во главу угла ставят анонимность и эффективность. Пообещать любые деньги за результат – о да, мой милый, мы заплатим, мы ничего не пожалеем, мы вытащим девочку из этой ямы.
Дальше было весело и просто. Навести справки о высокопоставленных медиках, о господах из сверкающих стеклом и металлом клиник, об этих холеных и чистеньких. У кого глубже карманы, кто охотно принимает конвертики и еще охотнее – переводы на банковский счет, кто за большую денежку готов сделать практически всё, что попросит вежливый клиент. Выбрать подходящего кандидата – о, тот, что был выбран, победил с отрывом. Не полениться приехать к нему самолично. При параде. При макияже. При кошельке.
Честно? С таким доктором стоило бы познакомиться, даже если бы не столь деликатное дело, как у Малики. Малика всегда знала толк в мужчинах. Этот был выше всяких похвал. Умный. Остроумный. Богатый – сразу видно, денег у него едва ли меньше, чем у Цуцика. И вдобавок настолько хорош собой, что не будь Малика закаленной как сталь, точно разомлела бы и поплыла под его взглядом. Высокий, осаночку держит, чернобровый, темнокудрый, глаза зеленые-зеленые – м-м-м, мечта. Нет, Цуцик – тот тоже когда-то был ничего себе, но ему ж лет страшно сказать сколько, разваливается уже, а тут экземпляр, как говорится, в самом расцвете сил. И главное, было очевидно, что Малика сама ему понравилась. И сильно. Это, кстати, обычно очень даже помогает в сложных переговорах.
Переговоры, впрочем, сложными не были – умничка доктор как бы угадывал Маликины мысли, даже договаривал за нее. Словно заранее знал, что ему скажут. Будто не в первый раз принимал в свою раззеркаленную-раззолоченную наркологию пациентку, которую очень неплохо бы домой не возвращать. Вообще. Которую очень желательно бы хорошенечко проколоть препаратиками, ну, вы знаете какими, доктор, не мне вам объяснять, а потом потихонечку перевести в психиатрию – нервный у нас, знаете ли, такой ребенок, трудный подросток, ну мне ли вам рассказывать. А там, глядишь, можно будет поговорить о переводе в государственную психбольницу, а через полгодика – и в спецучреждение, а что, я слышала, там сейчас очень хорошие условия, кормят три раза в день, прогулки во дворе, кружки по интересам, народные ремесла. Распорядок дня, процедуры, и даже есть телевизор. Плохо ли, живи себе как в санатории.
Я вас понял, сказал умница доктор. У нас клиника с гибкими правилами, сказал он. Мы рады идти навстречу людям. Особенно тем, кто в свою очередь не закрывает глаза на наши нужды. На ветшающее оборудование. На нехватку дорогостоящих медикаментов. На оснащение лаборатории, наконец.
Ты ж моя заюшка, подумала Малика. Ты ж солнышко мое зеленоглазое. И как же приятно разговаривать с людьми на одном языке.
Малика нежно облокотилась на докторский стол, провела пальчиком по своей точеной скуле. Малика мечтательно улыбнулась. «Где ж ты был, моя прелесть, когда я подыскивала себе скаковую лошадку», – шепнул кто-то в ее голове, и по телу забегали сладкие мурашки. А что тут жалеть, возразила Малика голосу из головы, этот жеребец, конечно, отменных статей, а кататься на себе так вот запросто не дал бы, не ходят такие под седлом. Ну и что, ну и что, жарко прошептал голос, не на всех же ездить, бывают экземпляры и просто так, для удовольствия. Малика почувствовала, что ей не хватает воздуха, судорожно вздохнула и перевела глаза с чертовски симпатичного доктора на собственные колени.
Кивая, улыбаясь друг другу и даже, кажется, подмигивая, они договорились о следующем. Завтра с утра пораньше Малика переведет хорошенькую кругленькую суммочку симпатичному доктору. Немногим меньше – на счет больницы. А уже на следующий день, где-нибудь после обеда, к воротам ее дома приедет машина, начиненная санитарами, которым будет дано задание благополучно доставить больную в стационар.
Малика ехала домой, нежно улыбаясь встречным автомобилям. На уличных клумбах краснели стройненькие тюльпаны, деревья приветливо помахивали молоденькими листиками. По тротуарам группками шли вполне половозрелые девицы с дурацкими белыми бантами на головах и в старомодных школьных фартучках. Как же называется этот праздник, вяло подумалось Малике, что же за день такой сегодня, что старшеклассницы разоделись как для съемки неприличного фильма. Ах да. Последний звонок. Эта мелкая гадючка наверняка тоже где-то разгуливает в таком виде, прицепив к груди традиционный колокольчик, на звон которого отовсюду текут вожделеющие самцы. Малика улыбнулась еще шире. Что ж, милая детка, подумала она, зато тебе точно не придется сдавать выпускные экзамены.
Об одном Малика никогда не узнает.
О том, что, проводив ее, чертовски симпатичный доктор закроется в своем кабинете, запрет дверь на ключ, усядется за стол, возьмет в руки небольшую пачку заполненных Маликой бумаг, бегло просмотрит и легонько отбросит, брезгливо искривив рот.
– А еще говорят, я чудовище, – презрительно скажет он.
Взъерошит свои великолепные кудри, кое-где серебрящиеся проседью, посидит с минуту молча, затем потянется за телефонной трубкой. «Добрый день! Ясмин пригласите, пожалуйста, это срочно. Скажите, Бессмертных беспокоит».
– Приветствую тебя, о мудрейшая! Не вели казнить, а вели слово молвить, ибо есть у меня что сказать тебе. Кто паясничает? Никто не паясничает. Я просто хотел придать моменту торжественности.
Нет, не по поводу твоей внучки, нет. Все в порядке у вашей Аленушки, вчера родители привозили ее на осмотр. Не знаю, почему тебе не доложили. Твои дети, не мои.
Слушай внимательно. Только что ко мне заходила прелестнейшая особа, этакая помесь гиены с крокодилом. Жадная, жестокая, похотливая тварь. Требовала от меня невозможного. Но хорошенькая, врать не буду. Чуть не начала раздеваться прямо в кабинете, ты же знаешь, я могу быть таким соблазнительным, что… Что ты кричишь. Я не трачу твое время. Дай мне хотя бы начать. Нет, я не рассказываю тебе о своих бабах.
Как ты думаешь, чего она хотела? Ни много ни мало упрятать ко мне в наркологию девочку без наркотической зависимости. А потом плавненько довести до психушки. Богатая наследница, которая мешает мачехе жить. Ты вообще о таком слыхала? Ну а теперь сядь, если стоишь. Знаешь, кого я послезавтра должен привезти сюда и заточить в темнице на веки вечные? Кто будет у меня в застенках греметь кандалами, умоляя своего тюремщика о снисхождении? Свет не видывал таких прекрасных пленниц, какую мне пообещали! А ты еще говорила, я не получу эту девушку. Мне, можно сказать, вручают ее в красивой упаковке. Тебе смешно? Мне – да.
Так, тихо, тихо. Не ори в трубку, у меня ухо взорвется. Хватит обзываться. Сама ты Здыхлик. Дашь ты мне закончить, нет? С тобой скоро будет невозможно разговаривать.
Да, я жуткий, мерзкий, страшный, ты мне это уже говорила, и я с тобой полностью солидарен. Но запирать нашу девочку в палате не в моих интересах. Одно дело – мечтать о таком долгими холостяцкими ночами, другое – воплощать в жизнь. Для чего она мне запертая? Чтобы ненавидела меня по гроб жизни? Мне она нужна благодарная, трепетная, ласковая, чтобы смотрела снизу вверх и обожала, чтобы… Ну вот опять ты кричишь. Могу ли я, одинокий влюбленный красавец, желать девичьей ласки? Ну всё, всё, не буду.
Давай лучше подумаем, что делать. Девочке оставаться дома нельзя. Если я откажусь ее уродовать, то где гарантия, что кто-нибудь другой не возьмется. Конечно, я дал гиене согласие! Она, скорее всего, уже напилась на радостях.
Госпитализировать, а потом отпускать в никуда я тоже не могу. Я все-таки подотчетен.
Будь моя воля, я бы просто увез девушку к себе домой, и всё. Но ведь она-то по доброй воле ко мне не поедет. Поэтому у меня к тебе просьба.
Ну вот и славно.
Погоди, погоди! Только сегодня ничего не предпринимай, ладно? Если наша красавица нынче же исчезнет из дому, ее добрая мачеха не переведет мне денег, а там знаешь какая сумма? Давай завтра. Кто меркантильная сволочь?! Нет, а что, мне ей эти деньги оставлять? Это же всё равно что в клозет смыть! Слушай, у меня мужа богатого нет, я сам себе на хлебушек зарабатываю, надрываюсь как Золушка в брачный период. Ну хочешь я половину в твой фонд пожертвую.
Ну вот и договорились.
Георгию Георгиевичу мой низкий поклон.
И привет передавай нашей красавице.
Талия. Побег
В комнате горит свет. Во всем доме темно, и только здесь включено электричество. В спальнях поселилась черная тьма. В длинных коридорах темнота коричневая – от тусклых ночников. А в этой комнате светло и днем, и ночью. В ней никогда не спят. Те, кто живет в доме, давно к этому привыкли.
Талия собирает вещи.
В углу, обиженно перекосившись, лежит пузатый чемодан. Час назад он был полон красиво уложенной одежды, был совершенно готов к очередному долгому путешествию. Затем его хозяйка решила, что это будет выглядеть подозрительно: девочка отправляется к подруге готовиться к экзамену, волоча за собой чемоданище на колесах. Никто в доме не должен знать, что девочка эта ни к какой подруге не собирается, а хочет она покинуть дом навсегда. Так чемодан лишился своего содержимого.
Талия набивает синий школьный рюкзак джинсами и футболками. Аккуратно сворачивает одежду компактными рулончиками и заталкивает поглубже. Там, куда она отправится, ей точно не понадобятся модные шмотки, в которых полагается расхаживать по залам и улыбаться гостям. Впрочем, куда именно отправляться, Талия, если честно, пока понятия не имеет. Главное – уйти от них куда-нибудь подальше.
От мачехи. Она несчастный человек. Ее желания идут впереди нее, расчищая дорогу ее же подлостям. Ей кажется, что эта дорога ведет к счастью. А ведет она только к другим желаниям, достижение которых потребует еще больших подлостей. Такой вот получается бег по кругу. Та черноволосая женщина, которую все считают колдуньей и называют Ясмин, рассказывала Талии о таких людях. Кажется, бурундучок в клетке с колесом, и тот испытывает больше счастья. У бредущего за морковкой осла светлее надежда.