Возрастные участники одного из исследований, отвечая на вопрос, когда они начали накапливать вещи, указали средний возраст 29,5 года. Однако дополнительные направляющие вопросы, касающиеся детских и подростковых лет, помогли пациентам вспомнить о проблемах с накопительством или, по крайней мере, о склонности к нему, имевшихся уже в раннюю пору. Они точно так же чувствовали необходимость приобретать и сохранять вещи, боялись лишиться их и отчаивались, теряя, как и в дальнейшей жизни, просто будучи детьми, не имели возможности поступать, как им хочется. Это подтверждается данными других исследований, в ходе которых пациентам предлагалось вспомнить, когда они впервые начали приобретать вещи в избыточном количестве. В среднем, как оказалось, в двенадцать лет, причем 80% респондентов имели симптомы накопительства до восемнадцатилетнего возраста. (Исследование 2010 г. определило возраст начала заболевания 11–15 годами.) Очевидно, что подростки требуют как большей самостоятельности действий, так и собственного пространства. Именно тогда совершаются первые шаги к финансовой самостоятельности благодаря карманным деньгам, подработке и другим источникам собственных средств. Накопительство внешне может казаться неаккуратностью и неряшливостью, столь же свойственными для переходного возраста, как акне, поэтому родственники и даже сам подросток редко видят в таком поведении компульсию, не говоря уже о психическом расстройстве.
Совершеннолетние накопители чаще вырастают в семьях с такой же проблемой. Это сообщение из доклада ученых Бостонского университета на конференции по ОКР подтверждает данные других исследований: 50–80% пациентов имеют хотя бы одного близкого родственника, считавшегося барахольщиком, если не очевидным накопителем. Цифры внушают тревогу, поэтому важно знать, что это поведение, как и любое другое с определенной наследуемостью, необязательно передается следующему поколению. Исследование семей пациентов с ОКР, проводившееся Университетом Джонса Хопкинса с 1996-го по 2001-й г. и охватившее чуть больше 800 человек с обсессивно-компульсивным расстройством, обнаружило, что лишь 12% ближайших родственников накопителей страдали тем же расстройством. Отсюда следует, что только один из восьмерых детей человека с патологическим накопительством унаследует эту проблему, когда вырастет.
Как именно наследуется накопительство — вопрос открытый. В 2013 г. британские ученые сообщили о влиянии генетических различий на это расстройство у мужчин, но не у женщин. Они предложили 3974 однояйцевым и разнояйцевым близнецам 15-летнего возраста заполнить анкету. Основной смысл исследования с участием близнецов состоит в том, что, поскольку у однояйцевых одинаковые гены, а у разнояйцевых общими является только половина аберрантных генов, сравнение схожести двух типов близнецов проливает свет на степень влияния наследственности. Если у однояйцевых близнецов оказывается больше общего, это свидетельствует о преобладающем влиянии наследуемых генов. Симптомы накопительства среди близнецов проявляли 2,6% девочек и 1,2% мальчиков, сообщили ученые в журнале PLOS One. Однако у мальчиков оба ребенка из пары чаще оказывались накопителями в группе однояйцевых близнецов (гены объясняли 32% дисперсии), тогда как у девочек разницы между группами выявлено не было (вклад наследственности составлял ничтожных 2%). У обоих полов окружение имело несопоставимо большее значение для развития патологического накопительства.
Если даже наследственность действительно на что-то влияет, можете быть уверенными — гена патологического накопительства не существует. Это слишком сложное поведение, чтобы передаваться подобным образом. Скорее, можно говорить о предрасположенности, определяемой множеством генов, которые формируют нейронную цепь, отвечающую за исполнительные функции мозга, возможно, за принятие решений. Очевиден и другой путь передачи патологического накопительства внутри семьи, при котором дети воспринимают в качестве модели склонного к накопительству родителя, бабушку или дедушку — необязательно сознательно, а лишь потому, что постоянно наблюдают этот образ жизни и усваивают, что он совершенно нормален. Ясно одно: накопительство, ставшее привычным, трудно искоренить. По сообщению исследователей из Бостонского университета, накопительство проходит само только у одного подростка из семи.
Многие люди надолго задумываются, прежде чем ответить на вопрос о самых ранних своих воспоминаниях, пытаясь вызвать призраки давно минувшего прошлого, но Грейс ответила сразу: «Помню, как играю с сестрой на полу, а вокруг огромные черные пластиковые мешки для мусора, полные всякой всячины, на которых мы валяемся. Мне года четыре или пять». В мешках, сложенных в кучи почти в рост взрослого человека, лежала одежда и почта, сломанные электроприборы, газеты и журналы — вещи ее родителей, для которых навести порядок в их филадельфийском доме на три спальни означало сложить свое добро в эти мешки. «Из них получились такие высокие стены, что мы не могли за них заглянуть», — рассказывала Грейс.
Входная дверь вела в гостиную, за которой располагалась кухня. Чтобы попасть в любое из этих помещений, приходилось осторожно пробираться узкими ходами, обозначенными пластиковыми напольными дорожками. Бесчисленные мешки высились почти до потолка, поглощали любые усовершенствования в доме вроде устройства стеллажей или шкафов по стенам, диван и кресла были погребены под письмами и газетами, картонными коробками и пластмассовыми контейнерами. «В каждое место вела своя тропа, — вспоминала Грейс. — В подвал, также забитый снизу доверху, к стиральной машине в прачечной за кухней, к кушетке, в кухню». Впрочем, кухонный стол много лет назад скрылся под горой пластмассовых столовых приборов, картонных тарелок и емкостей непонятного назначения. Сила притяжения делала свое дело, и Грейс с сестрой привыкли к «хрусту и звону разномастного сора под ногами». Если неожиданно звонили в дверь, семейство затаивалось, а в тех редких случаях, когда гостя ждали, родители торопливо совали почту и одежду в неизменные черные мешки и волокли в подвал или в гараж, отчаянно пытаясь придать относительно нормальный вид хотя бы гостиной.
Старания скрыть от окружающих образ жизни семьи пошли прахом, когда подруге Грейс пришлось после школьной экскурсии дожидаться у нее дома, когда за ней заедут родители. «Никогда в жизни мы с сестрой не поднимались на крыльцо так медленно», — вспоминала Грейс. Она старалась оттянуть неизбежное, бодрым голосом говоря, что грешно торчать в четырех стенах в такой прекрасный день, но подруга устала и мечтала присесть. «У нее буквально челюсть отвалилась. Мы пытались отвлечь ее, включив телевизор, но она не могла оторвать взгляда от груд барахла вокруг».
Вскоре после этого семья переехала в другой дом, требующий ремонта и в неблагополучном районе (у родителей начались проблемы с деньгами). Казалось, вот он, чудесный шанс покончить с бардаком и выбросить бо́льшую часть пожитков. Слушая разговоры родителей о том, чтобы «начать с чистого листа», Грейс грезила о бесконечной череде черных мусорных мешков, выстроившихся вдоль тротуара, как другие девочки мечтают о поездке в Диснейленд. Увы, все мешки переехали вместе с ними, собранные в лихорадочной спешке в день, когда они должны были освободить прежний дом, и в большинство из них даже не заглядывали. И комоды, забитые хламом, — отец попросту затолкал их в грузовик со всем содержимым. И почта за долгие годы. Отец настаивал, что все это нужно (или понадобится когда-нибудь), а мать была не в состоянии решить, что оставить и что выбросить. «Они просто были на это неспособны», — сказала Грейс. Казалось, их скарб — неотъемлемая часть их самих, как проклятый альбатрос на шее Старого моряка[50].
В 2012 г. Грейс получила диплом психолога и вернулась в дом родителей. Она педагог-дефектолог и, как многие представители поколения нулевых, не может позволить себе жить отдельно. Им с сестрой удалось превратить в зоны, свободные от барахла, не только собственные спальни, но и гостиную с кухней. Поскольку даже почта за два дня грозит отобрать у них жилое пространство, они непреклонны в сортировке вещей и выбрасывании всего ненужного. Когда-нибудь они надеются съехать, но не сомневаются, что в этом случае их родителей, вероятно, постигнет судьба братьев Кольер.
Коллекционеры
Ученые, исследующие патологическое накопительство, утверждают, что между такими людьми, как родители Грейс, у которых наблюдаются диагностические признаки психического расстройства, и коллекционерами существует принципиальная разница. Начать следует с того, что коллекционеры классифицируют свои экспонаты, которые обязательно относятся к четко определенной и сознательно выбранной категории. Один собирает спичечные коробки, но не журналы, другой — модели поездов, но не одежду. Коллекционирование — это структурированная, планомерная и избирательная деятельность. Накопители тащат в дом любые случайные вещи. Коллекционеры с гордостью выставляют свои трофеи, будь то детские ложечки, орхидеи, фигурки супергероев в неповрежденной упаковке, серебряные доллары Моргана, бродвейские сувениры, значки президентских избирательных кампаний, первые издания книг, старинные клюшки для гольфа, географические карты XV в., парфюмерные флаконы, куклы Барби или Мадам Александер, модели машин, винтажные шляпы, телескопы, друзы или окаменелые трилобиты. Накопители суют вещи куда и как попало, зачастую забывая, что́ хранится в растущих кучах коробок и мешков. Предметы коллекционирования обычно исключены из повседневного применения. Страстный коллекционер склонен пользоваться своими реликвиями в быту не более, чем сотрудники музея Метрополитен — располагаться попить чайку на стульях «чиппендейл». Если же накопитель не пользуется вещами, то лишь потому, что они бесполезны или их невозможно отыскать. Кроме того, коллекционеры не ведают угнетенности и бессилия, свойственного многим больным патологическим накопительством.