Здыхлик с облегчением выдыхает. Кажется, поджаривать на огне и есть с потрохами его пока никто не собирается. Он поворачивается к стене, находит нужную кнопку, включает свет, а когда снова осмеливается взглянуть на Ясмин, видит, что она улыбается ему – тихая печальная женщина с тонкими нежными чертами лица, легкими морщинками вокруг глаз и пепельными волосами.
– Садись давай, – она кивает на стоящий в углу стул. – И рассказывай, с чем пожаловал.
– Я увидел, – говорит Здыхлик, подтаскивая стул. – Но не то.
Ясмин морщит лоб, поднимает глаза к потолку, думает. Потом говорит:
– Мальчик мой, давай-ка больше информации. Позволь мне сейчас не тратить силы на фокусы с угадайкой. Ты не представляешь, сколько у меня сейчас работы, – она берет со стола одну из бумаг и трясет ею.
– Ну вы послали меня смотреть на людей и пытаться увидеть, что у них на душе, – объясняет Здыхлик, постепенно набираясь прежней уверенности. – Чем им можно помочь. Простите, но я смотрел на них, а видел только, какие они все сволочи. А сегодня окончательно разозлился и вдруг увидел… стал видеть, чем они все болеют. Нет, то есть они не все болеют, но у кого что-то не так или вот-вот заболит, я видел. Как, знаете, пятна какие-то.
– Ох ты, – озабоченно говорит Ясмин. – И кто бы мог подумать.
– А что? – пугается Здыхлик. – Это плохо?
– Плохо, – тянет Ясмин. – Но не это. Н-да… Целитель ты у нас, значит. Потенциальный. А я-то мнила тебя ловцом душ человеческих…
– Да не хочу я ловить никакие души, – морщится Здыхлик. – Они все противные. Как тухлый кефир.
– Противные? – медленно и тихо говорит Ясмин. – Это нормальные люди. Со своими слабостями. Среди них нет идеальных, придется тебе это принять. Хотя бы потому, что ты такой же, как они.
– Я не такой! – подскакивает Здыхлик. – Я никогда не делал человеку больно просто так, чтобы почувствовать себя…
– Сильнее, – подсказывает Ясмин. – Значительнее. Конечно, не делал, ага. А что за шутки с моей секретаршей? Сейчас, в холле? Беременна не беременна… У нее это больное место, между прочим. А ты по нему ударил. С ноги.
Здыхлик сникает.
– Вы же сказали, не будете фокусничать с угадайкой, – обиженно говорит он.
– Почему я тебя не вижу, вот в чем вопрос, – вздыхает Ясмин. – Сколько ни раскладывала, не вижу я твоего будущего. Ни одного из вариантов. А еще вопрос: почему ты с ходу замечаешь в людях одни червоточины. Смотришь мимо лучшего в человеке, прямо в самую черноту. Впрочем, для целителя это, наверное, плюс…
– И что мне теперь делать? – спрашивает Здыхлик.
– Забавно, – Ясмин словно не слышит вопроса. – Когда я училась в медицинском, учеба казалась мне трудной и скучной. А тебе, по всей видимости, все это должно казаться занятным.
Здыхлик вытаращивается на нее.
– Вы что, врач?!
– Если верить диплому, то да, – кривится Ясмин. – Это был мамин выбор, не мой.
– У вас что, мама есть? – глупо спрашивает Здыхлик.
Ясмин фыркает.
– А ты думал, я появилась на свет из яйца, отложенного в теплый песок? Знаешь, даже в этом случае у меня была бы мама. Хотя, наверное, не такая заботливая. Слушай, а видишь ты что-нибудь во мне, интересно?
Здыхлик прищуривается.
– Зрение падает, – с умным видом говорит он. – А вы очки не носите. А вот этот орган я вообще не знаю, как называется.
– Так, хватит, – хлопает ладонью по столу Ясмин, и Здыхлик вздрагивает. – Хватит вуайеризма на сегодня. Специалист выискался. Захочу – и очки надену, без сопливых.
– Вы сами спросили… – лепечет Здыхлик.
– Тебя нельзя подпускать к молодящимся теткам с больным самолюбием, – усмехается Ясмин. – Ты тактичен как носорог. Ладно, что там с этим органом, название которого тебе еще предстоит выучить?
– Ничего, – говорит Здыхлик. – Он здоров. Видите, я вижу не только одни червоточины.
Ясмин подпирает голову ладонью, смотрит на Здыхлика.
– Допустим, ты станешь врачом, – медленно говорит она. – Но ведь лечить людей – это помогать им. Как ты сможешь им помогать, если видишь в них только жалкие душонки, обремененные трупами?
– Не знаю, – пожимает плечами тот. – Я как-то не думал, хочу ли я быть врачом.
– А ты подумай, мальчик, – печально улыбается Ясмин. – Только очень хорошо подумай.
Она достает зеркало, смотрится в него, прищуривается.
– Или все-таки лучше линзы, как ты считаешь? – спрашивает Ясмин.
Красавица. Из дневника
Я скоро уеду.
Моей Клуши больше нет.
Я совсем не помню свою бабушку по отцу, она умерла, когда я была еще маленькая. Я знаю, что они с Клушей когда-то были подругами, а потом Клуша стала работать у нас в семье. Я знаю, что они совсем не были похожи.
Наверное, плохо так думать, но мне кажется, что даже с бабушкой я бы так не дружила, как с моей Клушей.
Я люблю маму и папу, но они видят во мне кого-то вроде ученой куклы. А Клуше можно было рассказать всё что угодно. Она понимала.
Когда Клуша умирала, она говорила что-то совсем странное. Про какую-то черную колдунью. Про то, что она прокляла меня маленькую и оттого я теперь мучаюсь. И теперь я вроде должна зачем-то к ней отправиться, и она скажет мне, что делать дальше. Ей почему-то очень важно было взять с меня обещание, что я схожу к этой женщине, она мне дала бумажку с адресом. Я пообещала ей, и я схожу туда перед отъездом. Да, скорее всего, Клуша сама не понимала, что говорит, но я обещала, а значит, надо сходить. Я не могу обмануть мою Клушу.
Я не могу больше здесь жить. Я живу зря.
Я еще не знаю, как и куда, но я все равно уеду.
Только пусть немного утихнет боль.
Красавица. Встреча
– Не представляйся, девочка, я знаю, кто ты.
Ведь это я дала тебе имя.
Ты этого не знала?
Это я незваной явилась на праздник в честь твоего рождения, задыхаясь от злобы на вашу семью. И дело было даже не в том, что меня не сочли нужным пригласить на торжество. Позвали, видишь ли, многих моих учеников, но не меня. Было неприятно, но это я бы проглотила. Дело в другом. Твоя мама – этого ты, видимо, тоже не знаешь – сделала очень много для того, чтобы уничтожить мое самое любимое дело, мой крошечный фонд помощи детям. Лишила нас нескольких крупных инвесторов. Публично обвиняла меня в корыстолюбии, хотя, видит Бог, я… С ее подачи на меня подавали в суд. Она считала, что благотворительность – забава для знати и черной кости нечего соваться в это дело. Считала, что я должна знать свое место. Я чувствовала себя так, будто пытаются убить моего любимого ребенка.
Конечно, это меня не оправдывает.
Я пришла в ваш дом. Я смотрела на тебя маленькую и видела ее любимого ребенка.
Что я должна была с тобой сделать?
– Ничего.
– А я ничего и не сделала.
– Так это не из-за вас я стала уродом?
– Ты хочешь сказать: не такой, как все. Поверь мне, ты и без моего вмешательства выросла бы удивительным человечком. Я смотрела на тебя и видела многое. Я видела твой путь.
– Вы мне его навязали.
– Я лишь сделала так, чтобы ты с него не сошла. Твои способности… я приумножила их, но не создала. Если я что и создала, то разве что твою неуязвимость. Этот кокон, который защищает тебя от болезней и ран.
– Зачем?
– Мне очень хотелось сохранить тебя для мира.
– Я вам не верю.
– Твое право.
– Моя внешность – не ваша работа?
– Когда мы встретились, ты уже была красивым ребенком. Красивой дочерью красивых родителей. Я лишь слегка… ну хорошо, не слегка… в общем, помножила твои внешние данные, скажем, на пять. Нет, неверная формулировка. В общем, можешь считать, что все люди смотрят на тебя сквозь некую линзу, которая визуально преувеличивает твою красоту.
– Можно убрать эту линзу?
– Наверное. Но это не ко мне. Я точно не смогу.
– Клуша говорила, до встречи с вами я умела спать.
– А вот это как получилось, я вообще не знаю. Могу лишь предположить. Я, видишь ли, шла в ваш дом, собираясь применить один шаблонный прием. Если бы у меня всё вышло, как я задумывала, ничем хорошим дело бы не закончилось. Впрочем, тут я тебя застраховала. Я привела с собой свою совесть.
– Не понимаю.
– Долго объяснять. Но, увидев тебя, я изменила свои намерения, и колдовство сработало неожиданным образом.
– Клуша сказала, вы всем объявили, что я никогда не засну.
– Если честно, я не помню, что тогда наговорила. Вполне возможно.
– Вы напугали моих родителей.
– О, это мне удалось.
– Вы отвратительный человек. Мерзкий.
– Может, и так.
– И что же мне делать дальше?
В холле нежный полумрак. Потертые кожаные кресла кажутся шоколадными. Занято лишь одно. Тот, кто в нем сидит, держит на коленях ноутбук и с увлечением режется в явно детскую компьютерную игрушку – правда, без звука. На экране прыгают яркие схематичные человечки, собирая золотые призы. Пальцы, нажимающие на клавиши, – длинные, холеные, с ухоженными ногтями, украшенные перстнями. На играющем – безупречно сидящий костюм, галстук, идеально гармонирующий с рубашкой. Мягкие темные кудри чуть тронуты благородной сединой. Лицо правильное и очень приятное. С таким лицом хорошо бы читать лекции с кафедры престижного вуза, снисходительно поглядывая на восторженных студенток. Или дирижировать огромным оркестром, подпитываясь в перерывах чужими аплодисментами. А не играть в прыгающих человечков.
Тик. Так. Тик. Так.
Каблуки стучат по паркету, как старый бабушкин будильник.
– Вы? Я ожидала увидеть вас несколько позже.
Из коридорного мрака медленно материализуется женщина. Длинные черные волосы змеями лежат на плечах, сливаясь по цвету с одеждой – тоже длинной и черной. Глаза сверкают, словно угли в печке. Нос загнут вниз, как у хищной птицы, рот тонкогубый и тоже какой-то изогнутый.
Темнокудрый не спеша закрывает ноутбук, убирает его в портфель, стоящий рядом на столике. Встает. Делает шаг ей навстречу, улыбается: