— Вы не боитесь, Эдди? — Он обернулся ко мне.
— Зачем вы спросили? Теперь точно боюсь, — не стал скрывать я.
— Еще не поздно пойти назад.
— Тогда потом уже будет поздно снова выйти.
Он кивнул:
— О’кей. Значит, идем. Я не буду захлопывать калитку. Нам так будет проще вернуться.
Мы вышли за территорию базы. Ларсен аккуратно притворил калитку, чтобы замок не защелкнулся, и мы все так же медленно двинулись вперед по тропе, ведущей в сторону перевала. Мы отошли от ограды, наверное метров на двести, и остановились. Дальше идти было боязно. Я оглянулся. На берегу тумана почти не было, и здание базы было видно отчетливо, я даже разглядел маленькую фигурку на крыше, махнувшую мне рукой. Стало чуть спокойнее. Интересно, какое оружие у бойцов Зиверса и на сколько метров оно бьет? Новая белоснежная наволочка призывно хлопала на ветру, словно чайка, ищущая пару. Очевидно, призыв этот был услышан. Со стороны перевала на тропе появились двое. Огромную фигуру Торбьорна я узнал почти сразу. Когда я впервые увидел этого великана, то вначале его свирепый вид произвел на меня довольно пугающее впечатление. Теперь, после того, как Фрея сказала, что он ее родной дядька, меня радовало, что именно Торбьорн выступает в роли переговорщика. Второго бородача я не знал.
— Ульрих, — пробормотал Матиас, словно отвечая на мой вопрос.
— Дикий? — уточнил я.
— Еще какой дикий, — подтвердил Ларсен, — разговор, похоже, будет тяжелый. Он всегда был противником нашего присутствия на острове. Жаль, что не пришел сам Готфрид.
— Будем надеяться, что Торбьорн его образумит.
— Сомневаюсь. — Ларсен пошире расставил ноги, так, словно противостоял порывам ветра.
— Что это вы притащили с собой? — выкрикнул Торбьорн, находясь от нас еще метрах в тридцати.
Ларсен помолчал, давая делегации островитян подойти ближе, затем ответил:
— Белый флаг — символ мира. Мы пришли с миром Торбьорн.
— Надо же. — Торбьорн остановился в нескольких метрах от нас, Ульрих последовал его примеру. — Один человек уже убит, Готфрид ранен, и после этого вы, размахивая белой тряпкой, говорите, что это символ мира. Вы удивительные люди — чужестранцы, пришедшие с Большой земли. Интересно, если вы перебьете всех жителей острова, тогда вы, наверно, вывесите очень большой белый флаг.
— Торбьорн, — я шагнул вперед, — поверь, никто из нас не убивал Алрика.
— С чего нам верить тебе, мальчишка? — Ульрих не скрывал своего недоверия. — Ты выгораживаешь своих соплеменников.
— Выслушайте меня, — я говорил как можно быстрее, пока меня еще слушали, — выслушай, Торбьорн, и ты, Ульрих. Когда я думал, что один из моих соплеменников причастен к смерти Алрика, то сам рассказал об этом Фрее. Поверьте, если бы я сейчас думал так же, то не стал бы никого выгораживать, а первый потребовал бы суда над убийцей.
— Это только слова, — фыркнул Ульрих, — не знаю, когда ты успел так выучить нашу речь, но слов ты можешь говорить много. С чего нам им верить?
— С того, что я мог бы попытаться обмануть тебя и Торбьорна, но это значит обмануть и Фрею, а этого я никогда не сделаю.
Торбьорн непонимающе нахмурил густые брови, а я уже собрался с духом и выпалил:
— Не сделаю, потому что люблю Фрею. Я люблю дочь твоей сестры, Торбьорн, а она любит меня.
— Что ты несешь, малец? — Торбьорн сделал несколько шагов вперед и остановился в паре метров от меня.
Мне показалось, что я вижу, как мысли пробегают у него в голове, так усиленно он наморщил лоб, пытаясь понять услышанное.
— Так вот почему она так странно себя вела эти дни.
Глаза Торбьорна мрачно смотрели на меня сверху вниз. У меня было ощущение, что я разговариваю с медведем, который еще не решил, насколько он голоден.
— Почему же тогда ваш человек посмел выстрелить в конунга? — Ульриха явно не очень заинтересовала моя история любви.
— Потому что среди приехавших к вам вчера был тот самый раненый. Если бы вы увидели его рану, то тут же решили бы, что именно он убил Алрика.
— Раненый, — усмехнулся Ульрих, — ты слышишь, Готфрид? Вот все и прояснилось. Вчера вы так боялись показать нам его, что осмелились напасть на самого конунга в зале совета, а сегодня ты пытаешься убедить нас, я даже не знаю в чем. В чем ты хочешь убедить нас?
— Да пойми же, — отчаяние уже охватывало меня, — мы тоже люди, обычные люди, как и вы. У нас много мужчин и гораздо меньше женщин. Двое мужчин подрались из-за женщины. Что, ты никогда не слышал про такое? У вас не так?
— Хо! — хрюкнул усевшийся на здоровенный валун Торбьорн. — Помнишь, Ульрих, как ты сцепился с Олафом из-за той рыжей девицы, уж и не помню, как ее и зовут.
— Нашел время, — гневно прошипел Дикий.
— Самое смешное, что она никому из них не досталась, — продолжал посмеиваться Торбьорн, — и стала женой одного рыбака. Ульрих, у тебя, кажется, тогда глаз дня три не открывался?
— Да заткнешься ты когда-нибудь, болтун старый! — Ульриха уже трясло от возмущения, но он знал, что справиться с Торбьорном не в его силах.
— Ладно, чего уж вспоминать, — миролюбиво пробурчал великан, — надо решать, что делать, Ульрих.
— Что делать? Я не верю ни одному сказанному ими слову. Пусть выдадут нам на суд своего раненого и человека, который посмел напасть на конунга. А там будет видно. Решение примет совет. А иначе, — Ульрих угрожающе похлопал по рукояти меча, — мы сами придем и заберем их.
— Нам нужно время, чтобы все обсудить, — ответил ему Ларсен.
— Время вам до утра. Как только ночное солнце начнет подниматься вверх, вы должны дать ответ.
— Скажи Торбьорн, вы можете обещать, что до суда с этими людьми ничего не случится и что мы сможем присутствовать на суде и иметь право выступить в их защиту?
Торбьорн поднялся с облюбованного им камня.
— Слово начальника стражи. Эти люди все время будут под моей защитой.
— Хорошо, скажи мне еще вот что: вы сможете отличить рану, нанесенную ножом от следа, который мог бы оставить гарпун Алрика?
— Да проще простого, — усмехнулся Торбьорн, — для этого даже врачевателя звать не нужно, это может сделать каждый.
Я кивнул. И прошептал на ухо Ларсену:
— Все не так плохо, невиновность Дитриха мы докажем.
— Да, но как быть с Зиверсом? — озабоченно прошептал в ответ Матиас.
— Его мне не жалко. Предложим, чтобы его посадили в лодку, как это делают со всеми преступниками.
— Вы хотите, чтобы он умер в море, — округлил глаза Ларсен.
— Матиас, не тупите, дадим ему маячок, и в первый же день его подберут норвежцы или кто тут есть рядом. Свяжитесь с ООН, они что-то придумают.
— Хорошо, — Ларсен повернулся к ждущим ответа бородачам, — утром мы дадим ответ, и думаю, мы согласимся. Мы хотим решить все мирным путем.
— Вот и славно! — воскликнул Торбьорн.
Ульрих лишь надменно кивнул.
Договаривающиеся стороны, каждая вполне довольная собой, уже собирались расходиться, как неожиданно со стороны перевала донеслись тревожные крики.
— Что там творится?
Торбьорн недоуменно всматривался в укрытые туманом скалы. Из серой пелены выскочило несколько человеческих фигур. Эти фигуры стремительно приближались к нам, издавая отчаянные вопли.
Готфрид смотрел вслед Торбьорну и Ульриху до тех пор, пока их спины не растворились в тумане. Затем он подошел к установленным на ровной площадке среди скал нескольким креслам. Все они пустовали за исключением одного, которое занимал Верховный хранитель.
— Мы напрасно теряем время. — Ладвик недовольно хмурился.
— Мы пытаемся сделать так, чтобы не погибли люди, — убежденно ответил конунг, усаживаясь в кресло, — и наши люди тоже. Неужели ты думаешь, мы сможем одержать легкую победу?
— Победа, какая бы она ни была, в любом случае лучше поражения, — вспыхнул первосвященник, — иногда, конунг, мне кажется, что ты готов сдаться без боя.
— Вот как? — усмехнулся Готфрид. — А тебе не кажется, Хранитель, что ты лезешь не в свое дело. Я же не учу тебя, как читать проповеди.
— Долг Хранителя — защищать веру наших предков, защищать устои, на которых покоится наше существование.
— Именно, что покоится, — воскликнул Готфрид, — не пора ли ему проснуться?
— Проснуться? Что значит для тебя — проснуться? — Ладвик взволнованно вскочил со своего кресла. — Разрушить все, во что мы верили? Я много разговаривал с ними, с их Ларсеном, а последние дни с этим мальчишкой. Если мы откроем для них остров, мы уничтожим все, что у нас есть. Не будет больше спокойной и тихой жизни, не будет уважения и порядка, не будет наших богов.
— Вот как ты заговорил, Ладвик. — Конунг удивленно смотрел на мечущуюся фигуру Верховного хранителя.
Мне казалось, что раньше ты относился ко всему спокойнее.
— Раньше я верил, что ты образумишься. Я надеялся, что хотя бы смерть Алрика заставит тебя задуматься. Если чужаки убивают тех, кто мешает их планам, что будет со всеми нами, когда их на острове станет больше?
— И давно ты решил, что Алрика убили именно люди с Большой земли?
— А разве в этом есть сомнения, Готфрид? — Ладвик подскочил к сидящему в кресле конунгу. — Разве, напав на тебя, чужестранцы себя не выдали? Что тебе непонятно, конунг, что вообще здесь может быть непонятно?
Готфрид задумчиво погладил окладистую бороду, огляделся. Поблизости никого не было, только Свен что-то выговаривал нескольким стражникам, но и они находились достаточно далеко, чтобы слышать их разговор с Ладвиком.
— Что мне непонятно, Хранитель? Хорошо, я скажу тебе, надеюсь, ты все сможешь мне разъяснить. Мне непонятно, чью метку ты отдал стражнику тогда на площади? Я ведь не посылал к тебе стражу, и даже если ты пришел на площадь сам, как ты говоришь, по зову сердца, метки у тебя быть не могло.
— Это все, что тебя интересует, конунг? — холодно спросил Ладвик.
— Есть еще кое-что, — отозвался Готфрид, — если общее число меток сошлось, значит, ты отдал стражнику чью-то чужую метку. Кто это, Ладвик? Кого не было в тот день на площади?