Но и потом будет непросто. Вот твой потертый, но еще бодренький одр сбросил с себя траурную розетку и готов официально везти тебя на своих четверых – не прошло и трех месяцев после смерти обожаемой супруги. И вот ты закатываешь скромную, но стильную вечеринку, ты получаешь статус законной жены, воцаряешься в доме своей мечты, начинаешь потихоньку переделывать его на свой лад, и всё вроде бы хорошо. Но призрак бывшей хозяйки продолжает дышать тебе в висок, ухмыляться тебе с портретов, которые ты не можешь же сразу взять и вынести на свалку, швырять в тебя злобными гримасами старой прислуги, которую ты тоже не можешь уволить всем скопом. А у тебя и без этих загробных штучек хлопот выше крыши. Ты должна лелеять свою старенькую высокопоставленную скотинку, чтобы не сошла с дистанции раньше времени. Ты должна держать марку, устраивая приемы. А внешность – сколько сил и времени отнимает забота о ней! Мужчинам позволено выглядеть на свой возраст, женщинам – нет. Женщина обязана всегда быть не старше тридцати, сколько бы ей ни стукнуло. Ни одному мужчине не понять, чего это стоит. Но Малика не какой-нибудь там мужчина, она сверкает дорогим бриллиантом и не намерена ослаблять этого блеска.
И только-только всё устаканивается, как перед тобой встает главная проблема.
Его дочь.
Маленькая гадючка, которой всё, за что Малика сражалась как пехотинец на передовой, досталось просто так, по праву рождения.
Которая не просто родилась богатой дочкой влиятельных родителей, но и выросла – о, Малика не будет лгать самой себе, нет – такой невозможной красоткой, что на приемах, которые эта змеюка посещает как бы нехотя и после долгих уговоров, все мужчины от восьми до восьмидесяти готовы бродить за ней, как голодные собачонки за мясником. И даже женщины глядят на нее со слюнявой нежностью: как же, девочка, да еще такая хорошенькая, осталась без мамочки.
Талия. Та, с которой рано или поздно придется делить наследство.
Эта преграда на пути к вожделенному счастью кажется непреодолимой.
Но Малика не из тех, кто готов сдаться без боя.
Дело осложняется тем, что маленькая бестия, кажется, не собирается сражаться. Насколько было бы проще, если бы она хоть раз приняла подачу. Ответила грубостью на колкость. Непослушанием на запрет. Но нет, девчонка демонстрирует такую кротость, что самой Малике у нее еще учиться и учиться.
Малике приходится выбрать другой путь. Материнскую заботу.
День за днем капать на мозги драгоценному законному своему мужу, что это ох как нехорошо, когда молодая неглупая девушка, вместо того чтобы ходить по клубам, интересоваться мальчиками или на худой конец готовиться поступать в вуз, бродит по каким-то сомнительным местам, и чем она там занимается, неизвестно еще, и не попала бы наша красавица в дурную компанию. Что не может быть у нормальной девочки подобных противоестественных интересов – раз за разом таскаться в какой-то страшный дом, где ради нашей безопасности держат детей проституток и наркоманов, куда сгребают отбросы. В дом, где наверняка гнездятся страшные заразные болезни, с которыми не справится ни одна дезинфекция, – каково-то будет девочке, которая ни разу в жизни ничем не болела, подхватить заразу? Как с этим справится ее нетренированный иммунитет? Ты хоть представляешь, милый, какие бывают на свете мерзкие заболевания? А ведь у нас с тобой (тут следует засмущаться, заулыбаться, запнуться, похлопать ресницами, чтобы увлажнились глаза) – у нас, возможно, скорее всего, наверное, будет ребенок. Мне ни в коем случае нельзя болеть, ты понимаешь это? Мне даже банальный насморк (всхлипнуть) вреден! Малыш в утробе – насколько он беззащитен! Неужели ты позволишь, чтобы к нам в дом притащили инфекцию! И кто? Наша любимая девочка, за которую, ты не представляешь, как я переживаю!
И вот уже гремит, грохочет на весь дом роскошный скандал. Пылающий, рокочущий, выделяющий в воздух ядовитую свежесть озона. Первый из многих. Возможно, вообще первый в этом доме – девчонка, видимо, все эти годы вела себя так, чтобы у родителей не было повода быть ею недовольными. Малика готова это исправить.
Малика, сдвинув коленки, сидит на краешке стула, состроив самую невинную и скорбную из своих мордочек, и слушает, как отец кричит на свою дочь. О боги, думает она, хоть бы хоть что-нибудь выдал из своей собственной головы. Нет ведь, шпарит, бедолага, ее, Малики, фразами. И про отбросы, и про заразу, и про дурную компанию.
Она заступается за падчерицу. Она говорит: ну что ты милый, будет тебе, будет. Это же просто ребенок. Которому, не стану спорить, нужен контроль, и, возможно, жесткий. Иначе мы ребенка упустим. Может случиться страшное. Такой опасный возраст. Поиск себя. Дети иногда заходят в нем слишком далеко. Не чувствуют границ.
Добрый папочка тут же разражается крикливой речью, в которой то и дело мелькает «не чувствуешь границ» и «слишком далеко зашла».
А эта малахольная… хоть бы голос повысила разочек. Хотя бы попробовала сражаться за себя. Наговорила бы гадостей про нее, Малику. Нет, сидит, лепечет что-то про свою совесть, про каких-то несчастных детей, которые не виноваты. А затем молча слушает очередные папочкины выплески. Жалкое зрелище, если честно. Дикое существо без мозгов, которое за всю свою семнадцатилетнюю жизнь так и не научилось дорожить своим положением. А значит, и не заслуживает его.
Уже через месяц Малике нет никакой нужды капать мужу на темечко. Он научился вспыхивать без спички. Он, высокопоставленный чиновник, обожающий хвастать своим отменным образованием, ведет себя в аккурат как когда-то ее, Малики, отец, криворукий слесарь, хамло и неудачник. О, этот неподражаемый мужской визг про «где шлялась», про «плохо кончишь», про «все дети как дети, а ты». И про неблагодарную дочь, которая. И про «мы для тебя всё делаем». И даже про «на цепь посажу, чтоб дома сидела». Классика, думает Малика. Прелесть. Давай, думает Малика, давай, мой верный Цуцик, добей ее своей любовью.
Она горячо поддерживает идею мужа установить за девчонкой слежку. И даже берется найти подходящих людей. Дальнейшее – дело техники. Нанять буквально за копейки парочку неопрятных типов, нездорово поблескивающих глазками из-под серых капюшонов, чтобы они – о, ничего такого, никакого криминала, – чтобы просто подходили к девчонке в заранее указанных местах и заводили с ней разговор. Неважно о чем – о «не скажете, который час», о «не будет ли десяти рублей», о «как пройти в поликлинику». А затем позаботиться, чтобы соответствующие фотографии, переданные ей частным детективом, попали к заботливому папе. Вот с кем она дружит, смотри. Это же нарики типичные, которые людей по подворотням грабят, за полкопейки готовы зарезать, лишь бы им на дозу хватило. Видишь, в какую компанию попала наша девочка? Спасать, срочно спасать, иначе будет поздно!
И наконец решающий шаг.
Эта тварь сама его приблизила.
Как-то вечером, столкнувшись с Маликой на лестнице, она остановилась, посмотрела ей прямо в глаза своими неприлично синими и сказала: «Спасибо вам».
Малика, надо признаться, до того растерялась, что как-то забыла сгруппироваться и не нашла ничего лучшего, чем тупо спросить: за что? А эта змеючка так вот прямо в лицо и отвечает: вы, мол, мне позавидовали. Я, говорит, раньше не знала, как это бывает, когда тебя из зависти ненавидят, а вы мне показали, теперь, говорит, знаю, спасибо.
Вот сволочь, подумала Малика.
Вот змея.
Нет, всё понятно, но нельзя же так прямо.
Это кем себя надо считать, королевой мира. Чтобы так вот в глаза такое и высказать.
Ну ладно, подумала Малика. Я тебе покажу. Ты меня еще поблагодаришь.
И уже на следующий день не без помощи типов в серых капюшонах раздобыла несколько маленьких пакетиков коричневатого порошка.
Это было просто. Подсунуть гадость в карман ее висящей в шкафу куртки, да так, чтобы высовывалась наружу, оставить шкаф приоткрытым, как бы невзначай провести мимо шкафа обожаемого Цуцика. Остановиться, ахнуть, вцепится в толстую дряблую руку господина и повелителя. Ткнуть дрожащим пальчиком. Закатить глазки. Боги мои, боги. Ты знаешь, что это, милый? Милый, это же ужас!
Гораздо сложнее было заставить Цуцика успокоиться.
Нет, когда он застыл возле шкафа оплывшим соляным столпом и его нижняя губа, мерзковато подергиваясь, начала криво уползать куда-то влево и вниз, Малика испугалась было, что этот великовозрастный болван попросту ничего не понял. Беда с этими рафинированными перестарками, подумала Малика. Обсасывают каждый день какие-то антинаркотические законопроекты, а как выглядит то, что подлежит запрещению, и ведать не ведают, то-то и запрещают всякую медицинскую белиберду, к которой ни один нарик и без того не подберется, а достать эту вот уличную отраву по сей день проще простого. Эх, подумала Малика, надо было купить шприцов в аптеке для верности да подсунуть их в карман девчонки вместе с порошком, да еще так, чтобы иглы наружу торчали, чтобы Цуцик не принял их за леденцы на палочках.
Но когда Цуцика начало трясти, как плохо отрегулированную стиральную машину, когда лицо у него стало нежно-смородиновым, а изо рта начали вылетать сдавленные хрипы, Малика вынуждена была признать, что какие-то знания жизни у ее ненаглядного всё же имеются. Была она также вынуждена срочно увести его в спальню, отпаивать капельками, гладить по спине и уговаривать не принимать немедленных мер, а именно – не ломиться тут же к девчонке в комнату, не вытрясать из нее душу, не требовать признаний. И главное – не тащить немедленно к специалистам. Последнее отняло особенно много сил. Но оно того стоило. Ведь отвези Цуцик свою малолетнюю дурочку прямо сейчас к наркологу – что было бы? А были бы чистые вены и нормального размера зрачки в небесно-синих глазках, были бы безупречные анализы. Тут-то бы Малике и конец.
Но Малика всё продумала. Так что дрожащий Цуцик был торжественно уложен в постель, выслушал краткую лекцию на тему «сейчас всё лечится» и, поохав, принял решение (он, он принял, ага) не травмировать скандалами нежную психику подростка, а выждать нужный момент. А главное – «Ты же столько работаешь, милый!» – согласился сложить необходимые хлопоты о нашей милой девочке, ступившей на дурную дорожку, на узенькие Маликины плечи. Какие хлопоты? Ну как же. Найти хорошую, проверенную клинику, где всем заправляет надежный человек. Где