и приходят родные и приемные дети и внуки и все переворачивают вверх дном, она не испытывает невыносимой тревоги, как иные больные обсессивно-компульсивным расстройством при виде стула, стоящего не под идеальным прямым углом к столу. «Я знаю, что могу снова все разложить, как нужно, и не раздражаюсь, — замечает она. — Но я определенно испытываю острую потребность это сделать. Я привыкла спрашивать себя: Какую каверзу мир готовит для меня на следующий раз? Чего теперь от него ждать? Моя система дает мне контроль над происходящим хотя бы в четырех стенах моего дома».
Умеренная компульсия Бьянки со временем вышла за пределы родных стен. В годы работы настройщицей пианино она испытывала потребность перепроверять каждую ноту, в беспокойном состоянии снова и снова возвращаясь к уже настроенным, не в силах остановиться на достигнутом. В норме процесс настройки длится шестьдесят минут, но Бьянка регулярно тратила на работу два с половиной часа. Мысль о том, что какой-то тон мог втихаря сползти или подняться на волосок, изводила ее, словно жужжащий в голове комар. Ее ежеутренние процедуры также несколько компульсивны. Она каждый день встает в шесть, 45 минут занимается йогой, а затем час с четвертью ездит на велосипеде по району. «Все это полезно для меня, — говорит Бьянка. — Но главное, мне просто нравятся мои привычки. Они меня успокаивают».
В ходе нашей беседы начинают всплывать эмоциональные источники ее глубокой потребности в контроле. Бьянка росла в Европе в 1950–60-х гг. и почти ничего не решала в своей жизни, включая такие повседневные вещи, как выбор платья, стрижки или мебели для собственной комнаты. «Даже друзей и занятия для меня выбирали», — говорит она. Чувство, что ее судьба всецело находится в чужих руках, было весьма некомфортным и усугублялось тем, что она никогда не знала, «какая у меня будет мама на следующее утро». Настроение ее матери непредсказуемо менялось от неконтролируемого бешенства к сердечности и тут же к отчужденности. Из-за этого Бьянка не имела твердой почвы под ногами, той эмоциональной основы, которую создает предсказуемый родитель.
Она справлялась как умела, выработав стратегию, доведенную до совершенства еще в детские годы. Семья проводила лето на старой ферме, и всякий раз по прибытии дом нужно было проветрить, отмыть от пыли и паутины — словом, сделать пригодным для жизни, а газон постричь и прочесать граблями. Как-то раз мать дрогнула перед лицом этой прорвы дел. «Она была в полном отчаянии, и я сказала, что незачем заниматься всем этим прямо сейчас. Мы устали после долгой дороги. Можно для начала расчистить кусочек газона, вынести стол и несколько стульев и устроить уютный уголок, — вспоминает Бьянка. — Именно тогда я поняла: пусть я не могу исправить все, но, если хотя бы небольшой кусочек целого в порядке, если есть островок, где я в состоянии ясно мыслить, значит, все хорошо».
Потребность создавать островок порядка и покоя в море хаоса и смятения усилилась, когда Бьянка, двадцати с небольшим лет, переехала из Швейцарии в Соединенные Штаты. Разведенная мать-одиночка, пытающаяся найти свой путь в чужой стране, она пользовалась любой возможностью взять под контроль собственную жизнь. «Для меня стало важно, чтобы каждый предмет находился на своем месте и каждое дело делалось определенным образом даже в таких мелочах, как расстановка стульев или кофейных чашек, — говорит Бьянка. — Благодаря этому я испытываю умиротворение, чувствую, что есть вещи, над которыми я властна. Если я не имею возможности сделать все так, как хочу, то могу это терпеть, пока хотя бы в одном маленьком уголке царит идеальный порядок». В одном маленьком уголке, таком как клочок газона у стены фермерского дома! «Запустив дела, я чувствую сильный стресс и тревогу, пока не наведу порядок». Это напоминание самой себе, что она уже не маленькая девочка, чья жизнь и в большом, и в малом зависела от чужих капризов.
Теневые синдромы
На рубеже тысячелетий многие психиатры начали наклеивать ярлык психического заболевания на все и вся. Люди, страстно ищущие безупречный рецепт устриц под соусом киноа или воплощение платоновской идеи чиабатты по-тоскански, уже не просто лакомки, а жертвы «синдрома гурмана», утверждает команда ученых. Разведенные отцы, забывающие перечислять алименты, из безответственных эгоистов или просто поганцев превратились в больных с «синдромом зависимости от окружения», неспособных сосредоточиться ни на чем, что не находится у них перед глазами. И вовсе не безалаберность и не привычка все откладывать на потом мешает вовремя заполнять налоговые декларации, а «нераспознанная взрослая форма синдрома дефицита внимания», согласно книге 1997 г. «Теневые синдромы» (Shadow Syndromes).
Один из авторов книги, психиатр Джон Рэйти из Гарвардской медицинской школы, продвигал предложенный в заглавии термин в качестве обозначения легких форм психической болезни. Он опирался на теорию, согласно которой поведение, мысли и эмоции человека, которые прежде считались чудаковатыми, эксцентричными, странными или просто необычными, в действительности являются проявлениями психиатрических нарушений. Количество новых недугов росло как снежный ком. Создавалось впечатление, что психиатры пытаются внушить нам мысль, что все мы немного того.
Разумеется, последовала ответная реакция. Критики этого подхода объясняли его стремлением увеличить доходы психотерапевтов. «Это помешательство на деньгах», — писал психолог из Гарварда Ричард Макнэлли в книге «Что такое психическое заболевание?» (What Is Mental Illness?), изданной в 2011 г. Одна из крупнейших фигур в области психиатрии, бывший редактор DSM доктор Аллен Фрэнсис сетовал в эссе, опубликованном в 2010 г. в Psychiatric Times, что «проявления, прежде считавшиеся трудностями и горестями повседневной жизни, теперь зачастую объявляются психическим расстройством и лечатся таблеткой. Чудаки, которых следовало бы просто принимать такими, как есть, получают клеймо больных». Не все идиосинкразии и причуды, даже если за ними стоит острая тревога, питающая компульсии, являются симптомами психического расстройства, утверждал он и другие специалисты.
Противники расширения границ понятия душевного расстройства указывали, что грань между здоровой и больной психикой колеблется под влиянием меняющихся культурных норм, что ставит под сомнение предлагаемые сторонниками противоположного подхода научные обоснования теневых симптомов. Например, в 1850 г. врач из Луизианы Сэмьюэл Картрайт заявил ассоциации врачей штата об открытии до сих пор неизвестного заболевания. Он предложил назвать его драпетоманией, от древнегреческих драпетес (беглый раб) и мания (бредовая идея). Именно это психическое заболевание заставляет «негров убегать» от хозяев, объяснял он на страницах новоорлеанского медицинского журнала, поскольку только сумасшедший пытается бежать из рабства. Побег служил основным симптомом драпетомании, но были и второстепенные: недовольство тем, что являешься собственностью другого человека, и угрюмый нрав. Прежде чем высмеять (или оплакать) невежество непросвещенного века, вспомним, что до 1973 г. Американская ассоциация психиатров считала гомосексуальность психическим расстройством.
Стремление усматривать психическое отклонение в любой эксцентричности окончательно и бесповоротно опровергается одним критерием, который долгое время считался в психиатрии обязательным: чтобы поведение считалось симптомом душевной болезни, оно должно вызывать стресс или недееспособность. Многим из нас небольшие компульсии, наоборот, помогают жить нормальной жизнью и устраняют тревожность — отличительный признак компульсивного поведения. Они успокаивают, а не угнетают, помогают, а не разрушают жизнь. Одного этого достаточно, чтобы утверждать, что у Бьянки нет психического расстройства.
Хотя кампания под лозунгом «все мы немного психи», в общем, провалилась, представление о психическом здоровье как о континууме осталось — прежде всего, благодаря открытиям нейробиологии и генетики. Полученные методом нейровизуализации паттерны мозговой активности и нейронных цепей, связанных с рядом психических расстройств, неоднозначны. Аналогично революция в генетике последних двадцати лет принесла данные о том, что риск развития того или иного душевного расстройства может определяться множеством генов, и за редкими исключениями наличие единственного дефектного гена необязательно вызывает болезнь, а его отсутствие не гарантирует здоровья. «Идея континуума стала для генетики величайшим прорывом, — сказал специалист в области нейронаук Стэнфордского университета Роберт Сапольски. — Согласно ей, средний генетический груз [обусловленный действием генов, отвечающих за поведение и эмоции] оборачивается расстройством личности, несколько более легкий — некоторой странностью характера, еще более легкий делает вас самым обычным американцем». К примеру, около дюжины генов могут предопределять черту личности, которую психологи называют «поиском новизны», но все двенадцать проявляются лишь у немногих. Человек с десятью такими генами рискует стать героиновым наркоманом, а с одним-двумя всего лишь извертится при просмотре фильма, который уже видел, или будет непостоянным, возбудимым, вспыльчивым и чуточку экстравагантным — люди именно такого типа становятся исследователями, изобретателями и реформаторами. Целый ряд генов отвечает и за невротизм. Родители, нервно поглядывающие на часы, если ребенка-подростка вечером нет дома, возможно, имеют один или два таких гена[11], но для развития дисфункциональной агорафобии нужны все десять или двенадцать.
В первоначальном виде теория теневого синдрома объявляла всех этих людей душевнобольными в легкой (исследователи и обеспокоенные родители) или тяжелой (наркозависимые и агорафобы) форме. В настоящее время психиатрия признает, что никакое психическое состояние не является чем-то изолированным — это часть континуума, где границы между патологией и чудаковатостью, болезнью и эксцентричностью, ненормальностью и нормой колеблются вместе с изменениями в медицине и культуре, — и что термин «психическое расстройство» применим лишь к малой части этого континуума. Великое множество самых обычных поступков приближается к границам между болезнью и здоровьем, не нарушая их. Утверждать обратное означает доходить до абсурда, объявляя «душевнобольными» большой процент населения — таких людей, как Бьянка, имеющих легкие компульсии, но чье поведение не соответствует психиатрическому диагнозу.