— А делать нечего. На ходу научишься. Вот… — Она порылась в сумке и достала кучу брошюрок. — Тут всё доступно и кратко изложено. Это азы, так сказать. Основы психологии. Штудируй и приступай.
— Ну… ладно… — Умберто направился в прихожую, раздражённо бурча под нос что-то о ненормальном начальстве.
Надо признать, Анжелика и сама побаивалась столь смелого эксперимента. Не рановато ли отдавать клиентуру в руки вот такого, с позволения сказать, специалиста? Но выхода не было, и, решив про себя, что инкуб уж всяко поднаторел в общении с истеричными и себялюбивыми дамами, а значит, и с остальным более-менее справится, самонадеянная девушка выбросила на время эту проблему из головы.
— А мы, милая моя, чем займёмся? — осведомился
Пётр Борисович, вздрогнув от звука захлопнувшейся двери.
— А мы, так сказать, погрузимся в глубины памяти.
— Это каким же образом? Гипнотизировать будете? — Пенсионер был любопытен как дитя.
— Нет, пока обойдёмся более простыми средствами. Несите фотоальбомы. Все!
Через долгие два часа Анжелика уже была готова признать, что ошиблась. Ни один из родственников, знакомых, сослуживцев и коллег Петра Борисовича Славой не звался. То есть нет, конечно. Был Слава Пе-репёлкин, девяноста восьми лет от роду, троюродный брат тёти по материнской линии. На данный момент нот уж двадцать лет проживающий в Израиле. Или вот — Славочка Синицын, правнук бывшей коллеги. Милый мальчик двух с половиной лег.
Пошли фотографии школьные. То есть бывших учеников Негра Борисовича. Юные лица смотрели с частично чёрно-белых ещё снимков. Старый преподаватель вспоминал всех, и, надо сказать, Слав уж там-то выло немало, но… ни один из них не вызывал подозрений. Окончив школу, все они растворились в буйном житейском море и лишь иногда виделись с бывшим дорогим учителем на встрече выпускников.
И вот…
— А это мой предпоследний выпуск. — Старый преподаватель любовно продемонстрировал яркую глянцевую фотографию.
Уже забыв, для чего и зачем они третий час перебирают дорогие сердцу снимки, он просто искренне наслаждался самим процессом. И то правда, нечасто встретишь понимающего собеседника, готового с интересом обсуждать дела давно минувших дней и памятные жизненные события, запечатлённые на снимках.
— Вот Леночка, врачом теперь стала. Вот Коля, он инженер, хулиган такой был, прости господи! А теперь
вот ничего, выучился, работает. Вот Алина Семенова, староста. А тут…
— Что с вами, Пётр Борисович?!!
Пенсионера словно хватил удар. Не имея возможности вымолвить хоть слово, он только беспомощно ловил ртом воздух, и его дрожащий палец указывал на ничем не примечательного мальчика с чёлочкой в третьем ряду.
— Я вспомнил, вспомнил!!! — задыхаясь, произнёс он, едва придя в себя и выпив залпом полстакана воды. — Вот он, Слава! Слава Шапочкин! Странный мальчик, тихий. Себе на уме. Но столько с ним преподаватели намучились! И ещё он всё время на партах рисовал… И писал… Это он придумал такой лозунг — «Слава Славе!». Неудивительно, что он мне был знаком. Мы же однажды всем педколлективом подоконники оттирали от него.
— Значит, он… — растерянно произнесла Анжелика, глядя на фотографию. — Так всё просто…
— Да как же просто?! — измученно ответил старик. — Слава… каким образом он может быть связан с этим поездом?
— Понятия не имею, — честно ответила Анжелика. — Но можно же попробовать это выяснить. Где он живёт?
— Дорогая моя, откуда же я знаю? — покачал головой Пётр Борисович. — Вы же понимаете, сколько у меня за всю мою жизнь было учеников! Помнить адрес каждого — непосильная задача, смею вас заверить. Хотя… — Он задумался, глядя на фотографию. — Вот Ирина Цветочкина, она племянница завуча. Ателе-фон Марины Борисовны я знаю. Попробуем?
«Язык до Киева доведёт!» — думала Анжелика спустя двадцать минут. Марина Борисовна дала телефон племянницы, та — телефон старосты, а уж бывший староста класса отличался редкой общительностью, и у него остались координаты практически всех, с кем он учился. В том числе и Славы Шапочкина.
— Ещё не поздно, — решила Анжелика, взглянув на часы. — Я поеду к нему сама.
— Что же вы, милая моя! — всполошился пенсионер. — А вдруг… это будет опасно?!
— Да не переживайте вы! — рассмеялась девушка. — У нас же не кино про маньяков!
Так она самонадеянно и думала. Пока не вышла из машины где-то почти на окраине города. Уже темнело, редкие фонари бросали тусклый рассеянный свет. На улице — ни души. Подъезд нужного дома — обшарпанный, с неработающим лифтом и нецензурными надписями по стенам. И вот — та самая дверь. Кто ждёт за ней?
— Кто? — настороженно послышалось в ответ на пронзительный звонок.
«Что ж, будем импровизировать», — подумала Анжелика.
— Газета «Жизнь молодёжи», репортёр Макарова. Можно с вами поговорить?
— Со мной? — недоверчиво уточнил голос. — Ну… хорошо.
Дверь отворилась, и на пороге возник робко улыбаю-щийся молодой человек потрёпанного вида. Но абсолютно мирный на первый взгляд.
— Вы Вячеслав Шапочкин?
— Да, я. Но чем я могу вам?.. — И тут он, присмотревшись к поздней гостье, окинув взором нескладную фигуру, далёкое от идеалов красоты лицо и очки с толстенными стёклами, впал в труднообъяснимый для непосвящённого человека восхищённый ступор. На него подействовал всё тот же дар, что доставлял Анжелике весьма много хлопот. Но в этот раз дар был на пользу.
— Проходите… сюда-сюда… Как вас зовут?
— Анжелика, — вздохнула девушка. Оглядывая небольшую комнатку, уставленную холстами и подрамниками, попутно, как всегда, наблюдая бурное и незаслуженное восхищение своей персоной, она чувствовала себя обманщицей.
— Прекрасное имя! — в восторге и упоении воскликнул художник. — А давайте… давайте я нарисую ваш портрет?! Вот прямо сейчас и нарисую!
— Попозже! — строго отрезала Анжелика. — А пока мне бы хотелось задать вам пару вопросов.
— Всё что угодно! — вскричал он с неописуемым счастьем на лице.
— Вы… давно рисуете?
— Да всю жизнь! Сколько себя помню. Я ничего другого и не умею.
— И в школе тоже рисовали?
— Ну конечно! Меня ещё ругали постоянно… — Слава Шапочкин смущённо потупился.
— А вот скажите, пожалуйста… — Анжелика решила, что подозреваемый одурманен её чарами достаточно и можно, так сказать, приступать к главной части допроса. — Вы помните такого Петра Борисовича На-фана?
— Ну разумеется! — мгновенно подтвердил он. — Это мой бывший учитель математики. И… странно, что вы спросили… Впрочем, такая красивая девушка… и умная… Это прекрасно!
— А почему — странно?
— Понимаете, — принялся с удовольствием объяснять художник, — 1 я серию задумал… Картины такие… вроде как символизируют внутренний мир людей различных профессий… Такого ещё никто не делал! Ну вот… стал думать, думать и почему-то вспомнил, как в школе задачки решал… Вернее, пытался решить… Мне потом две недели снился этот…
— Поезд А?!
— Ну да, просто удивительно, как вы догадались! Может, вы экстрасенс? Да, поезд А, поезд В, и как они всё едут, едут, а потом где-то встречаются или, наоборот, не встречаются… В общем, все эти задачи…
— И вы решили начать свою серию работ с внутреннего мира Петра Борисовича?
— Да нет, не совсем… То есть вы всё правильно сказали. Но я имел в виду не конкретную личность, а, так сказать, всех, всех учителей, квинтэссенция души, тайны подсознания, загадки внутреннего мира…
— Достаточно. Я поняла.
На самом деле Анжелика ничего не понимала. Слава Шапочкин с таким удовольствием и подробно рассказывал о своём замысле, что становилось ясно: он действительно не имел в виду ничего плохого и задумывал всего лишь серию необычных картин. Уж бес их знает, хороших или нет. Но… поезд каким-то образом существовал. Пусть и в не совсем реальном мире…
— А вы… можете мне показать эту картину?
— Ну… вообще-то я незаконченные полотна никому не показываю… Но ради вас… — И он торжественно развернул стоивший лицом к стене самый большой холст.
— Да-а-а… — протянула Анжелика после пары минут ступора.
— Вам нравится?! — просим автор.
Сложно даже сказать, могла ли нравиться такая картина. Но что она потрясала — это безусловно. Из тёмного туннеля, словно призрак, возникал мерцающий огнями стремительный поезд. Чуть выше лобового стекла красовалась гордая надпись — «Поезд А». В ярко освещенных вагонах можно было уловить смутные размытые фигуры. Анжелика узнала неразговорчивую бабушку… воинствующего демократа… И… кажется, себя саму — знакомый сутулый силуэт и отблеск от очков…
А в кабине машиниста, выписанный с особой тщательностью, восседал, как уже нетрудно догадаться, Пётр Борисович Нафан. Скорее всего, по задумке художника, он должен был смеяться в упоении, но на лице его явственно проглядывал трудно скрываемый страх.
— Не знаю, почему так, — пояснил Слава. — Я лицо три раза переписывал. Всё впустую…
— А это что? — Анжелика близоруко сощурилась, пытаясь разглядеть смутную надпись на освещенном участке стены. Впрочем, она уже и так знала, что там написано. — «Слава Славе»…
— Да… — смутился Шапочкин. — Ну просилось что-то на эту стену… Цветовой акцент какой-то… Вот я и вспомнил, как в детстве все парты этим лозунгом изрисовал…
«Картина ещё не закончена, — подумала Анжелика. — Что же будет, когда он её допишет? А не исчезнет ли несчастный Пётр Борисович из реального мира насовсем?»
— И… часто вы такие картины пишете? Внутренний мир, тайны души и всё такое?
— Ой, да! — подтвердил тот. — Я уж давно такой стиль придумал. И родных, и друзей почти всех писал. Правда, показать нечего. Раздарил всё им же…
— И… как они?
— В смысле?
— Ну живы-здоровы?
— Конечно! — Художник искренне недоумевал. — А что с ними могло случиться?
«Странно вдвойне и даже втройне, — опять задумалась Анжелика. — Почему только с этой картиной такая история?»
— Скажите. а чем именно эта картина отличается от остальных? Может, вы какие-то новые техники применяли? Писали в медитативном трансе, например… Или использовали в картине тщательно замаскированную оккультную символику… или ещё что?