Здыхлик смотрит на нее с ужасом.
– Поэтому я не стану просить тебя этого делать. Но ты должен понять: начиная с какого-то момента тебе нужно было остановиться. Ты этого не сделал. Не счел нужным. Ты слишком привык к тому, что можешь забирать у людей – у тех, кто слабее тебя, – всё, что тебе понравится. Так делают очень многие. Так делали – и делают – большинство твоих одноклассников. И все они жестоко ошибаются, потому что так делать нельзя.
Скажи, с какого момента ты перестал получать от этого удовольствие?
Здыхлик молчит.
– Вижу, что давно. Так?
– Так.
– Я могла бы сказать, что не вправе тебя осуждать, потому что и сама делала ошибки – а я делала их, и немало, уж поверь мне. Но это было бы лицемерием. Я вправе тебя осуждать. От моего несовершенства твои дурные поступки не становятся хорошими. К тому же я добилась знания. А ты? Ты чего добился?
Здыхлик судорожно вздыхает.
Оба долго молчат.
– Представь, мой мальчик, что ты вдруг перенесся тысяч так на тридцать лет назад. Идешь, озираешься – и вдруг видишь первобытных людей, наших далеких предков.
– Кроманьонцев?
– Умничка. В книжке прочитал или у кого-то взял эти знания?
– Прочитал… что уж вы меня совсем за этого держите…
– Утихомирься, я не держу тебя совсем за этого. Представь, что у одного из этих людей – неважно, каким образом, – оказалось в руках огнестрельное оружие. И ты это видишь. Что ты сделаешь?
– Я? Ну… отбирать опасно, вдруг случайно в меня выстрелит. Или в себя. Он же не понимает… Я ему буду кричать, чтобы он его бросил. Нет, лучше положил. Или хотя бы не использовал.
– Молодец. Так вот, милый мой умный мальчик, с точки зрения того, кто распределяет между горсткой людей способности, которые принято называть сверхъестественными, мы все – дикари эпохи палеолита, крутящие в руках заряженные револьверы. Я не знаю, зачем он нам доверяет такую опасную штуку. Я допускаю, что у него есть на это свои причины. Мне они недоступны. Я за последние годы четко усвоила одно: как только я вижу нечесаного человека в звериной шкуре, размахивающего пистолетиком, я должна убедить этого человека осторожно положить пистолетик и ни на что не нажимать.
– Вы намекаете, что я – тот самый нечесаный.
– Я не намекаю, я говорю прямо: мы все дикари. И я тоже. Поэтому для начала нужно просто положить оружие в укромное место и не трогать. А потом – возможно – попытаться его изучить. Но со всей осторожностью, на которую ты только способен.
– И я должен положить свой револьвер?
– Опять умничка. Но в твоем случае, мой неординарный друг, дело осложняется тем, что у тебя – именно у тебя – в руках не револьвер, а, скажем, гранатомет. Или пулемет… прости, я не сильна в подобной терминологии, но ты понял меня – что-то гораздо более сильное, чем у других вооруженных дикарей.
– Откуда вы знаете? Ой… я глупость спросил, да?
– Да, ты, милый, спросил глупость. Это моя способность – знать, что кому дано. Одна из многих.
– Но вы же их не клали на землю?
– Было время – клала. Изучала. Долго.
– Простите…
– Можешь называть меня Ясмин, мальчик.
– Простите, Ясмин, но ведь из револьвера можно только убивать? Зачем же тогда изучать? Зарыть в землю, и всё.
– О, давай спишем это на мою неудачную метафору. На самом деле твой дар – сложная многофункциональная машинка: так повернешь – убьет кого-нибудь, эдак повернешь – сделает много хорошего.
– Ясмин… А вдруг это не так?
– Прости?
– Понимаете… Когда я что-то забираю, мне вообще не надо напрягаться. Оно, ну, то, что это делает, оно само справляется. Мне не надо даже сильно злиться, как раньше, достаточно дать команду, что ли, и оно щелкает. А отдавать… Ну вы же сами догадались про Мустанга, что мне больно было ему возвращать. Может, у меня, скорее, злая машинка, чем добрая?
– Ты с горки катался когда-нибудь?
– Чего? А, ну маленький был, катался.
– Что проще – съезжать с горки или карабкаться на нее?
– Съезжать, конечно, ради этого и карабкаешься.
– Я ответила на твой вопрос?
– Но съезжать-то приятно!
– Конечно. Но если ты карабкаешься только для того, чтобы потом съехать, ты навсегда останешься на том же уровне, на котором был изначально. А то и съедешь куда пониже. Многие так делают и уже не выкарабкиваются.
– А если забраться повыше, а потом все-таки съехать?
– Ты задаешь хорошие вопросы. Да, съезжать будет еще приятнее. И съедешь еще ниже. Так тоже многие делают.
– А есть такие, которые вообще не съезжают, а всё только вверх и вверх?
– С тобой приятно беседовать, мальчик. Скажем так: я не берусь толковать пожелания мироздания, но лично мне бы очень хотелось, чтобы такие люди были. Однако мне они пока что не встречались.
– Нет?
– Ни разу. Если продолжать использовать этот уже слегка поднадоевший образный ряд, то даже самые лучшие из нас время от времени слегка съезжают по горке вниз.
– И вы? Ой… извините…
Ясмин долго смотрит на Здыхлика, невесело улыбается.
– Не то чтобы я хотела это обсуждать, но, по всей видимости, придется. Да, я несовершенна. Но мне удается это контролировать. Скажем так, иногда я позволяю себе короткие спуски. Лучше разрешить себе сделать нечто, чем запретить, а потом сорваться и спонтанно натворить еще больших бед. И мне, как я думаю, удалось найти способ минимизировать тот вред, который я в эти моменты причиняю миру.
– Как?
– Ты очень торопишься, мальчик. Но со временем я тебе покажу. Возможно, довольно скоро. А пока вот что тебе следует усвоить: если плохое тебе делать легче, чем хорошее, это еще не значит, что ты создан для плохого. И даже если ты создан для плохого, это тоже еще ничего не значит.
– Я не понял.
– А пока и не надо, просто запомни. Приходи, если хочешь, через неделю на мой семинар. Это будет не здесь. Марк тебе покажет дорогу.
– «Если хочешь»? То есть это не обязательно?
– Кто я такая, чтобы навязывать тебе знания? Но, думаю, тебе будет небезынтересно. А сейчас нам пора проститься, мальчик.
Здыхлик встает, но вместо того чтобы проститься, выпаливает:
– А почему вы все время зовете меня мальчиком? Я, кажется, достаточно взрослый!
Ясмин смеется.
– Видишь ли, я не так молода, как мне бы хотелось. И мне, как многим женщинам моего возраста, трудно это признать. И вот приходишь ко мне ты, такой непозволительно юный… Мне проще назвать тебя мальчиком, чем себя старухой.
– Но вы же не старуха!
– Конечно, нет, мальчик мой. Ступай. Буду рада видеть тебя на моем семинаре.
Красавица. Из дневника
Я – урод.
Все девочки и мальчики в моем классе нормальные, а я урод.
Я понимаю теперь, почему мама и папа сначала не хотели отдавать меня в школу. Они меня жалели. Они боялись, что я узнаю, какой я урод.
Если нормальная девочка много бегает, она непременно спотыкается и падает, и ушибается, и на коленке или локте у нее появляется болячка, которая потом долго заживает. Я никогда не спотыкаюсь. Я не знаю, как это – не заметить угол шкафа и врезаться в него. Я всегда всё замечаю и не врезаюсь.
Я пыталась падать нарочно. Это было трудно. Я набила себе болячку только с седьмого раза. Она зажила наутро.
Все мальчики и девочки иногда болеют. Это бывает так: проснешься утром, а у тебя из носа течет соленая вода, а в горле будто застряла шершавая палочка. И еще бывает, что голова болит. Вся или только часть. И ты жалуешься няне, и она тебе вкладывает под мышку специальную штуку, чтобы померить температуру твоего тела. И если температура высокая, ты не идешь в школу, целыми днями лежишь в постели, делаешь что хочешь и к тебе приглашают врача, который дает тебе есть лекарства и даже иногда колет уколы – прямо настоящей иголкой через кожу. А потом ты приходишь в школу и тебя никто не ругает за прогулы, потому что ты болел.
Я не болею никогда.
Все ребята иногда не понимают уроков. Например, есть в учебнике задача. Какая-нибудь девочка читает ее условия и не знает, как задачу решать. Хотя она умеет читать и ходит на уроки математики. Есть мальчики, которые читают в учебнике правила, а потом всё равно пишут неграмотно. Многие не запоминают наизусть стихи, хотя и учат. Потом они плохо отвечают на уроках. За это учителя ставят им плохие отметки.
У меня всегда хорошие отметки. Я могу прочитать историю и пересказать ее слово в слово. Могу также рассказать своими словами, хотя непонятно, зачем это делать, ведь если писал настоящий писатель, значит, он уже нашел хорошие слова, для чего же придумывать другие. Могу решить любую школьную задачку. Я много всего могу. И мне это легко.
Все люди спят по ночам. Это мне объяснили мама и папа, когда записали в школу. Просили не спрашивать об этом одноклассников. Чтобы никто не догадался, что я так не умею. Но я все равно немножко расспрашивала, осторожно, чтобы никто не понял, зачем. Спрашивала, как они засыпают. Как просыпаются. Я всё выяснила. Это бывает так: к вечеру твое тело устает и голова хуже думает, и вот ты переодеваешься в специальную ночную одежду, ложишься в постель, гасишь свет (или сначала гасишь свет, а потом ложишься), закрываешь глаза и сначала просто лежишь, а потом вдруг раз – и ты уже как будто в другом мире и видишь всякое. Иногда видишь, что было с тобой днем, а иногда будто фильмы, то, чего вообще не бывает. Видишь интересное, иногда страшное. Иногда ничего не видишь, но тебя в этом мире как будто нет, ты выключаешься, как компьютер. И это настолько прекрасно, что утром, когда тебя будит няня, или мама, или будильник, ты совсем не хочешь просыпаться, а хочешь спать еще и еще.
Я никогда не сплю.
Я даже не знаю, как это – хотеть спать. Если нормальному человеку, взрослому или ребенку, долго не давать спать, ему будет плохо. Он начнет все время зевать, ему будет трудно думать. У меня такого не бывает.
Некоторые люди долго не могут заснуть. Они лежат с закрытыми глазами и ждут сна. Или считают прыгающих баранов. Или коз. Или слоников. Некоторые взрослые пьют перед ночью снотворные таблетки.