— О, наши рубятся. — Гартман решительно протолкнул меня в комнату. Нашими, очевидно, он назвал Челси, хотя никогда не упоминал мне о своем родстве с Абрамовичем.
Делать было нечего. Футбол так футбол. Во всяком случае, наблюдать за тем, как бьются «Челси» и «Тоттенхэм», было всяко интереснее, чем изучать французское политическое белье. Когда мы заявились, уже вовсю шел второй тайм. Стало ясно, почему мы не увидели Зиверса в столовой, очевидно, он поспешил с ужином, чтобы успеть к началу матча. Судя по всему, он болел за «Шпоры». После перерыва «Тоттенхэм» вел с минимальным отрывом, но «синие львы» под одобрительные возгласы Гартмана раз за разом набегали в штрафную соперника. Очередной навес в сторону ворот «Тоттенхэма» кончился мощным рывком и не менее мощным ударом левой ноги Ковачича.
— Го-о-ол! — Оглушительный вопль профессора чуть не разорвал мне перепонки.
Юрий Иосифович ничтоже сумняшеся обхватил сидящего рядом Зиверса и восторженно потряс его. Примерно так трясут грушу, когда лень лезть на дерево. На мгновение мне стало жаль немца.
— Офсайд. — Зиверс кое-как высвободился из железных объятий профессора.
— Где офсайд? Глаза протри, — возмутился Гартман.
Очевидно, футбол и утонченная питерская интеллигентность не очень совместимы. До конца матча оставалось еще минут двадцать, поэтому интеллигентность тихо пряталась где-то за мозжечком, уступив поле игры болельщицкому задору.
— Ковачич был вне игры. — Немец упрямо стоял на своем.
Очевидно, на поле мнения тоже разделились. Игроки обеих команд пытались криком что-то доказать главному арбитру, который, приложив руку к уху, пытался понять, что ему говорят по рации. Кивнув своему собеседнику, находящемуся за кромкой поля, судья руками нарисовал в воздухе прямоугольник, означающий его намерение смотреть видеоповтор.
— Сейчас отменят, — торжествующе объявил Зиверс.
— Черта лысого. — Гартман был категорически не согласен.
Тем временем режиссер трансляции показывал момент взятия ворот в самых разнообразных ракурсах. Судя по всему, офсайд действительно был. К этому мнению пришел и судья.
— Да что же это такое. — Гартман обиженно обернулся ко мне: — Ты видел? Кругом жулье.
— А что вы хотели? Европа. — Я пожал плечами.
До конца матча счет так и не изменился. После финального свистка все толпой повалили в коридор. Зиверс благодушно улыбался и похлопывал расстроенного Гартмана по плечу. Я решил, что сейчас самый подходящий момент.
— А что, Клаус, как там ваш товарищ? — спросил я как можно более небрежно.
— Товарищ, какой? — так же небрежно изумился Зиверс.
Похоже, мы с ним играли в одну игру.
— Ну этот, как его, Дитрих, — я изо всех сил изобразил потуги памяти, — ему, кажется, совсем плохо в спортзале было.
— Ничего, уже гораздо лучше, — отозвался Зиверс.
Развивать тему он явно не собирался.
— Это хорошо, — вздохнул я, — а что с ним хоть приключилось? С виду крепкий парень.
— Сахар, — огорошил меня Зиверс, — сахар упал, у него такое иногда бывает. Но, к счастью, не часто.
— Хорошо. Хорошо, что не часто. У меня тетка, покойница, с сахаром мучилась. Все время шоколадку с собой таскала. У нее летом шоколад все время в сумке таял, как сейчас помню.
— Бывает, — Зиверс, на мой взгляд, слишком нервно улыбнулся, — но здесь не так жарко, даже летом.
— Das steht fest[8], здесь главное — в дождь не попасть, — согласился я.
— Советую брать с собой дождевик, когда едете в город, погода на острове очень изменчива, но, как правило, все перемены заканчиваются одним и тем же. Дождем.
Еще раз мстительно хлопнув профессора по плечу, Зиверс удалился. Мы с Гартманом направились в свой отсек.
— Как успехи, что-то узнал? — не выдержал Юрий Иосифович, поднявшись на половину лестничного пролета.
— Узнал. — Задумавшись, я чуть не врезался ему в спину.
— Что именно? — настаивал Гартман.
— Что Зиверс врет. Врет как сивый мерин, — я поднырнул у Гартмана под рукой и стал подниматься дальше, — придем к себе, там расскажу.
— Хорошо, — буркнул мне в спину профессор, — заодно объяснишь мне, почему именно сивый мерин, всегда было интересно.
У меня в комнате Гартман по-хозяйски плюхнулся на испуганно вздрогнувшую кровать, всем своим видом показывая, что готов слушать. Я ходил по небольшой комнатушке от двери до окна и вновь возвращался к двери.
— Не тяни резину, говори уже, — потребовал Гартман.
— Так вот, в девятнадцатом веке в Петербурге жил некий Сиверс Меринг, что примечательно, он был немец. Этот самый Сиверс настолько прославился своим постоянным и изобретательным враньем, что так и начали говорить, врет как Сиверс Меринг. Но когда поговорка пошла в массы, то слова, как это у масс принято, исковеркали, так и появилось, врет как сивый мерин.
— Не любите вы народные массы, юноша, — вздохнул Юрий Иосифович. — Ладно, хватит брехать, говори, что тебе Зиверс ответил.
— Почему сразу брехать? — Я попытался изобразить возмущение.
Гартман погрозил мне пальцем:
— Я эту байку про Меринга еще студентом слышал от девчонок-филологинь. И от них же знаю, что это брехня.
— Смотрю, футбол вам начисто отбил тягу к хорошей речи, — заметил я, — если все знаете, нефиг было спрашивать.
— Зиверс! — поторопил меня профессор.
— Зиверс сказал, что у этого Дитриха якобы был приступ гипогликемии.
— А по-русски? — поднял брови Гартман.
— Это слово филологини не упоминали? Неудивительно, тогда они были слишком молоды, да и вы, наверное, тоже.
Гартман возмущенно показал мне кулак, чем привел меня в полный восторг.
— У него якобы резко понизился сахар в крови. От этого действительно бывает сильная слабость и даже можно потерять сознание.
— Но это вряд ли лечится бинтами, — подытожил профессор.
— Вот и я о том, — я сел на стул, лицом к спинке и оперся на нее руками, — левая рука у Дитриха болталась так, словно ему мышцу перебили.
Юрий Иосифович приподнялся, сел на самый край кровати и заглянул мне в глаза.
— Эдик, ты помнишь, что я тебе вчера сказал?
— Наверняка. Но не знаю, что именно я должен помнить.
Глаза Гартмана наполнились многовековой грустью еврейского народа, словно у преподавателя, вынужденного поставить зачет студенту-прогульщику. В принципе так оно и было.
— Я сказал тебе вчера, что, на мой взгляд, ты лезешь туда, куда лезть вовсе не обязательно. Сейчас я могу это повторить, а еще добавлю, что чем дальше ты лезешь, тем дальше вязнешь в каком-то непонятном дерьме. Эдик, — он положил свою огромную ладонь на спинку стула, накрыв обе мои руки, — может, лучше остановиться? Я не уверен, что, если ты полезешь дальше, у меня хватит сил тебя вытащить. — Он встал, почесал живот и взглянул на меня сверху вниз. — Подумай, Эдик, хорошенько подумай.
Глава 7
Утром стало известно, что вся территория острова вновь открыта для посещений. Соскучившийся по работе Гартман даже завтракал не со мной, а с Робертсом, обсуждая планы на день. Я в гордом одиночестве тыкал вилкой омлет. С территории базы мы выехали дружной колонной в пять квадроциклов. Матиас, командир базы, как и я, направлялся в сам город, он хотел о чем-то поговорить с конунгом. Остальные ехали кто куда. Компанию Гартману на сегодня составляли еще два вулканолога. Еще четыре человека направлялись на двух квадриках на север острова, там они якобы планировали исследовать популяции полярных уток, но, судя по зачехленному оружию, они просто собирались поохотиться. Мне вообще было не очень понятно, что делает на острове половина обитателей нашей научной общины. Матиас рассказывал, что на острове запланировано открыть начальную школу и небольшую больницу, но совет так до сих пор не дал на это окончательного разрешения. Поэтому пара десятков врачей и учителей целыми днями смотрели сериалы и резались в настольный теннис.
На этот раз Альбер не спал. Когда мы подъехали, он о чем-то разговаривал со стражниками. Мне показалось, что за последние сутки он еще больше побледнел и осунулся. Я соскочил с квадроцикла. Гартман обернулся ко мне:
— Постарайся сегодня без фокусов. Я буду здесь в пять.
Я кивнул.
— Ты подумал о том, что я тебе вчера сказал?
Я снова кивнул.
— Ни черта ты не подумал, — он поднял руку к шлему, намереваясь опустить забрало, — будь осторожен.
— Спасибо, Юрий Иосифович! — Я почему-то растрогался.
Гартман лишь махнул рукой, показывая, что потерял надежду образумить меня.
— Эдди, вас подвезти до города? — крикнул мне Матиас.
— Спасибо, мы с уважаемым архивариусом пройдемся пешком.
Матиас кивнул и, обдав нас пылью, унесся вниз. Мы с Альбером поплелись вслед за ним.
— Я слышал, вчерашний день не дал никакого результата? — поинтересовался я у вяло переставлявшего ноги архивариуса.
— Можно сказать и так, — кивнул Альбер.
Что-то в его голосе мне не понравилось.
— Что случилось, Альбер?
— Люди напуганы, — архивариус немного поколебался, прежде чем ответить, — ведь Алрика не просто убили, ему отрубили голову, которую так и не нашли. Люди думают, что это было не просто убийство и даже не казнь, это была жертва.
— Жертва? — Я оторопел. — Жертва кому?
— Кто знает, — пожал плечами архивариус. — Верховный хранитель говорил тебе, что мы верим в божественное множество. А множество предполагает и многообразие. И если есть великие силы, способные творит добро, то есть и столь же великие, способные творить прямо противоположное. Возможно, именно таким силам и была принесена жертва.
— Господи, средневековье какое-то, — пробормотал я.
Надеюсь, Альбер меня не услышал.
— А чего так пугаться-то? — спросил я уже громче.
— Того, что жертва принята, — почти прошептал Альбер, — вчера все мужчины острова сняли свои одежды, но ни на ком не было обнаружено следов свежих ран. А рана была! Гуннар нашел много пролитой крови. А это значит, что сила, которая сколь могущественна, столь и злобна, откликнулась на жертву и залечила раны убийце.