Итак, он был вынужден принять решение. Что плохого случится, если Лиза заедет в Олд-Бейли? В целом Лондоне не сыщешь места, которое охранялось бы лучше, чем здание Центрального уголовного суда. До ее первого интервью оставалось еще несколько часов, но это ее ничуть не беспокоило. Наоборот, она, по ее словам, была ничуть не против «пошататься» по зданию суда. Более того, похоже, ей это нравилось. Офицеры могут ее сопровождать, подождать ее там, а потом отвезти в любое «безопасное место», какое Флайт сочтет нужным. В этом, собственно, и заключалась суть его спора с Лизой, спора, в котором ее поддерживал Филип Казнс, заявивший: «Аргументы леди вполне обоснованны, ваша честь». В результате спорщики победили: Флайту оставалось только равнодушно пожать плечами и наблюдать за отъезжающим фордом «Гранада». Впереди сидели офицеры, сзади – Филип с Лизой. Как улитки в раковине, подумал он. Как улитки в своей чертовой раковине.
А теперь Ребус куда-то испарился. Ну да ладно, никуда не денется, он обязательно разыщет его. Флайт ничуть не жалел о том, что вызвал его сюда. Но он прекрасно знал, что это было его решение, а не указание вышестоящей инстанции. И если случится какой-нибудь прокол, все шишки повалятся на его голову, это уж как пить дать. Он отдавал себе в этом отчет, как и все остальные. Вот почему он ни на шаг не отходил от Ребуса первые дни: просто чтобы удостовериться, что он не ошибся в этом парне.
Но был ли он по-настоящему в нем уверен? На этот вопрос он не хотел отвечать – даже сейчас, даже самому себе. Ребус был непредсказуем, как птица на ветке, готовая в любой момент вспорхнуть и улететь неведомо куда. К тому же он шотландец, а Флайт никогда не доверял шотландцам; даже после того, как они проголосовали за Англо-шотландскую унию [26]…
– Папа!
Она влетает прямо ему в объятия. Он прижимает ее к себе, замечая, что ему больше не нужно нагибаться, чтобы обнять ее. Да, она выросла, и все же сейчас она, как никогда, кажется ему совсем маленькой. Он целует ее в затылок, вдыхая запах ее чистых волос. Она вся дрожит. Он чувствует, как содрогается ее грудь, как трясутся руки.
– Ш-ш-ш, – говорит он. – Ш-ш-ш, котенок, ш-ш-ш…
Она отстраняется от него, пытаясь улыбнуться, шмыгая носом, и затем говорит:
– Ты раньше часто так меня называл. Котенок. Мама никогда не называла меня так. Только ты.
Он улыбается, поглаживая ее по голове.
– Да, – соглашается он, – твоя мама ругала меня за это. Она говорила, что это звучит так, словно ты – моя собственность, а ты на самом деле – ничья собственность… – Он начинает припоминать. – У твоей мамы были весьма странные идеи, надо признать.
– Она до сих пор такая… – Потом, вспомнив, зачем она здесь, снова заливается слезами. – Я знаю, тебе он не нравится, – говорит она.
– Ерунда, почему ты так…
– Но я люблю его, папочка. – Сердце подпрыгивает в его груди. – И не хочу, чтобы с ним что-то случилось.
– А почему ты думаешь, что с ним должно что-то случиться?
– Потому что в последнее время он вел себя как-то странно, словно у него от меня какие-то секреты. Мама тоже это заметила. Я ничего не выдумываю. Но она сказала мне, что думала, может, он планирует помолвку… – Она видит, как округляются его глаза, и качает головой. – Я этому не поверила. Я чувствовала, что дело в чем-то другом, но не знаю, просто…
Тут Ребус замечает, что они не одни. До сих пор они не обращали внимание на окружающих, слишком занятые друг другом. Однако теперь он видит смущенного дежурного сержанта, двух женщин-констеблей, прижимающих к груди пачки документов и взирающих на них с материнской жалостью в глазах, двух небритых мужчин, развалившихся на стульях у стены в молчаливом ожидании.
– Пошли, Сэмми, – говорит он, – давай поднимемся ко мне в офис.
По пути к Отделу убийств Ребусу вдруг подумалось, что это не самое лучшее место для девочки-подростка. Одни фотографии на стенах чего стоят. Чтобы не пасть духом в таком деле, как дело Оборотня, требуется чувство юмора, и это чувство юмора успешно проявляло себя в карикатурах, соленых шуточках и пародиях на газетные репортажи, которыми пестрела доска объявлений и экраны компьютеров. К тому же следовало учитывать специфику языка, на котором изъяснялись сотрудники отдела; Сэмми вовсе ни к чему, например, слышать разговоры офицеров с судмедэкспертами: «…разорван… разрезал ей правый… они считают, что это был кухонный нож… разрез от уха до уха… вырезал… ее анус… гнусный ублюдок… их и людьми-то нельзя считать…» В отделе оживленно обменивались историями о предыдущих серийных убийствах, об останках самоубийц, которые соскребали с железнодорожных путей, о полицейских собаках, играющих в футбол отрезанной головой.
Нет, в отделе определенно не место его дочери. К тому же всегда существует опасность, что там может околачиваться Лэм.
А потому Ребус нашел свободную комнату для допросов, на время расследования переоборудованную в чулан и забитую картонными коробками, ненужными стульями, сломанными настольными лампами и компьютерными клавиатурами. В углу пылилась громоздкая механическая пишущая машинка. Тут же громоздились компьютеры, упакованные в картонные коробки, и кипы папок с документами, покрытые слоем пыли.
Так что на данный момент это был просто тесный душный склад. Зато там стоял стол и два стула, а с потолка свисала электрическая лампочка. На столе торчали забытая стеклянная пепельница с окурками и два пластмассовых стаканчика с зеленовато-черной плесенью на дне. На полу валялась расплющенная пачка сигарет. Ребус поддал ее ногой, забросив под груду стульев.
– Не бог весть что, – сказал он, – но это мой дом. Садись. Хочешь чего-нибудь?
Казалось, она не поняла вопроса:
– Чего, например?
– Ну, не знаю… Кофе, чаю?
– А можно диетической кока-колы?
Ребус покачал головой.
– А как насчет пива?
Он рассмеялся, поняв, что она подкалывает его. Ему было больно видеть, как она переживает, особенно из-за такого ничтожества, как Кенни.
– Сэмми, а у Кенни есть дядя? – спросил он.
– Дядя Томми?
Ребус кивнул:
– Он самый.
– А что с ним?
– Да так… – сказал Ребус, кладя ногу на ногу, – что ты о нем знаешь?
– О дяде Кенни? Да почти ничего.
– Чем он зарабатывает на жизнь?
– По-моему, Кенни говорил, что он где-то торгует, на рынке, что ли.
Например, на рынке на Брик-Лейн. Продает вставные зубы.
– Или, может, просто доставляет товар на рынок, я не помню.
Доставляет краденый товар? Товар, который получает от воров – вроде того парня, что выдавал себя за Оборотня?
– Как бы там ни было, на жизнь ему хватает.
– А ты откуда знаешь?
– Кажется, Кенни мне говорил. Иначе откуда я узнала бы?
– А где работает Кенни?
– В Сити.
– Да, но в какой фирме?
– Фирме?
– Он ведь курьер, верно? И работает в фирме?
Она покачала головой:
– Он перестал работать на фирме, как только у него появилось достаточно клиентов. Помню, он говорил, что его босс на старой работе кипятком писал… – Она испуганно замолчала, взглянула на него и покраснела. На миг она забыла о том, что разговаривает с отцом, а не просто с каким-то полицейским. – Извини, – сказала она. – Его босс бесился из-за того, что Кенни забирает себе значительную часть заработка. Видишь ли, Кенни знает все кратчайшие пути, где какой дом, и все такое… Многие водители путаются, не могут найти какую-нибудь улочку, особенно если номера домов перепутаны… – Да уж, Ребус и сам подчас недоумевал по поводу нумерации лондонских домов. – Но только не Кенни. Он знает Лондон как свои пять пальцев.
Хорошо знает Лондон: дороги, кратчайшие пути. На мотоцикле можно передвигаться по городу со скоростью света. По всем тропинкам, по всем шоссе. Со скоростью света…
– А какой у него мотоцикл, Сэмми?
– Не знаю. Кажется, какая-то модель «Кавасаки». Один, тот, что полегче, он использует для работы, а на другом ездит по выходным; вот это здоровый мотоцикл.
– А где он их держит? В Черчилл-Эстейт ведь не очень-то много безопасных мест?
– Там неподалеку есть гаражи. Их уже пытались вскрыть, но Кенни поставил железную дверь. Словно Форт Нокс [27]. Я все время издеваюсь над ним по этому поводу. Гараж лучше охраняется, чем его… – Ее голос вдруг упал. – А как ты узнал, что он живет в Черчилл?
– Что?
– Как ты узнал, что Кенни живет в Черчилл? – повторила она, повысив голос.
Ребус пожал плечами:
– По-моему, он мне сам сказал, в тот вечер, когда мы встречались у вас.
Она задумалась, пытаясь вспомнить тот разговор. Но похоже, так ничего и не вспомнила. Ребус тоже размышлял молча.
Словно Форт Нокс. Неплохое место для краденой машины. Или для трупа.
– Итак, – начал он, придвигаясь поближе к столу, – рассказывай, что, по-твоему, произошло. Что он скрывал от тебя, как ты думаешь?
Она уставилась на поверхность стола, медленно качая головой, а потом едва слышно выдавила:
– Я не знаю.
– Может, вы поссорились из-за чего-нибудь? Повздорили?
– Нет.
– Может, он тебя приревновал?
Она порывисто вздохнула:
– Нет.
– Может, у него кто-то есть?
– Нет!
Когда он поймал ее взгляд, то почувствовал легкий укол совести. Он ни на секунду не забывал о том, что она – его дочь; но он не только отец, он – полицейский и вынужден задавать ей эти вопросы. Он пытался сочетать обе роли, чтобы по возможности причинить ей поменьше страданий.
– Нет, конечно, – тихо проговорила она, – я бы узнала, если бы у него кто-то был.
– Ну а друзья; у него были близкие друзья?
– Да, но немного. Он рассказывал мне о них, но ни разу ни с кем меня не познакомил.
– А ты пробовала им звонить? Может, им что-нибудь известно?
– Я знаю только их имена. Ребята, с которыми он вырос, Билли и Джим. Еще парень по имени Арнольд. Он часто упоминал о нем. И какой-то курьер-мотоциклист, по-мо