— Сарада.
Она украдкой взглянула на него из-под смоляной челки, спадающей на глаз.
— О чем ты думаешь?
Снова отвернулась.
— Я прямо чувствую, как ты тщательно придумываешь отмазку, — ухмыльнулся Шисуи. — Не придумывай. Просто скажи мне правду.
— Думаю о будущем, — туманно ответила Сарада.
Знаю, что о будущем. Больше ведь не о чем. Это ведь то самое, что занимает твои мысли все свободное время. Не так ли, Сарада?
— В твоем будущем… — произнес он, надеясь, что голос не дрожит и не выдает его волнения. — Пятым выбрали не меня.
Не спросил, сказал утвердительно, будто знал. На самом деле не знал, а просто бил наугад.
Сарада задохнулась и уставилась на него огромными глазами.
Попал.
И правда, к чему прятать взгляд, если все, что она скрывала, и так всплыло? Ее поведение изменилось после новости о назначении на пост Хокаге, значит, дело было в этом. В ее мире Годайме Хокаге стал кто-то другой. Все совпало не так, как совпало сейчас. Он не успел пробиться к Третьему и заручиться его поддержкой? Джирайя согласился? Данзо сумел отговорить совет? Причин было множество.
Например, еще...
— Ты знаешь, когда я должен умереть. Ведь правда?
Как он ни старался говорить спокойно, все равно не получалось. Голос все-таки дрожал. Но а как еще можно задавать вопрос о собственной гибели человеку, который знает будущее?
— Нет.
Шисуи стало немного легче. Жить, зная, что будущее твое не предопределено хоть бы и в мыслях Сарады, как-то проще.
— Я никогда о тебе не слышала, — тихо продолжала она. — Ни на уроках, ни от мамы. Впервые увидела тебя в тот день, наутро после трагедии Кьюби.
Он помнил. Девочка-генин, разворотившая кулаком стену. Мог ли он подумать тогда, что спустя столько лет они будут идти по лесу вместе, и эта девочка будет младше него, а он осмелится показать ей место, которое не показывал до этого никому другому?
«Одно из двух: или в ее будущем я состою в такой должности, что информация обо мне не выходит за пределы узкого круга просвещенных, или меня просто нет в живых, — пришел к печальному выводу Шисуи. — Хотя это не объясняет, почему меня нет в истории. В любом случае, если второе, то жизни еще лет… двадцать? Десять? Еще меньше? Не так уж и много. Хотелось бы больше… Буду надеяться на первый вариант».
На щеках Сарады запылал легкий румянец. Она спутано пробормотала:
— Но ты же сам говорил. Я все поменяла. Будущее изменилось. Так что это теперь все неточно. Может, ты и есть в моем будущем? Я хочу верить, что есть.
— Утешаешь меня? Я же вижу, как ты разрываешься. Не хочешь терять то, что может дать тебе жизнь сейчас, но и не можешь до конца отказаться от старого. Будущее, в котором буду я... Что, если оно будет далеко не таким красочным, как ты себе представляешь?
Сарада смутилась.
— Но теперь и старое будет далеко не таким красочным, если в нем не будет тебя.
Шисуи мягко улыбнулся.
— Спасибо, девочка.
Он растрепал ей волосы.
Немного погодя они вышли из рощи к обрыву. В лицо ударил свежий ветер.
На противоположном краю ущелья шумел водопад. Тот берег располагался выше: отвесная скала, с верхушки которой пенистой широкой лентой срывалась вода. Сарада, плотно сжав губы, осматривала местность, Шисуи же запустил руки в карманы штанов и подошел ближе к краю. На дне вилась змейкой река Нака. Из воды торчали макушки камней. Девочка задумчиво провела рукой по замшелому валуну, тому самому, на котором Шисуи в последний раз видел своего бывшего друга.
— Где мы?
— Это наше с Итачи место.
Сарада вздрогнула.
— Мы уже когда-то бывали тут с тобой неподалеку, дальше по течению. После одного из собраний. Не помнишь?
Она кивнула. Помнила.
— Мы с Итачи часто встречались здесь в детстве. Я никому не говорил об этом месте, а сейчас решил показать его тебе.
— Мне? — растерянно пролепетала Сарада, пораженная таким доверием и вниманием.
— Да, — просто согласился Шисуи.
Ее глаза стали влажными. Сарада плотно сжала губы.
— Итачи…
— М-м?
— Шисуи-сан, почему ты не убил его? Еще тогда…
Шисуи грустно ухмыльнулся.
— Саске-кун не простил бы меня, отними я у него такое удовольствие, верно?
Сарада тряхнула головой:
— Не смешно! Ты же сам сказал, что Итачи сошел с ума. Папа может погибнуть, если встретится с ним, а ты всегда был сильнее, ты бы справился. Тогда почему?
— Я не говорил, что он сошел с ума.
— А? — ошарашенно выпалила Сарада.
Шисуи покачал головой.
— Я сказал, что люди так считают.
— А ты считаешь иначе?
Он не ответил сразу. Смотрел на водопад и вдыхал рассеянную в воздухе влажную пыль брызг.
— Какая тебе разница, что я считаю? И какая разница, что считают другие? Я был его лучшим другом и заявляю: никто в деревне не знает настоящего Итачи, Сарада. Даже я. Все, что ты услышишь о нем, — не более чем слухи и догадки.
— К чему это…
Шисуи перебил ее:
— У тебя должно быть свое мнение. Обо всем. В том числе и об Итачи. Мнение, не навязанное другими. Перестань бояться. Хочешь узнать Итачи — взгляни на него своими глазами, а не собирай себе в копилку сплетни и домыслы о нем.
— Как взглянуть на него своими глазами, если он может запросто убить меня? — буркнула Сарада. — Как бабушку, дедушку… Изуми…
— Но ведь тогда он тебя не убил, — резонно заметил Шисуи. — Или ты уже не помнишь?
— Помню.
Сарада притихла. Жестко впилась пальцами в мох на валуне, словно чувствовала, что на этом месте годы назад сидел ее дядя.
Глава 54. Феномен жизни
54
Тихо звенел маленький бубенчик на широкополой шляпе. Солнце ушло с зенита и плавно опускалось к горизонту, время от времени скрываясь за облаками. Дорога оказалась в тени. В мокрой пыли после недавнего дождя застыли мутными зеркалами лужи. Кисаме небрежно ступал в них и довольно скалил зубы. Ему нравилось.
Мягкая густая грязь неприятно липла к подошвам. Итачи не любил грязь, но ему вечно приходилось мириться с ней, со всеми ее проявлениями: ходить по грязи, спать в грязи, выполнять грязные поручения лидера.
Они с Кисаме бродили от поселка к поселку, от города к городу. Итачи привык к тому, что перед глазами неизменно тянется лента дороги, а вокруг — лес или рисовые поля. Изредка попадались одинокие домики, древние часовенки безымянных богов, замшелые статуи или даже могилы — взгляд радовался всему, что выделялось из однообразного пейзажа.
Кисаме, взвалив на плечо Самехаду, обычно шагал молча. Им не о чем было говорить, и мечник не рисковал беспокоить кровавый ужас Конохи бестолковыми разговорами, так что у Итачи находилось достаточно времени на размышления.
У каждого человека были свои представления о том, как идеально прожить жизнь. Земледелец мечтал о хороших урожаях из года в год, благоприятной погоде и высоких ценах на рынке. Предприниматель желал, чтобы его дело развивалось и приносило хороший доход. Многие хотели иметь уютный дом, планировали обзавестись семьей и детьми и воспитать своих детей так, чтобы они во всем превосходили соседских. Другие напротив грезили о путешествиях и свободе от брачных уз. Кто-то мечтал стать героем, оставить след в истории и укорениться в сердцах будущих поколений как кумир и пример для подражания, а кто-то бродил по миру в поисках музы и изливал свои мысли на бумагу, надеясь обрести бессмертие именно таким возвышенным образом, даже если мысли эти были полны греховных видений о плотских утехах.
Мир напоминал Итачи механическую шкатулку, на поверхности которой танцевали яркие фигурки людей: всех тех, кого он видел в городах и поселках, тогда как сам он был просто шестеренкой, скрытой глубоко в этом огромном механизме.
Безымянный шиноби, охраняющий мир из тьмы. Своей собственной жизни у него никогда и не было, Итачи принес ее в жертву идее.
С самого детства ему было сложно понимать людей. Его разум обитал в других сферах. Все во вселенной так или иначе было взаимосвязано, и он умел прослеживать эти связи. Обыватели воспринимали окружающий мир, цепляясь за стереотипы, с младенчества вколоченные в голову. Они замечали лишь краски и форму, тогда как Итачи мог проникать в суть вещей.
Но, при всей своей возвышенной натуре, Итачи иногда задумывался и о вещах куда более приземленных. Он смотрел на людей, на чужие семьи, чужих детей…
Я мог бы стать отцом, думал он с трепетом.
Феномен жизни потряс его до глубины души еще в тот момент, когда он увидел новорожденного Саске. Мысль о том, что он сам мог бы стать причиной подобного чуда, вдохновляла и смущала Итачи, но он знал, что ни с кем никогда не будет настолько близок, как с Изуми, а значит и шанса стать родителем у него нет ни малейшего.
В дешевых гостиницах, где они останавливались с Кисаме, ему иногда навязывались девушки не самого благородного происхождения и не самых строгих правил, хоть и весьма привлекательные. Но даже одного прикосновения, одного их похотливого взгляда было достаточно, чтобы в памяти ожило лицо Изуми. Наивное доверие, с которым она подалась ему навстречу, когда он сжимал за спиной теплую рукоять куная, — эти воспоминания пробуждали вялое чувство вины, дремлющее на дне души, и Итачи безжалостно отталкивал каждую девушку, которая проявляла к нему интерес.
Он никогда не понимал, чем мог понравиться Изуми, в нем ведь не было ничего особенного. Как и в самой Изуми. На свете жило множество таких же добрых и чистых девушек, но душа Итачи тянулась всегда только к одной, и не потому, что Изуми обладала неземной красотой или какими-то редкими качествами. Просто ей, как и Шисуи, в то время, когда он был еще юн и впечатлителен, удалось найти к нему подход. Сейчас же никаких подходов не осталось. Итачи больше не был ребенком, он вырос и стал настоящим шиноби.
Наблюдая за мирным копошением людей все эти годы, он перестал так остро жалеть о своем решении отказаться от личного счастья во имя всеобщего блага. Беспечно прожигать время, наслаждаясь семейным покоем, в то время, как мир горел в огне, Итачи бы никогда не смог. Он не был создан для такой жизни, не умел жить для себя. Даже если и был шанс не приносить себя в жертву, а пойти на поводу у этой дев