Пройти по коридору, обогнуть стол тети Анжелы, услышать клеклое ворчание тети Анжелы, дойти до раздевалки…
Ой! Мир с негромким стуком переворачивается, мелькает стена, перед глазами близко-близко расцарапанный линолеум пола. Больно локтям и коленям. С головы исчезла шапка – свалилась, пока падал.
– Э, Здыхлик, чего под ноги не смотришь!
Гогот.
Здыхлик поднимается, отряхивается, ищет глазами шапку.
– Ты где головной убор спер, Здыхлик?
Шапка в руках у Писклы – здорового белобрысого второгодника, обладателя неустойчивого, недоломавшегося голоса. Сам под потолок, а говорит как девчонка. Подставить Здыхлику ножку – его любимое развлечение.
– Отдай, – просит Здыхлик, стараясь подавить жаркую волну, поднимающуюся по животу.
– Не, ну на фига тебе шапка! У тебя ж куртка с капюшоном.
Пискла нахлобучивает рыжеватую новенькую шапку себе на макушку. Голова у него маленькая, и шапка проваливается до самых глаз. Зрители гогочут.
Здыхлик стоит и смотрит. «Не буду, не буду, не буду».
– Не, ну ладно, на, – смягчается Пискла, снимая шапку. И вдруг кидает ее на пол. И еще наподдает ногой. Шапка подлетает, переворачивается в воздухе, падает в лужу грязной водицы, натекшей с чьих-то ботинок. Гогот зрителей ширится.
«Не буду. Не буду!»
Подойти к шапке, наклониться за ней – мама! Мамочка, как больно!
Как будто временно выключили и свет, и звук, оставив только боль, режущую боль между ног, отдающую почему-то в сердце. Потом вернули звук – знакомый гогот, и «Чего там, чего все смотрят?», и «Пискла Здыхлику по яйцам, гы-ы-ы!». А потом появилось изображение: потертый коричнево-серый линолеум, шапка в руке, а если повернуться к свету – десятки ухмыляющихся рож и посредине белобрысая, украшенная лягушачьей улыбкой голова Писклы.
Зря, Пискла, ты это сделал.
Здыхлик дышит рывками. К груди подбирается, подкатывает снизу знакомый угольный жар, и Здыхлик его не сдерживает. Здыхлик целиком ввинчивается в крошечные Пискловы зрачки. Ты, значит, у нас сильный, да? Сильный и ловкий, и высокий, как столб. Ты у нас футбол любишь, баскетбол всякий. Любишь погонять мячик. Ты его, значит, гоняешь, а он тебя слушается. И никто с тобой не связывается, потому что ты здоровый, как дикий вепрь. А теперь ты, значит, решил поразвлечься. Что ж, ты развлекся – за мой счет. И я точно знаю, чем ты этот счет оплатишь.
– Зря ты, Пискла, это сделал, – гудят откуда-то сбоку. – Вон как Здыхлика колбасит. Глядишь, еще судороги начнутся, а повесят на тебя.
– А? – Пискла, кривляясь, приставляет к уху ладонь. – Чегой-то? Недослышу!
Снова гогот. Пискла, подпискивая себе под нос, слегка вихляясь, отходит – и вдруг спотыкается на ровном месте. Ругнувшись, идет дальше и спотыкается снова.
– Гы! – взрывает толпу. – Пискла Здыхлика изображает! Во дает, как похоже!
Не смеются только двое, Здыхлик и Пискла. Здыхлик сквозь медленно утихающую боль смотрит на обобранного обидчика, наблюдает за его новой манерой ходить – шаркая и чуть вперевалочку. Пискла, кажется, озадачен, но не обеспокоен.
– Кажись, я об него ногу ушиб, – говорит он, забавно разводя руками.
Толпа снова грохает.
– Ногу ушиб! Здыхлик из железа! У Здыхлика стальные яйца!
Здыхлик вскакивает на ноги. Это удается ему до странности легко – будто тело его сделано из упругой резины. Здыхлик отряхивает шапку рукой. Рыжеватый мех моментально очищается от грязи, а Здыхликова ладошка покрывается чумазыми подтеками. Здыхлика снова наполняет жаром. Он бежит по коридору, нагоняет Писклу, подставляет ему ножку, и тот с удивленным «Э?» валится навзничь. Здыхлик старательно вытирает грязную ладонь о белобрысую голову Писклы. Под бесцветными волосиками череп у Писклы трогательно неровный, бугристый. Пискла выдает еще одно «Э!», на этот раз грозное, пытается схватить Здыхликову лодыжку, но позорно промахивается. Здыхлик в два прыжка добегает до лестницы и летит вверх через три ступеньки.
Войдя в спортзал перед третьим уроком, учитель физкультуры застынет соляным столпом. Посреди зала он увидит чудо.
Он увидит, как самый неловкий и хилый из его учеников, тот самый вечно шаркающий пугливый мальчик с болячками на ушах, ради которого он уже третий год пытается выбить из директрисы группу здоровья («Есть дети, которым нужны щадящие физические нагрузки, как вы этого не понимаете!» – «А может, это вам нужна дополнительная нагрузка и прибавка к зарплате, вот вы и хлопочете? Из каких средств?!»), маленький Здыхлик творит с мячом что-то немыслимое. Нет, если честно, в школе так многие могут, но, боги мои, Здыхлик? Здыхлик забивает в корзину седьмой подряд мяч?
– Что здесь происходит? – осведомится физрук. («И это тот вопрос, который надо задавать, видя чудо? Н-да… прав был твой отчим, не семи ты, брат, пядей, не семи…»)
Немногочисленные зрители Здыхликовых чудес – те, что уже переоделись к уроку, – начнут галдеть наперебой. А сам Здыхлик какой-то новой, неуловимо знакомой походочкой подойдет к учителю, достанет из кармана спортивной куртки сложенную вчетверо серенькую бумажку («и костюм-то у него новый, боги мои!») и протянет физруку:
– Вот. Это вам.
– Что это? – спросит физрук, чувствуя себя полным дураком.
– У меня освобождение от физкультуры. На две недели…
Очень скоро Здыхлик усвоил несколько базовых истин.
Например, то, что ни у кого, даже у самого-пресамого негодяя и противного человека, нельзя ничего взять просто так. Надо, чтобы он взял у тебя что-то взамен. В идеале – чтобы первым забрал какую-то вещь или на худой конец попросил об услуге. Или хотя бы посмеялся над тобой – типа получил удовольствие, как в цирк за бесплатно сходил. «Здыхлик, дай бутерброд откусить, а ты знаешь, я целиком съем!» – да, ешь, ешь, конечно, не вопрос. «Здыхлик, я сегодня дежурю, протри за меня доску!» – о, я протру, я, разумеется, протру ее за тебя. «Здыхлик, а ты знаешь, что у тебя пол-уха отвалилось?» – смейся, давай, смейся, потешайся, мне не жаль для тебя веселья. А что я возьму за это – мое дело.
Или то, что обмен не обязан быть равнозначным. За огрызок карандаша забрать, скажем, музыкальный слух – нормально. Никаких ограничений нет. По идее должны бы быть, но тот, кто наделил Здыхлика способностью подобным образом обмениваться, их почему-то не установил.
Еще то, что отдавать действительно в сто раз труднее, чем забирать. После этого тебя здорово трясет, ты падаешь в обморок, и врачи начинают подозревать у тебя нехорошее. А когда ничего не находят, их подозрения не рассеиваются, а даже наоборот.
А еще то, что со своей совестью очень легко договориться.
Нехорошо? Нечестно? Это обижать слабых и маленьких – нечестно. Это заставлять Здыхлика делать за тебя твою работу – нечестно. Издеваться нехорошо. И потом, ничего в мире не дается бесплатно. Ни хлеб, ни зрелища. А если ты взял с прилавка пирожное и только потом поинтересовался, сколько оно стоит, – твои проблемы.
Здыхлика очень забавляло, что некоторые, как он про себя их называл, забранные вещи проявляют себя почти мгновенно, а другие обретают реальность не сразу. Например, сила и ловкость, позаимствованные им у Писклы, дали о себе знать моментально. А отобранный у того же Писклы высокий рост появился у Здыхлика где-то через полгода: Здыхлик, что называется, рванул, и его маме – «Ох уж эти подростки, опять рукава только что до локтей!» – приходилось покупать ему все новую и новую одежду, а бедного Писклу скрутило какое-то странное заболевание позвоночника, и его всего перекособочило, и даже делали две операции, в общем, в баскетбол он больше не играл. Болячки со Здыхликовых ушей переехали на уши директрисы где-то в течение двух дней (она, видите ли, перепутала Здыхликовы болячки с грязью, долго орала: «Почему ты не моешь уши, почему в школе в таком виде», и даже одну болячку сковырнула; не надо было этого делать, не надо), из-за чего ей пришлось спешно менять прическу. А точеная талия Тортилы («Кто тебе сказал, придурок, что в сочинении на свободную тему можно писать все, что придет в твою дурацкую голову?» – зря она так, зря) перекочевывала к мечтающей похудеть Сырник аж целый год (похитить стройность было, как водится, просто, а вот когда Здыхлик передавал ее своей вечной заступнице, с ним стало твориться такое, что пришлось вызывать скорую; врачи долго пугали Здыхликову маму, что у мальчика, по-видимому, эпилепсия, но диагноз не подтвердился).
К выпускному классу Здыхлик обзавелся многим. Кожей без прыщей, умением танцевать, популярностью у девушек. Густыми вьющимися волосами (он хотел прямые, но пришлось брать то, что было). Хорошей реакцией, приятным голосом, здоровыми зубами. Завидным самообладанием. Ну и так, по мелочи.
Проблем у него, как он сам считал, было две.
Первая: все меньше людей осмеливались его обижать. Одно дело – дать подзатыльник жалкому смешному заморышу, другое – проделать то же с симпатичным юношей, к тому же рослым и мускулистым. Ребята из школы не то чтобы просекли, в чем дело, но явно что-то подозревали, хотя и не высказывали вслух (кто же такое выскажет!), и со Здыхликом не связывались, да и учителя как-то попритихли, включая по-прежнему визгливую, но расплывшуюся Тортилу. Приходилось довольствоваться хамами в общественном транспорте, невежливыми продавщицами и ночными хулиганами.
Вторая: ему хотелось большего. Он сам не знал чего, но то, что он делает, стало казаться ему каким-то мелким и незначительным. Слабо все было как-то и скучно, а временами и противно.
Юджин. Бизнесмен
Нет у Юджина нормального офиса.
Ну разве это офис? Две затхлые комнатки на втором этаже дурацкого здания желтого цвета, в котором раньше был, смешно сказать, детский садик. Времена пошли лихие, детей в стране родится мало, вот и идут такие здания под офисы, ну да это ладно, это ничего. Но ведь бывают же нормальные бывшие детсады? Бывают. Почему дурак Санек, которому четко было сказано – снимешь нормальное помещение, выбрал вот это вот?