Чего-то, думает Юджин, не хватает как будто. Точнее, кого-то.
– А Муля-то где? – спрашивает он.
– А Муля-то, сынок, к бабушке с дедушкой ушла, – объясняет мама. – Прямо с вашей дискотеки. Бабушка Сашенькиным родителям на квартиру звонила, просила нас предупредить, чтоб мы за нее не волновались. То ли она заболела, то ли что, я так и не поняла.
Юджин досадливо морщится и зажмуривается. И как мне с ней теперь разговаривать, думает Юджин. После всего вот этого, что вчера было.
Однако вскоре выясняется, что разговаривать с Мулей ему не надо никак. Потому что к ним в гости приходит растревоженная бабушка и, охая над чашкой жиденького чая, рассказывает следующее: вчера ближе к ночи – они уже спать собирались, постели расстелили – к ним в дверь принялись звонить, как на пожар, а потом стучать; открыли – а перед дверью Муля, вся белая и трясется, говорит, за ней кто-то гонится. А снизу топот по лестнице. Дедушка выскочил как был, в кальсонах, и вниз, да там уже никого, а Муля все твердила про какого-то Жеку, да не про нашего Женечку, а другой который, хулиган какой-то, в школе к ней пристал, от школы за ней шел. Мулю поили валерьянкой, а она требовала ехать домой немедленно, еле уложили. А поутру вскочила чуть свет и опять за свое – домой да домой. Так ее мать вещи-то собрала и с Мулей на вокзал, уж уговаривали их остаться, уговаривали, сейчас небось и билетов-то нет, да мать говорит: ничего, с проводником договорюсь, ну и не вернулись до сих пор, видно и вправду уехали.
А что, подумал Юджин, глядя на надувшую губы Наташку и огорченную маму. Может, так и лучше. Муля все-таки умная, хорошо придумала.
А я, думает Юджин, дойду, пожалуй, до Санька и позвоню Хмыгиной.
Красавица. Спи, дитя мое
Идет медведь, идет медведь из-за леса.
Несет медведь, несет медведь куль с малиной.
Еще несет, еще несет перепелку,
У ней крылышко болит, поломалось.
Еще он несет, медведь, двух зайчонков,
Двух зайчонков без хвоста и без ушек.
Еще несет он, медведь, полбарашка,
Полбарашка несет да полтеленка.
А ты спи, мое дитя, засыпай-ка,
А ты глазоньки закрой да умолкни,
Пожалей молодую свою мамку
Да послушай ты старую няньку.
Станешь спать в своей колыбельке,
Станешь тихо зари дожидаться —
Принесет тебе медведь куль с малиной,
Принесет еще перепелку,
Принесет еще тебе двух зайчонков,
Полбарашка принесет да полтеленка,
Будет нам зимою жаркое,
Будет наваристый студень.
А не станешь спать ночью темной,
Будешь криком кричать, мать не слушать
Да пугать свою старую няньку —
Ай, поест тебя медведь из-за леса.
– Клушенька, ну что за страшные у тебя колыбельные, а? Ну какой медведь? Под такое ни один ребенок не заснет. Я бы не заснула.
– А вот еще две-три ночи так поскачете, так и под пушки заснете.
– Почему она тогда не спит? Почему? Пять утра уже почти!
– А не надо было ведьмаков звать. Наколдовали, не расколдуешь, тьфу, нечисть.
– Клуша, ты-то хоть на колдунов не вали, видишь, наша мамочка вся и так трясется. Уж ты-то здравомыслящая женщина, а туда же.
– А что, и мыслящая. Уж поумней некоторых гостей-то ваших. Только-только ведь последние уехали, ни стыда нет, ничего. А вы бы, Хозяин, спать сами-то шли, чай, утром до свету подыматься.
– Да куда уж мне спать, все равно вставать скоро…
– Клушенька, дай-ка я ее покормлю, может, она голодная?
– Была бы голодная, кричала бы, а она только глазами хлопает. Да и кормили-то вы только что. Сколько уж кормить-то можно. Из ушей вон молоко скоро полезет.
– Ой, что ты говоришь глупости!
– Глупости ей вон ваша Коршуниха наговорила, чернявая-то. Вот и не спит девка теперь. Пожелали ей…
– Ты просто не так качаешь! Дай я!
– Уж и не так. Клуша в деревне с семи лет в няньках ходила, а вы: «Не так»! И не захочешь, да все так сделаешь. «Не так!»
– Милая, тут и Клуше понятно, что дело не в качании. С ребенком что-то неладно.
– Давай еще и ты скажи, что ее прокляли! Давай!
– Ты же знаешь, я такого никогда не скажу. Я, знаешь ли, старый материалист и к мракобесию нечувствителен. Но врачу бы я ребенка показал.
– А может, она просто переутомилась? Гости, много народа…
– Может, и переутомилась. Но мне кажется, тогда она бы капризничала, нет?
– А может, вирус? Вирус какой-нибудь?
– Милая, когда у тебя «вирус какой-нибудь», ты, в отличие от этой веселой девочки, стонешь на весь дом, как неупокоившаяся душа, и только что цепями не лязгаешь.
– Да? Да? Вот в следующий раз заболею и буду молчать как рыба. Даже если буду при смерти.
– Ага, я это уже слышал, и не раз.
– Вот так, да?
– Да, вот так. Я к тому, что если человек болеет, ему явно плохо. А этому ребенку явно хорошо. Ты посмотри на нее. Улыбается вовсю! И температуры нет. Пузыри вон пускает.
– Идет медведь, идет медведь из-за леса…
– То есть, по-твоему, она здорова?
– По моему – здорова.
– А зачем тогда врачу ее показывать?
– На всякий случай. Может, нервное что, психическое…
– Ну что ты сейчас говоришь такое, а? Психическое! У моего ребенка!
– Скорее всего, нет. Но провериться-то надо.
– Такого не может быть!
– К сожалению, иногда бывает и такое.
– Еще несет он, медведь, полбарашка…
– Удивительный медведь какой, да, милая? Клуша, как у твоего медведя все в руках помещается? В лапах, то есть.
– А ты спи, мое дитя, засыпай-ка…
– Ты же сам говорил: у-нас-вырастет-здоровый-ребенок!
– Говорил. Но я не провидец. И не врач.
– Ты уже тогда что-то подозревал?
– Нет. Я хотел тебя успокоить.
– А кто меня сейчас успокоит? Почему она не спит?
– Ай, поест тебя медведь из-за леса!
– Клуша, я тебя убью с твоим медведем, честное слово! Как можно такие ужасы ребенку петь!
– А вот так и можно. Всю жизнь у нас в деревне такое пели, и дети спали. И вам я, Хозяин, маленькому такое же пела. Не нравится – вон, зовите свою городскую няньку, ученую, а, где она, а? Спать давно отпросилась, нежные вы, городские, а Клуша вон с вами кукует, деревенская.
– Клуша, ты полвека в городе, даже больше, я тебя с рождения помню. Ты уже сама городская.
– Это нет уж, Хозяин, Клуша как была деревенская, так и останется.
– Клушенька, ну спой что-нибудь другое, а? Я с ума сейчас сойду.
– А ты, дитятко, не болей, не болей,
А ты мамку свою пожалей.
– Ну вот. Знаешь же хорошие колыбельные.
– Уж здоровое дитё мамка любит,
Самый жирный кусок ему отложит,
Дорогое припасет ему платье
Из парчи, еще из тонкого шелка,
Колыбельку изукрасит камнями,
Красными, зелеными, голубыми.
А больное-то дитё мать не любит,
Кинет-бросит ему сухую корку,
Оденет его в серую рогожку,
Спать уложит на дырявой подстилке.
Закупайся-ка, отец, ты мукою,
Скоро будем печь блины на поминках…
– Клуша, я тебя, честное слово, выгоню. С твоими песнями фильмов ужасов не надо.
– А что я и спела такое? У нас вон в деревне некоторые мамки больных-то и не кормили, быстрее отмучаются.
– Милый, убери ее куда-нибудь, а то я не знаю, что я сделаю.
– Клуша. Просто не пой ничего больше, а?
– А не буду.
– Ты можешь молча ребенка качать? Или, не знаю, мычи что-нибудь без слов.
– Да я хоть и заблеять могу, она всё одно спать не станет.
– Откуда у тебя такая уверенность? Ты что-то знаешь?
– Милая, ну что Клуша может такого знать, опомнись.
– Ан как раз Клуша-то и может, Клуша пожила, не вы, молодые. Сказала ж эта ваша черная: не будет девка спать, вот и не спит.
– Что ты несешь? Вот что ты несешь, а? Ты у нее на зарплате, что ли, говорить такое? Милый, может, это Клуша девочке с подачи той твари что-то подмешала в водичку, бодрящее, вот она и…
– А и тьфу совсем на такие слова! Чтобы Клуша у ведьмачки поганой деньги какие взяла! Да дитятко травила. А как вам и в голову такое залезло!
– Милая, ну правда, Клуша-то тут при чем, ну ты совсем уже…
– А качайте-ка сами!
– Клушенька, миленькая, ну прости. Ну давай я покачаю. Ну солнышко моё, Клуша, ну не сердись на меня, я так устала, совсем сил никаких, Клушенька!
– Уж и плакать сразу…
– Давай мы тебя отпустим, Клуш, иди поспи, ты ведь почти сутки на ногах…
– А куда я от вас пойду-то. Разве кофию вам сделать.
– Клуша, матушка, принеси, правда, кофейку покрепче, Хозяйка вот-вот замертво свалится. Да и мне бы перед работой…
– Милый, не езди, а? Останься со мной, мне так плохо!
– Ну как я не поеду. Сегодня никак нельзя.
– Почему, почему, почему она не спит?
Эрик и Эмма. Хорошенький
Они вот почему пришли. Потому что я долбанул в глаз Хорошенького. Это когда мы с Сестренкой гуляли. С ней было очень здорово гулять, с маленькой, она смешно ходила, как уточки возле пруда, немножко качаясь вправо и влево. Но не падала. Я учил ее залезать на такие лесенки, которые построены специально для мелких, мы катались вместе на качелях, а потом она съезжала с горки, и я ловил ее. И она была прикольная. Она была как те маленькие девочки, у которых родители – несчастные буржуи. Это папа так говорил про тех, у кого бабла немерено. Наверное, они потому и несчастные, что их бабло никак не измерить, а им хочется и интересно. А как, правда, его измеришь? Но девочки у них прикольные – ходят со своими игрушками, катают в специальных буржуйских тележках ненастоящих маленьких девочек, как будто это их собственные спиногрызы. У некоторых даже бывают цветные ногти. Я когда увидел в первый раз, у меня чуть глаза не лопнули – думал, это болезнь такая заразная. Но потом мне наша старшая сестра объяснила, что это они так тренируются, чтобы стать женщинами. Потому что настоящая женщина обязательно должна себя красить, хочется ей этого или нет. А то мужчины подумают, что она некрасивая, и не станут с ней иметь дело. Так сказала сестра, а она очень умная, много зарабатывает денег и называется важно-преважно: проститутка. Она уже сто лет назад уехала от нас, и даже в другую страну.