деревьях. Сыпать за собой пряничные крошки. Обязательно говорить отцу или матери, куда и зачем идешь.
— Да что ж тебя родители так запугали-то? — причитала бабушка, глядя, как ребенок вместо того, чтобы гонять по всему пригороду с соседскими сорванцами, шатается по маленькому двору. — Вот я в твои годы знаешь, куда гулять уходила…
Игорь в ответ щурился, молчал и кусал губы.
Уж он-то знал, что родители тут были ни при чем. Во всем виновата была полярная ночь.
Осенью, когда Игорь учился в третьем классе, в школе объявили карантин из-за эпидемии какого-то особенно лютого вируса, и отец взял его с собой в отпуск, «к старикам». Стариками назывались прабабушка и прадедушка, жившие далеко на севере. Сначала летели до Красноярска — в памяти у Игоря сохранилась только смешная самолетная еда: джем, мед и масло в маленьких коробочках. Потом пересели на маленький самолет — «по знакомству», как сказал отец, у него школьный друг занимал какую-то высокую должность в грузовых авиаперевозках по краю.
Вот тут Игорь немножечко понял, что имела в виду мама, которая шипела ночью на кухне: «Сам езжай, куда хочешь, но ребенка с собой тащить не дам! Он же там натерпится!» От воздушной болтанки, от посадок и взлетов, от бесконечно тянущейся воздушной дороги ему к вечеру стало так плохо, что хоть кричи. Тошнило, крутило живот, болела голова. И — главное — не было никакой самолетной еды, чтобы хоть немного скрасить горькую путевую пилюлю.
Зато, когда они наконец прилетели в Хатангу, Игорь понял, что все мучения стоили этого. Потому что они приземлились в сказку. Над полем маленького аэропорта, над поселком — да и над всем горизонтом окрест — трепыхалось зелено-золотистое огненное полотнище. Он стоял, запрокинув голову, не мог прийти в себя от восторга и просто не понимал, как взрослые могут спокойно ходить, разговаривать и тянуть его куда-то за руку, когда в небе происходит такое чудо.
Потом прабабушка — маленькая, будто игрушечная, почти не встающая с постели и разговаривающая шепотом — рассказала ему все сказки про «белую волну», которые знала. Прадед был русским, а сама она — младшая дочь долганского шамана. Именно из ее шелестящих тихих рассказов, поведанных будто не обычным человеческим языком, а в песнях сверчков, шорохе крыльев ночных бабочек и треске пламени, Игорь узнал тогда про зов предков и белого моржа.
Но сияние приходило не каждый день. Когда его не было, Хатанга вечерами была похожа на мертвый город. Фонари горели только на перекрестках центральных улиц, огни квартир тонули за мутными стеклами, на окраинах выли собаки. Окна у стариков смотрели не на улицу, а на пустырь, за которым пара маленьких частных домишек — и тундра. И темнота.
Там, в Хатанге, сосед подарил Игорю щенка. Не спросив разрешения у прадедушки или отца, он поймал мальчика во дворе и сунул в руки круглого мехового зверя. Это был щенок хаски, с толстыми щеками, тяжелыми лапами и теплыми ушами — будто специально созданными для того, чтобы прижиматься к ним щекой. Игорь опустил его на землю, и щенок начал бегать вокруг, ластиться и смешно, басовито тявкать. Мечта ребенка, как она есть.
Сначала Игорь радовался подарку, но потом стал думать, как привести его домой. У отца — аллергия на шерсть, и дома, в Петербурге, сроду не водилось домашних животных. Но расстаться со щенком было выше сил, и он придумал, казалось бы, отличный план: гулять до самой ночи, а позже прийти домой с повинной и с собакой — не погонят же их за порог в темноту, так ведь?!
Первая часть плана удалась на ура.
Они бродили вокруг дома где-то до четырех вечера, потом Игорь решил прогуляться на пустырь и вернуться — кругом стало уже совсем темно.
Когда дошли до пустыря, щенок сначала терся о ноги мальчика, а потом стал бегать кругами. Игорь раздумывал, не найти ли какую-нибудь палку и не кинуть ли ему… Но уже было слишком темно.
В том-то и дело. Слишком.
Много лет подряд Игорь не спал ночами, размышляя, что именно тогда произошло: щенок испугался, или услышал чужих собак, или пресловутый голос предков… Он коротко тявкнул и убежал в темноту. Игорь бежал следом, звал его — «хаски, хаски!» — даже имени так и не успел придумать. В итоге бродил по пустырю до ночи, отец его искал, нашел, привел домой и отшлепал.
Но… Игорь точно знал, что если бы было светло, он бы сумел догнать щенка.
А так темнота украла у него несостоявшегося друга, и Игорь стал ее ненавидеть. Сперва ненавидеть, а потом бояться.
Ведь как назло, северного сияния в этот день над Хатангой не было
Новый год в финской деревне получался волшебным.
Огонь ворочался в камине, как теплый оранжевый кот, огромная наряженная елка во дворе переливалась бело-золотыми огоньками гирлянд, щелкали пробки от шампанского, с неба планировали редкие снежинки — на редкость правильной формы, как из учебника природоведения.
К двенадцати ночи высыпали во двор с бокалами. Зажигать бумажки с желаниями, топить их в шампанском и давясь, выпивать синхронно со сменой года — чтобы всё-всё исполнилось! Играть в снежки, лепить снеговика — кособокого и немного странного, с энергосберегающей лампочкой вместо носа и свернутыми конфетными обертками вместо пуговиц на несуществующем фраке. Вместо волос ему приспособили бенгальские огни.
Когда все закричали «ура» и стали чокаться, Игорь вдруг встрепенулся, бросил поджигать снеговиковую шевелюру и ткнул пальцем в небо:
— Смотрите!
Они ничего не видели, пока Игорь не вырубил елочную иллюминацию и свет во всем доме. Зато когда увидели — ахнули.
Над горизонтом развевалась желто-белая, с полосами зеленого светлячкового огня, вуаль. Редкие снежинки, летящие с неба, искрились и переливались всеми цветами радуги, отражая северное сияние.
— Класс… — только и мог выдохнуть кто-то.
— Красотища-то какая!
— Обидно, и почему у нас такого не бывает, ведь совсем близко?..
— Бывает, — Игорь улыбался. — Еще Ломоносов писал: «Северное сияние нарочито порядочно приметил я здесь в Санкт-Петербурге и сколько возможно было смерил…» Просто редко. И очень слабое. Почти никто не замечает.
Утром, когда все сонные, снежно-мокрые, зевающие и по-детски счастливые разбредались по комнатам, к нему подошла Таня — чернявая девушка со зрением «минус шесть» и лучшими оценками по физике на потоке.
— Теперь, кажется, даже я, — она постучала себя по узкой оправе очков, — понимаю, из-за чего тебя занесло на кафедру, где читают солнечно-земную.
— Угу, — Игорь рассеянно кивнул, пытаясь оттереть с дверного косяка свеженарисованного маленького белого полярного медведя.
— У долганских племен есть легенда. Однажды их бог — огромный морж, большой, как айсберг, старый, как многолетние снега, и белый, как шаман-звезда — решил выйти из моря, чтобы посмотреть, как живут его дети. Сначала он долго ворочался и примеривался, как бы встать и каким из ластов ступить на берег, но пока он мешкал, подкрался к нему сзади шкодливый крошка-тюлень и укусил за зад. Тогда морж — даром, что бог! — взревел, что было сил, и рванулся из моря на землю. И от его движения поднялась такая огромная волна, что пена ее долетела до самого небосвода — да там и осталась. Вот это и есть северное сияние, а по-долгански — ньаавэл таңнья, белая волна.
— Красиво, — Таня, покусывая ноготь, смотрела в окно. Автобус стоял на границе, за мутными оконными разводами перемигивались желто-красные огоньки машин. — А много ты еще про него легенд знаешь?
— Порядком, — Игорь улыбнулся. — У каждого племени есть своя. Те, кто живут ближе к полюсу, привыкли к сиянию, как к зубной щетке, и в основном рассказывают не о том, как оно выглядит, а о всяких побочных явлениях.
— Например?
— Зов предков. Когда человек сначала смотрит на небо и разговаривает сам с собой, а потом куда-то уходит. Если ему повезет не замерзнуть, не свалиться в расселину или прорубь, не переломать ноги о камни и не помереть от переохлаждения, очнувшись, он не помнит ничего. Долганы считают, что в это время души умерших говорят с живыми. А современная наука утверждает, что так на организм действует инфразвук, который сопровождает сильные магнитные бури.
— Брр.
— Соглашусь.
Тут автобус дернулся и наконец поехал.
Когда в восьмом классе учебник физики превратился в натуральный учебник по электричеству, Игорь сообщил всем друзьям, что нашел себе профессию. Инженер-технолог, на какой-нибудь крупной электростанции — чем не работа? Правда, задачки давались ему с величайшим трудом, стоять у доски и мямлить было пыткой, но он решил потерпеть. Игорь до сих пор винил темноту во всех бедах и не мог забыть ей детской обиды. Не мог забыть щенка. Это стало навязчивой идеей… манией, ради которой он готов был поступиться гуманитарным складом ума — в угоду «великой цели».
Но через пару лет он понял, что электричество — не предел, и если уж замахиваться на свет, то лучше северного сияния цели нет и быть не может. К тому же, словосочетания «солнечный ветер» и «магнитные бури» звучали гораздо интереснее, чем «цепи накаливания» и «сопротивление тока».
Весной перед поступлением в университет Игорь почти не спал — физика и математика поддавались ему со скрипом, будто эти науки были не из гранита, а из алмаза, как минимум. Блокноты для зарисовок и планшет пылились, задвинутые в дальний ящик секретера, а на экране мелькали формулы, формулы, формулы…. Родители хвалили за упорство и немного удивлялись тому, что лирик так внезапно превратился в физика.
Ему повезло — проходной балл оказался низким, и результатов тестирования хватало для поступления на теоретическую науку или астрономию. Тогда Игорь вздохнул с облегчением: он не знал, что сложност