Это и вызывает стресс, и вот уже поведение, до сих пор не удовлетворявшее ключевому диагностическому критерию психического расстройства, набирает достаточно соответствий, чтобы человек официально был признан больным.
Психическое расстройство представляет собой лишь часть огромного спектра вариаций человеческого поведения, вопрос только — какую именно. Поговорив с Бонни, Бобом и другими накопителями, позволившими мне заглянуть в свою жизнь, вы бы узнали, почему они начали копить вещи и какую боль испытывают при требовании расстаться с ними. Точно такую же боль переживает любой из нас, прикипевший душой к старому учебнику физики («Этот курс изменил мою жизнь»), обручальному кольцу своей матери или крестильному платьицу ребенка. Единственная разница состоит в том, что обычный человек привязан к нескольким определенным вещам, а сердце страдающего накопительством отдано всей их массе.
Бонни Грабовски, история которой открыла эту главу, является ярким примером пациента с патологическим накопительством. Ее неспособность расстаться с имуществом проистекает из глубокой эмоциональной привязанности к вещам — потому ли, что это память о супруге и собственных мечтах или связь с молодыми годами, когда дети были маленькими, а взрослым казалось, что все еще впереди и на смену бедам придет счастье. Одна из клиенток Фроста не могла выбросить ни единой вещи, связывающей ее с прошлым. Однажды, когда он помогал ей разбирать завалы, она нашла в куче хлама на диване старый конверт, с его поддержкой сумела бросить его в корзину для сбора вторсырья — огромное достижение для накопителя! — и тут же расплакалась. Она словно «потеряла тот день своей жизни», привел Фрост ее слова. Если выбросить слишком много, сказала она, от нее «ничего не останется».
Поскольку многие страдающие накопительством во всем видят эмоциональную ценность, определение этого заболевания в старых изданиях DSM — «неспособность расстаться с отслужившими свое или бесполезными предметами, даже не имеющими эмоциональной ценности» (курсив мой. — Авт.) — ошибка. Для пациента откровеннейший хлам может иметь колоссальное сентиментальное значение. Каждый обрывок и ошметок — это частица его жизни, и утрата хотя бы одного грозит распадом общей картине. Все мы чувствуем нечто подобное, если не к конверту, то к пригласительному на мероприятие, на котором пожали руку Эдлаю Стивенсону[53] (как мои родители), к карточке команды-участницы последнего бейсбольного матча, на который ходили с ныне покойным отцом (как мой двоюродный брат), или к платью, в котором блистали на первом свидании с человеком, ставшим нашим супругом. (Так, бывшая певица, ныне модный дизайнер Виктория Бекхэм в 2014 г. в интервью британскому журналу Stylist призналась, что никогда не расстается с замшевым мини-платьем, надетым в 1997 г. на первый совместный выход в свет со звездой футбола Дэвидом Бекхэмом, с которым они поженились два года спустя.) Все эти примеры отличаются от накопительства только количественно, а не качественно. Фрост говорит об «особой способности видеть уникальность и ценность там, где другие не видят». Если механически следовать указаниям прежних редакций DSM, Бонни и миллионы ей подобных нельзя счесть накопителями, поскольку вещи, громоздящиеся кучами до потолка, для них бесценны.
Склонность многих накопителей наделять свои приобретения колоссальной внутренней значимостью представляет собой один из полюсов спектра, в который вписываются личности каждого из нас. В расписанной бутонами вазе на моей этажерке стоит засушенный цветок с похорон моей матери. Рядом вы найдете полдесятка конфетти со встречи нового тысячелетия на Таймс-сквер. Мне пришлось работать 1 января 2000 г., и я, шагая утром по безлюдным улицам от Центрального вокзала к офису Newsweek на площади Колумба, подбирала их и думала: «Когда мне стукнет пятьдесят, будет здорово прикоснуться к ним, зная, что они побывали на самом знаменитом месте встречи Нового года в канун самого знаменитого Нового года в современной истории». В комнате моего сына Дэниэла хранятся фотографии его футбольной команды, дешевые трофеи, завоеванные на матчах детской лиги, пожелтевший похвальный лист за «примерное поведение» в первом классе. (Спешу отметить, что сейчас Дэниэл живет в безупречно аккуратной комнате на другом конце страны, но эти реликвии — до сих пор в его детской спальне.) Разве это признаки психического расстройства?
Бестрепетно расставаясь со старой одеждой, бумагами и даже книгами (которые я отношу в библиотеку), я храню эти и немногочисленные другие вещи, потому что они связывают меня с прошлым и людьми, которых я никогда больше не увижу. Это крохотные фрагменты в мозаике моей личности. Наши вещи расширяют нашу идентичность, придают дополнительное измерение жизни, дарят чувство защищенности и соединяют нас как с собственным прошлым, так и с окружающим миром.
Глава 9 Компульсивный шопинг, или «дайте две!»
Человек — это зверь, который подыхает. Но если у этого зверя появляются деньги, он начинает покупать, покупать, покупать. Я думаю, единственная причина того, что он покупает все подряд, — это безумная надежда купить себе вечную жизнь… Увы, это невозможно…
Не бывает накопительства без приобретательства, а в Америке XXI в. приобретательство стало национальной забавой. На пресс-конференции в декабре 2006 г. президент Джордж Буш назвал его патриотическим долгом американцев: «Я призываю всех вас чаще покупать». Для многих из нас приобретение вещей в количестве, по крайней мере большем, чем нужно для удовлетворения повседневных потребностей, стало удовольствием, развлечением, способом развеяться, побаловать и вознаградить себя за хорошую работу или компенсацией за все несправедливости и перекосы в жизни. («Сегодня начальник наорал на меня при всех, так что я заслужила новые сандалии!») Как практически любое человеческое поведение, принимающее крайние формы, чрезмерное приобретательство — через покупки, кражи в магазинах или собирание бесплатных товаров — может проистекать из любого из трех источников, описанных во введении: импульсов, с которыми мы не можем совладать, характерного для аддикции поиска удовольствия или необходимости ослабить невыносимую тревогу, которая нарастает, угрожая нас сокрушить. Мы с вами поговорим о последнем случае — избыточном приобретательстве как компульсивном поведении, являющемся следствием тревоги.
Весенним вечером в Верхнем Вестсайде, когда Дженни шла на встречу со мной, сама Вселенная подала ей знак: из пакета наверху переполненного мусорного ящика выглядывало красивое кашне. За неделю до этого Дженни поклялась перед другими членами неформальной группы барахольщиков противостоять побуждению принести в свою квартиру любую вещь, не являющуюся совершенно, абсолютно необходимой.
Разумеется, «необходимый» — понятие субъективное.
Судя по всему, кашне было совсем новое, и Дженни, вспомнившей свою клятву, показалось, будто ангел и демон одновременно шепчут ей с двух сторон каждый свое. Ангел умолял не брать вещь, которая лишь увеличит захламленность, настолько ужасную, что для Дженни в собственной квартире остались только узкие «козьи тропки», компьютерный стол и кровать, которые ей удавалось спасать от хлама. Демон искушал тем, что «такой случай выпадает раз в жизни». Ее рациональный ум знал, что это неправда. На Манхэттене так часто выбрасывают совершенно целые вещи, что в этой находке не было ничего исключительного. Главное, ей просто не нужен еще один шарф! Она торопливо отошла с пустыми руками, и сердце тут же болезненно сжалось от сомнений и тревоги. «Если мироздание поместило сюда эту вещь, — пересказывала она мне свои мысли, — значит, я должна ее взять».
Дженни, актриса, перебивавшаяся эпизодическими ролями и неделями, а то и месяцами сидевшая вовсе без ролей, никогда не купалась в деньгах. Она выросла в бедной семье, где приучилась съедать все, что лежит на тарелке. «Чего добру пропадать!» — было их семейное кредо. Теперь она покупает любую вещь, идущую со скидкой. Честно говоря, не «вещь» — не одну вещь. Она регулярно покупает восемь-десять банок любимого консервированного тунца. Постойте, возразила я, очень многие поступают так же. Возможно, вы вовсе не уникум, тем более не компульсивный покупатель? Дженни глубоко вздохнула и рассказала о стиральных машинах.
Несколько лет назад машинка, стоявшая в ее квартире, сломалась, и у Дженни не было денег на ремонт или покупку новой. Она приготовилась ходить в общественную прачечную, как вдруг, идя по улице, увидела на тротуаре стиральную машинку той же модели. Она заплатила соседскому пареньку, чтобы тот помог втащить машинку к ней на пятый этаж в доме без лифта, и вскрыла обе — чужую и свою. (Дженни наловчилась чинить вещи, поскольку из-за компульсивного накопительства не может пригласить в квартиру ремонтников.) Детали, вышедшие из строя в одной машинке, оказались исправными в другой и наоборот. Они идеально дополняли одна другую. Дженни разобрала принесенную машинку и починила сломанную.
Неудивительно, что она отказывается признать привычку подбирать «хлам» на улице признаком психического расстройства. «Я просто замечаю вещи, — сказала она. — Одна задвинута за пожарный гидрант, другая прячется за кучей мусора, а я прямо-таки чую, что там что-то… интересное. Такие, как я, видят потенциал вещей, незаметный другим. Я знаю, что плетеная корзина — не живое одушевленное существо. Но она заслуживает своего шанса, понимаете?» Как и туалетный столик. Она нашла на улице почти целый, разобрала и перетащила домой частями. Именно его ей и не хватало, чтобы починить сломанный комод. «Когда психотерапевты заявляют, что безумие считать, будто какие-то части хлама могут пригодиться, у меня это в голове не укладывается», — заметила Дженни.