тку от комаров. Лечебный лейкопластырь. Мешочки для стирки белья. Суперклей. Нестираемый маркер по ткани. Универсальное моющее средство. Резинки для волос. Носки мужские, пять пар – сто рублей. Универсальные японские зубочистки. Универсальные бамбуковые подставки под горячее.
Как это всё, такое универсальное, у нее в сумке помещается, думает Талия.
– Уважаемые пассажиры! Желаю вам всем счастливого пути! Путь наша песня поднимет вам настроение!
Два гитариста поют что-то натужно веселое.
Вслед за гитаристами в вагон молча входит девушка и играет на скрипке.
А за девушкой – боги мои, испуганно думает Талия, он что, преследует меня, что ли, и что за невероятные все-таки у него глаза, – входит тот, в красной жилетке и с носом, весь расцветает, увидев ее среди пассажиров, неведомо откуда извлекает какую-то темную дудку, на вид вполне себе незамысловатую, и принимается извлекать из своего неказистого инструмента странно вибрирующие звуки невыразимой печали, вызывающие в воображении нездешние горы, бледное от жары небо и закутанные в черное женские фигуры с кувшинами, мелкими шажками бредущие к далекому источнику.
А ведь это мысль, думает Талия, глядя, как юноше в красной жилетке подают мелочь. Пока найдешь работу, надо же будет что-то есть. Не зря она перед побегом вспомнила о флейточке!
Только играть, конечно, нужно не здесь, не в электричке, решает Талия, глядя, как юношу берут под руки квадратные люди в синей форме, как выводят его из вагона, а он все оглядывается на нее. Нет, здесь опасно. Хоть бы его отпустили, что ли…
…Возле станционной площади небольшого поселка городского типа останавливается массивный черный автомобиль. Открывается водительская дверь. Крупный плечистый мужчина в черных джинсах и красной куртке не торопясь выходит наружу, щелкает кнопкой на брелоке. Автомобиль понимающе откликается. Его хозяин, широко расставив крепкие ноги, со снисходительным интересом наблюдает за происходящим на площади. Весело улыбается.
А на площади происходит вот что. Толпа разномастного народа, дыша в унисон, слушает девушку-флейтистку. Тоненькая, с заплетенными в косы каштановыми волосами, она сидит прямо на земле, скрестив ноги, и играет что-то старинное и вместе с тем очень известное. Вроде ничего особенного, мелодия нежная, но простая, инструмент – всего лишь блок-флейта, на каких обычно играют любители и начинающие музыканты, а слушатели – бабки в платках с корзинами, мужики в пыльных пиджаках с оттопыренными карманами, пышные крашеные блондинки со взбитыми кудрями, их коротко стриженые сутулые спутники и даже несколько нелепых местных мальчишек с мотней до колен – стоят застыв, как загипнотизированные, словно девушка заклинает их своей флейтой не хуже, чем индусы своих кобр.
Мелодия слегка замедляется, сходит на нет. Толпа хлопает вразнобой.
– А из этого фильма можешь? – кричит кто-то из мальчишек. – Где про пиратов еще!
Девушка кивает, подносит к губам флейту, на мгновение застывает и начинает играть что-то решительно-романтичное. Слушатели качаются в такт. Одна из женщин вытирает слезы.
– Старое что-нибудь давай, – просят бабки, когда «пираты» обрываются. – Про любовь!
– Так, все, все, – хозяин черного автомобиля широкими шагами идет к толпе. – А то девочка устанет. Хватит, музыка на сегодня закончилась. Занавес.
Толпа начинает шевелиться. В голубенькую кепочку, лежащую у ног девушки, летят монеты.
– Молодец дочка, – шумят старухи.
– Тут к нам индейцы приезжали и то не так хорошо играли.
– Тебе бы в концерте выступать.
– А красавица-то какая, видали?
– Я бы с ней бесплатно переспал, – говорит кто-то из мальчишек.
Мужчина из автомобиля подходит к девушке, бросает в ее кепочку крупную купюру.
– Забирай заработок, музыкант, – улыбаясь, говорит он, – И поехали отсюда. Так, расходимся, расходимся, концерт окончен, артистка уезжает.
Зрители, вздыхая, послушно разбредаются.
Девушка не двигается с места, смотрит на мужчину с ужасом.
– Я никуда с вами не поеду, – шепчет она. – Я буду кричать!
– Можешь и покричать, – соглашается мужчина. – Тебя здесь и так все уже запомнили, едва ли это прибавит тебе известности.
– Как вы меня нашли?
– Да тебя не это должно интересовать, – мужчина присаживается на корточки. – Не «как», а «кто». Кто тебя нашел. И что было бы, если бы первыми тебя нашли твои милые родственнички.
Он протягивает ей сложенный вчетверо листок бумаги.
– Полюбуйся, какие объявления они везде развесили.
Девушка берет листок, разворачивает. С листка на нее глядит ее собственное лицо. Крупным планом. Ниже – подпись:
«Пропал ребенок!
Девушка 17 лет ушла к подруге и не вернулась.
Рост 175 см, худощавого сложения, волосы темные, длинные, глаза голубые.
Предположительно была одета в джинсы, серую футболку, синюю куртку, на ногах белые кроссовки.
С собой синий рюкзак с молнией.
Может быть дезориентирована из-за заболевания. Нуждается в помощи.
Всем, кто обладает какой-либо информацией, звонить по телефонам…»
– Какое это у меня заболевание, интересно? – растерянно спрашивает девушка, поднимая глаза от листка бумаги.
– А это ты свою очаровательную мачеху спросишь, – уже без улыбки отвечает ее собеседник. – Если, чего доброго, с ней встретишься. По моим сведениям, она перед поисковыми отрядами выставила тебя абсолютно неадекватной. Даже заключения врачей где-то раздобыла.
– А вы кто?
– А это уже хороший вопрос, – мужчина снова улыбается. – Скажем так, ты знакома с моей женой. Ты называешь ее Ясмин. А меня можешь звать Георгием Георгиевичем. Можешь ехать со мной, можешь не ехать, тебя никто не заставит. Но если я тебя в целости и сохранности к ней не привезу, учти, она мне голову отъест, а тело в землю закопает. Я бы на твоем месте пожалел старика и поехал бы.
Девушка судорожно хихикает:
– Голову отъест?
– А то как же, – пожимает плечами Георгий Георгиевич. – Роковая женщина. За что и люблю. Слушай, давай вставать уже, а? У меня колени затекают.
Он, крякнув, поднимается, подмигивает ей и идет к машине. Девушка, помедлив, засовывает флейту в рюкзак, подбирает кепочку с деньгами и идет за ним.
– Едем, значит? – не оглядываясь, весело говорит мужчина. – Вот и славно. На заднее сиденье давай, хорошо? Там стекла тонированные.
Уже в автомобиле он, обернувшись, протягивает ей темный платок и черные очки.
– Держи! Закутывайся по самое не хочу. Будешь похожа на агента-монашку. Ах да, вот я еще что нашел, пока тебя разыскивал. Возьми, спрячешь туда свою выручку.
Он роется в бардачке и достает оттуда маленький сиреневый кошелек.
Юджин. Бунт
– Ты что вытворяешь, друг ты мой сердечный, можешь мне объяснить?
Юджин не спеша отхлебывает пива из высокого бокала.
– А что я вытворяю-то?
– Слушай, она так была тобой довольна. Дала добро на весь твой бизнес. В пример тебя всем ставила – что ты не бунтуешь, как скудоумная малолетка, а живешь спокойно и по правилам, никому плохого не делаешь, на законы мироздания не покушаешься. Вот что ты начал, мне объясни?
Юджину даже забавно смотреть, как всегда такой ровненький и сдержанный Марк выходит из берегов.
– Ты-то чего психуешь, – усмехается он. – Если ей чего не так, так сама бы и звала меня на проработку.
– Я, как ты изволил выразиться, психую, потому что мне с тобой велено разобраться, а у меня других дел, знаешь ли, предостаточно. Моя прямая обязанность – останавливать зарвавшихся новичков, а их и без тебя довольно.
– Это кто здесь новичок? – вскидывает Юджин брови. – Это я, блин, новичок?
– В том-то и дело, что ты солидный зрелый муж, а вести себя начал как зеленый мальчишка. Ты же знаешь закон: в область нежных чувств не соваться.
Юджин знал этот закон. И ни за что не сунулся бы в эту темную область, если бы не встретил Мулю.
А все сестра, чтоб ее. «Мы же не чужие, наша родственница дает концерты, а мы ни разу не были, ты сколько лет в городе и не интересуешься ничем, ну ладно, ты такой неотесанный, тебе вообще только бабки интересны, меня хоть разок своди, тоже мне брат…» Все мозоли оттоптала.
Ничего бы не было, если бы он, как сто лет назад, просто приказал бы дурочке заткнуться.
Ничего бы не было, если бы они просто сходили на гребаный концерт и на этом остановились.
Так нет, Наташке же потребовалось пробиваться за кулисы, ахать, обниматься: «Муля, родная, ах, как же давно, а помнишь, а какая ты стала, да как мы гордимся, да я дома расскажу – не поверят, что я тебя вот так вот видела, а это, кстати, Женя, помнишь Женю?»
Ничего бы не было, если бы эта девчонка осталась такой же неказистой балясиной, какой была когда-то. Приезжала, гостила у них в доме, тощая, глазки испуганные, волосики жиденькие.
Может, даже и тогда бы ничего не было, если бы Муля на той дискотеке при всех не призналась ему, Юджину, в любви. Он это, конечно, вспомнил. И, конечно, к ней обратился этаким доном из породы жуанов, типа «о, Муля, ну как твое ничего?». А она голым плечом повела, усмехнулась, глянула как царица на холопа, ничего не сказала – и опять с Наташкой любезничать. Ну что тут оставалось? Ничего и не оставалось, кроме как сжать зубы и молча приказать: «А ну пригласи меня как-нибудь кофе выпить».
Ну и пригласила. Ну и встретились. И что? И ничего. Ничего она больше к Юджину не чувствовала такого, это сразу было видно. Носик морщит, кофе свой цедит, пирожное вилкой ковыряет, а на лице написано: «Боги мои, что я тут делаю с этим неотесанным». Юджину бы плюнуть и растереть, а его словно в розетку включили. Сидит напротив него этакая лебедь с гобелена, позевывает в кулачок, а у него одно на уме – затащить в квартиру и уложить горизонтально.
– Знаешь что? – Юджин делает здоровенный глоток. – Мне эти ваши законы до лампочки. Я взрослый человек, и нечего мне лысину полировать.