полняют ритуал, а при выполнении проявляют крайнюю педантичность. Ритуалы, писали Далэни и Фиш, «носят принуждающий характер».
Но являются ли они проявлением ОКР? На первый взгляд, сходство несомненно. Рассмотрите любую культуру, которая вам нравится, экзотическую или близкую вам. Например, ритуальное омовение, миква, которое ортодоксальные иудейки считают обязательным для восстановления своей «чистоты» после менструации или родов, или ритуальные свечи шаббата, которые умеренно приверженный вере иудей неукоснительно зажигает каждую пятницу с заходом солнца. Причастие, принимаемое ревностным католиком во время мессы, или намаз, который пять раз в день совершает мусульманин, обратясь лицом к Мекке. Из области экзотики: непальские шерпы, чтобы задобрить демонов и заставить их уйти, расставляют в строгом порядке в виде четырех концентрических кругов 100 крохотных глиняных моделей святилища, 100 печеных лепешек, 100 масляных ламп и 100 фигурок, слепленных из теста. Гуджары — представители этнической общности, проживающей на территории индийского штата Уттар-Прадеш, — пытаются отвести от себя беду совершением ритуального омовения и очищения, сопровождающегося жертвованием богам черного риса, черного кунжута, черных цветов, жженого ячменя и семи черных коров и последующим семикратным обходом образа божества против часовой стрелки. Племя американских индейцев зуньи проводит ритуал шалако, чтобы попросить у богов дождь, здоровье и благополучие. Участники совершают ритуальные подношения в шести местах вокруг деревни, шесть раз затягиваются особой сигаретой и развеивают ее дым в шести направлениях согласно своей системе сторон света. Далее присутствующие наблюдают, как шесть фигур в масках заходят в шесть домов, где будут танцевать и распевать песнопения под шестидольный ритм.
Думаю, Шэла Найсли — убежденная, что числа «четыре», «восемь» и «шестнадцать» обладают особой способностью отгонять несчастья, — прекрасно понимает, что́ должны были чувствовать индейцы зуньи, если заставить их прервать ритуальное курение после пяти затяжек или молиться богам в сопровождении пятидольного ритма. Сила ритуала мгновенно улетучилась бы, как воздух из проколотого шарика, и верующие остались бы, в лучшем случае, взвинченными, неудовлетворенными и растревоженными. Подметив подобные черты сходства между ритуалами и патологическими компульсиями, Далэни и Фиш сделали вывод, что ритуалы, «не имеющие культурной обусловленности… должны считаться симптомами ОКР». Более того, добавляли они, «все виды симптомов, на основании которых ставится диагноз ОКР», наблюдаются в описаниях ритуалов любой культуры.
Отсутствует лишь один — но важнейший — симптом. Как вы помните, обсессивно-компульсивное расстройство эгодистонно. Навязываемые им требования настолько расходятся с тем, что, как больной прекрасно знает, является правдой (наступив на трещину в асфальте, невозможно обрушить гибель и несчастья на свою семью), что ощущаются как нечто стороннее, как результат вторжения в разум, а не собственное его порождение. Напротив, требования ритуала воспринимаются как обоснованная и, в силу погружения в культурную среду и воспитания, неотъемлемая часть самого себя. Даже участники, несколько сомневающиеся в целесообразности ритуала, находят в нем успокоение. До самой смерти моя тетушка благожелательно терпела мои докучливые расспросы, зачем она зажигает свечи шаббата. Разумеется, Эвелин не думала, что Господь поразит ее молнией, если она пропустит пятницу-другую. «Я бы чувствовала, что это неправильно, — говорила она. — Если бы я не зажгла свечи, то весь вечер меня бы не покидало ощущение, что я что-то не сделала. Словно наблюдала бы за собой извне своего тела и ждала, когда эта женщина, на которую я смотрю, распахнет дверь, раз уж она ее отперла, повесит трубку телефона, завершив разговор, — словом, сделает дело, которое прямо-таки напрашивается». Это все равно, что услышать троекратное «соль» в начале Пятой симфонии Бетховена, объясняла она: испытываешь настоящую потребность услышать последующее разрешение в «ми». Без еженедельного ритуала она бы страдала от чувства незавершенности, ее бы постоянно царапала мысль, что она что-то упустила.
Тед Уитциг, ведущий семинара по религиозной скрупулезности — разновидности ОКР, о которой говорилось в главе 2, — высказал твердое убеждение, что даже «крайнее религиозное рвение», с которым исполняют ритуалы глубоко верующие люди, порождается не тревожностью, а исключительно религиозностью и ревностным служением. Это источник «смысла и цели существования». Я стояла на своем, поскольку, наблюдая за собственными верующими родственниками и друзьями, составила впечатление, что по крайней мере часть их действий продиктована тревогой, которую они опасались почувствовать, не делая этого. Попробуйте встать между матерью иудейского семейства и ее свечами шаббата за минуту до заката! Уитциг пошел на уступку: «Что ж, если попытаться помешать человеку сделать что-то, типичное для его конфессии, то тревога будет вполне нормальной реакцией».
Ученые обнаружили нечто подобное в ритуалах. Поскольку ритуалы дают чувство контроля над хаосом и непредсказуемостью мира, они веками формировались с той же целью, которой служат компульсии, — с целью контроля тревожности. То, что они этому способствуют, становится очевидным, когда мы не только выполняем предписания для определенных периодов жизни — крещение, бар-мицву, венчание, — но кидаемся искать в них утешение во внезапных трагедиях, раскалывающих наш мир, словно молния ясное небо. Майкл Нортон и Франческа Джино из Гарвардской школы бизнеса предложили 247 добровольцам письменно рассказать о смерти кого-то из близких или о разрыве значимых отношений. Половина участников писали только о событии, а другая половина — еще и о ритуалах, к которым прибегали, чтобы справиться с потрясением, причем вторые испытывали менее жестокие терзания. Они, например, реже говорили, что без утраченного человека «жизнь стала пустой», и чувствовали себя не столь беспомощными и бессильными, как сообщили Нортон и Джино в Journal of Experimental Psychology: General в 2014 г. Одна респондентка рассказала, что играла песню «Я безумно по тебе скучаю» (I Miss You Like Crazy). Другой написал, что держал строгий траур первую неделю после смерти матери, а теперь читает кадиш на каждую годовщину: «Она скончалась 21 год назад. Я буду делать это до самой смерти», — пообещал он. Участие в подобных ритуалах, утверждали ученые, «служит компенсаторным механизмом для восстановления чувства контроля после утраты». Люди прибегают к ритуалам, компульсивно или нет, чтобы создать или укрепить ощущение, что властны над своей судьбой. Хотя бы немного властны.
Едва ли это патология — не более чем компульсивное стремление Бьянки поддерживать порядок в своем мире. Наоборот! Ритуалы имеются во всех культурах, следовательно, людям свойственно придумывать и исполнять их, точно так же, как свойственно создавать и усваивать язык. Конкретное содержание ритуала, как и языка, определяется окружением, в котором мы оказались, но существующие нейронные сети помогут закодировать любой проводимый ритуал. И эта естественная настроенность на ритуал может обернуться самым настоящим обсессивно-компульсивным расстройством. Но объявлять слабо выраженные компульсии психическим заболеванием — грубейшая ошибка. Подобно культурообусловленным ритуалам, слабые компульсии преображают, упорядочивают наш мир и дарят ощущение, что мы можем управлять хотя бы крошечной его частицей. Потребность действовать определенным образом, чтобы снять тревогу, не есть проявление патологии. Это свойство человеческой природы — точнее, того, что значит быть человеком в наш век тревоги.
Глава 5 Видеоигры
Компульсивное увлечение видеоиграми отличается от всех остальных компульсий. Большинство людей не становятся патологическими собирателями, больными ОКР, компульсивными едоками, культуристами или шопоголиками. В силу своего психотипа они не рискуют провалиться в черную дыру подобных поведенческих схем, поскольку имеют достаточно высокую сопротивляемость мучительной тревоге. Но видеоигры и другие электронные соблазны эксплуатируют универсальные стороны человеческой психологии. Как я уже отмечала, компульсивное поведение человека не означает, что он сумасшедший. Наоборот, адаптивная реакция на тревогу, которая иначе была бы невыносимой, совершенно нормальна.
Ни в чем это не проявляется так ярко, как в игромании. Видеоигры чрезвычайно притягательны, поскольку их создатели научились пользоваться универсальными аспектами функционирования нашего мозга. Поэтому практически любой человек может почувствовать влечение к играм и неспособность ему сопротивляться. Джон Доерр, знаменитый венчурный капиталист из Кремниевой долины, вложивший деньги в компанию-разработчика игр Zynga, сказал в 2011 г. в интервью Vanity Fair: «Верно, эти игры не для всех, но они ближе к этому, чем что-либо, мне известное». Я надеялась, причины этого смогут объяснить геймдизайнеры и ученые, посвятившие себя новой сфере исследования — психологии игры. Но прежде следовало убедиться, что игры удовлетворяют обязательному условию — способности уменьшать тревогу, — чтобы быть предметом компульсии, а не, скажем, аддикции.
В 2012 г. в статье в New York Times Magazine критик-консультант Сэм Андерсон рассказал о своей компульсивной потребности играть в Drop7 — выпущенную компанией Zynga в 2009 г. игру наподобие судоку, где нужно манипулировать шариками, падающими сверху вниз в сетке семь на семь квадратов. «Я играл, вместо того чтобы мыть посуду, купать детей, общаться с родственниками, читать газету, а главное, писать, — признался Андерсон. — Игра стала для меня обезболивающим, аварийной спасательной капсулой, дыхательным аппаратом, ксанаксом». Игра стала цифровым успокоительным. Он понял, что с ее помощью занимается самолечением, хватается за Drop7 «в любой экстремальной ситуации», например «после разговора на повышенных тонах с матерью; как только узнал, что моя собака, возможно, умрет от рака». Один из онлайновых комментаторов подтвердил, что видеоигры, во всяком случае, для него, неотделимы от компульсии. «Они снижают мою тревожность, и я подтверждаю, что играю в