— Итачи-кун? — ее глаза расширились от удивления.
Что-то тяжелое придавило грудь, заставило сердце биться чаще. Во всем теле вдруг проснулась слабость, распространялась, перетекая из груди к конечностям, просачивалась в мышцы, будто набивала их ватой.
Что я делаю? Боги, что же я собираюсь сделать?
Изуми была ошарашена внезапным появлением Итачи в форме Анбу и при оружии. Она ничего не понимала и интуитивно чувствовала неладное, но явно не ожидала от него подвоха.
Колени дрожали. Он подошел ближе. Глаза Изуми расширились еще больше. Она боялась вдохнуть лишний раз, будто считала Итачи наваждением и опасалась, что оно рассеется, стоит ей сделать что-то не так.
Лучше бы я действительно был видением.
Еще один шаг. Право же, никогда они не были так близко друг к другу, как сейчас. Во взгляде Изуми мелькнул страх.
— Итачи-кун, что ты…
Итачи поднял руку и невесомо коснулся пальцами щеки Изуми. Он смотрел на нее, до мельчайших деталей разглядывал и запечатлевал в памяти черты лица: перепуганные карие глаза, густые ресницы, родинку под правым глазом. Пальцы шевельнулись. Если бы Изуми когда-то не гладила его также, он бы и не знал, что так можно и правильно.
Итачи наклонился, уткнулся носом в мягкую щеку Изуми и легко прикоснулся губами к ее губам. Пусть вся деревня считала его невероятно талантливым шиноби, способным не по годам, но Учиха Итачи все еще оставался подростком: он в первый раз целовал девочку и не имел понятия, как это делается. Он чувствовал: ей страшно. Но и ему было страшно. Изуми доверчиво подалась навстречу, отвечая на поцелуй. Это нежное существо, бесконечно преданное ему, он собирался убить.
Уже сейчас, сейчас надо…
Но Итачи не мог. Касаясь прохладных влажных губ Изуми и ощущая на щеке теплое дыхание, он чувствовал, что сердце выпрыгивает из груди и задает такой ритм, что все тело сотрясается от бешеного пульса. Итачи поцеловал Изуми снова — неумело прихватил губами ее губу, но столько детской смертельной страсти было в этом поцелуе, что его неопытность не имела никакого значения. Руки дрожали. Весь самоконтроль шиноби, который он упорно воспитывал в себе все эти годы, — летел к чертям. Неведомое прежде тянущее чувство удовольствия пробуждалось где-то внизу и сводило его с ума. Он не понимал, что происходит с ним. Не знал, как ему остановиться, разорвать поцелуй и сделать то, что он взялся делать: начать свою миссию.
Это невозможно. Зачем я вообще поцеловал ее?
Не просто мимолетное желание. Он хотел отблагодарить Изуми за все. За нежность и доброту, верность вопреки его безразличию. Итачи хотел дать ей напоследок хотя бы что-то.
Дрожащей рукой он привлек Изуми ближе к себе. Два трепещущих организма, тесно прижавшихся друг к другу. Теперь Итачи чувствовал: она тоже дрожит, и ее сердце так же бешено колотится в груди, как и его собственное. Понимала ли она, зачем он пришел? Нет… Вряд ли.
Если я не сделаю этого сейчас — я вообще этого не сделаю.
Правая рука неуловимо скользнула туда, где были спрятаны кунаи. Итачи казалось, что конечности действуют независимо от него и не подчиняются мозгу, будто его личность вдруг раскололась на две: одна принадлежала влюбленному мальчишке, а другая — настоящему шиноби. Эти две личности боролись в нем и действовали одновременно, не в силах помешать друг другу.
Трясущиеся пальцы вдруг уверенно сжались вокруг рукоятки куная. Теплые губы, дыхание, потрясающий запах… Ему отчаянно не хотелось отказываться от этого, но рука сама потянулась за спину Изуми. Итачи резким движением вонзил клинок ей в шею и отстранился, выныривая из пьянящего сумасшествия.
Мгновенный смертельный удар. Девичье тело обмякло, Итачи, выдернув кунай, подхватил Изуми и бережно опустил ее на пол. Она ничего не поняла и вряд ли что-либо успела почувствовать.
Итачи не просто так выбрал своей первой целью именно Изуми. Он знал, что убить свою подругу и родителей — труднее всего, и с того момента, когда умрет Изуми, пути назад уже не будет. В схватке с отцом он мог погибнуть сам, поэтому визит домой Итачи предусмотрительно отложил на потом. До того, как они встретятся, нужно успеть хоть что-то… И первой жертвой стала Изуми.
Итачи взглянул на свои трясущиеся ладони. Он убил ее. Вот эти руки прервали жизнь человека, который любил его и бесконечно доверял ему, не ожидая подлости.
Что же я наделал?
Шея, губы, руки — пульсировали от недавнего поцелуя и шока, словно кровь стала слишком густой и прорывалась по артериям с огромным трудом. Надрывающееся сердце свело болью. Итачи не мог до конца поверить, что девочка, лежащая у его ног, — мертва. Может, ему кажется? Может, он еще не успел ничего сделать, а только представляет все это, пусть и слишком реалистично? Он упал на колени и прощупал пульс на теплой шее. Его не было.
Собраться с мыслями и решиться было невероятно сложно, и Итачи казалось, что, когда все закончится, ему станет легче. Как же он ошибся. Легче отнюдь не стало, стало еще хуже.
Я убил ее.
В последний раз его так лихорадило в тот день, когда погиб Тенма. Он посмотрел в открытые остекленевшие глаза Изуми, и комната окрасилась в оттенки крови — это активировался шаринган. Чакра огненной природы приливала к глазам, пробуждая клановое додзюцу. Все больше и больше, горячее и горячее. Итачи казалось, что глазные яблоки вот-вот лопнут или расплавятся. А может они уже плавились. Что-то теплое стекало по щекам… Слезы? Он коснулся щек и взглянул на пальцы, испачканные чем-то багровым.
Не слезы — кровь.
…когда он вышел из дома Изуми, добив ее мать, перед ним материализовался Учиха Мадара.
— Смотрю, ты уже начал.
Итачи не ответил: не мог говорить. Он отчаянно собирал свою разбитую душу по кусочкам, чтобы пересилить внезапную слабость и все-таки завершить миссию. На шаринган, в холостую активировавшийся над телом Изуми, ушло поразительно много чакры.
— Я избавлюсь от женщин и детей, сколько осилю, — сказал Мадара.
Спокойный голос сообщника раздражал.
— Нет. Ты начнешь с востока, а я с запада, — выдавил Итачи, с трудом придавая своему голосу твердость. — Как и было оговорено.
— Не перетрудись.
— Заткнись.
— Ты еще ребенок. Если тьма в твоем сердце будет слишком густой, ты не выдержишь этого.
Итачи с ненавистью осознавал, что Мадара прав. И подтверждением тому были слабость во всем теле и дрожь в конечностях, с которой никак не удавалось совладать. Он обернулся. Выражение лица Мадары скрывала оранжевая маска, но его образ окружала аура смерти. Этот не сломается. Этот выдержит.
— Не стоит беспокоиться.
— Я не беспокоюсь. Просто рационально распределяю наши силы. Я владею пространственным ниндзюцу, поэтому устранить женщин и детей, пока крики о помощи и суета не поднимут на уши мужчин, разумнее мне. Тебе так не кажется?
— Делай что хочешь.
Скоро вернется из академии Саске. Нужно успеть завершить миссию. Некогда спорить.
— Встретимся, как все закончится.
Мадара растворился в воздухе.
Итачи глубоко вздохнул и запрокинул голову. Звездное небо, покой. Для всех в деревне, но только не для него и не для клана Учиха. Он закрыл глаза и прислушался ко тьме, свившей гнездо в его сердце. Вглядываясь в этот черный мрак, Итачи искал свою следующую жертву.
…шагнул в дом. В дальнем конце коридора виднелся единственный очаг чакры.
— Чакра беснуется по всему кварталу. Так это твоих рук дело, Учиха Итачи?
Текка был превосходным сенсором. Он отлично владел своим додзюцу даже в сравнении с другими Учиха.
— Но ты здесь… Тогда почему чакра все еще волнуется?
— Сейчас не время задавать вопросы.
— Да. Я вижу.
— Если чувствовал, что творится неладное, почему не вышел помочь другим?
— Собирался, но ты опередил меня.
Текка поймал его взгляд. Итачи спокойно принял в зрачки волну чакры, которая должна была погрузить его в гендзюцу. Ничего не произошло. Текка, озадаченный тем, что его техника не сработала, менялся в лице.
— Это же… Невозможно! М-мангеке…
Увидел рисунок. Интересно, какой он у меня? Не такой, как у Шисуи?
Итачи во мгновение ока очутился подле офицера и вонзил меч ему в живот. Текка упал на колени, с ужасом глядя на него. Итачи склонился над ним, приблизился к его лицу, покрытому испариной, и жестко сказал:
— У вас всегда была плохая привычка недооценивать противника.
Он резким движением выдернул меч, и Текка грузно завалился на пол. По татами растекалась кровь, но на Итачи не попало ни капли. Это был этикет ниндзя — не пачкать себя кровью убитого.
— Итачи… — из последних сил выдавил Текка. — Они не простят тебя…
Последний вздох, и бывший офицер затих. Жизнь покинула его. Итачи вложил меч в ножны за спиной.
Я и не жду прощения.
Былую слабость как рукой сняло. У каждого человека есть предел. Если выйти за этот предел — все чувства отключаются, и Итачи уже успел уйти далеко за рамки своего порога чувствительности. Разбитая душа покрылась коркой льда и превратилась в камень. Итачи вламывался в чужие дома, убивал безоружных мужчин, не ожидавших нападения, перепуганных женщин и детей, до которых еще не успел добраться сообщник, и не ощущал ничего: ни сочувствия, ни жалости, ни вины. В остывшей душе развернулась бездна, черная дыра, которая поглощала любые эмоции и обращала их в лед. Он даже не хранил в сознании мысль, что все это во благо деревни. Просто целенаправленно орудовал мечом, отбирая у людей жизни. Итачи чувствовал себя не шиноби, а мясником на скотобойне.
Чужое жилье. Привычные кому-то запахи готового ужина и домашнего уюта. Босой мужчина прижался к стене спиной и затаился, поджидая Итачи. Но шаринган позволял видеть очаг чакры справа от двери, задумка жертвы не удалась. Итачи шагнул в комнату и ударом ноги отшвырнул набросившегося на него мужчину к седзи. Хлипкая конструкция бумажных дверей разломалась под весом тяжелого тела. В воздухе просвистел меч, и на белое полотно разорванной бумаги брызнула кровь.