Лицо у меня, видимо, здорово перекашивается – пока я слушаю своего невидимого собеседника, Тая распахивает свои невозможные глазищи в полнеба, а когда убираю мобильник в карман, гладит меня по руке и спрашивает: «Что-то случилось?» – и я просто захлебываюсь нежностью к ней.
– Случилось, – говорю я. – У меня снова есть дом.
У меня снова есть дом, со мной рядом самая чудесная девушка во вселенной, и мне становится так сказочно хорошо, что я схожу с ума. Человек в своем уме не сделал бы того, что сделал я. Нет, он, конечно, точно так же поднял эту дивную девочку на руки и кружил бы ее, и они бы хохотали и падали в снег, и лежали бы рядом, и рассматривали бы снежинки на ее перчатке. Он бы так же, как и я, обещал отвезти ее летом к себе на родину, рассказывал бы, захлебываясь, о синих горах и холодных ручьях, пел бы ей песни своего детства и играл бы ей на дудуке. Но он никогда бы не сказал того, что сказал я.
Я сказал:
– У тебя тоже скоро будет дом. Мы вернем его.
Сначала она, конечно, ничего не поняла. Милый, ты слишком счастлив сейчас, чтобы говорить умные вещи, сказала она. Малика никогда не отпустит того, во что она вцепилась зубами. Но это ничего. Мне хорошо. Я не пропаду. Я жива, пока у меня есть ты.
Но меня уже не остановить.
Ты не будешь больше прятаться и маскироваться, говорю я. Тебя перестанут разыскивать. Ты станешь свободной, я тебе обещаю.
Тая смеется. Не знаю, чем она мажет лицо, чтобы придать себе вид всплывшей утопленницы, но в итоге ее действительно не узнает никто из старых знакомых. Мне так хочется для нее другой жизни. Не потому, что я хочу встречаться с красоткой, нет – я любил бы ее, даже будь она в шрамах и язвах. Просто ни один человек не должен прятаться, как заяц, это унизительно. Она уж точно такого не заслужила.
– Меня намного больше беспокоит, что в детдом теперь не пускают, – говорит она. – Без объяснений, безо всего. Какой-то якобы приказ директора. Который раз уже прихожу, а меня только что поганой метлой не выгоняют – не положено, уходите, девушка, а то полицию вызовем. Меня дети ждут, а я даже не могу им весточку передать. Хоть подкоп делай, честное слово.
– Только тебя не пускают? Или вообще волонтеров?
– Не знаю. Я, сам понимаешь, сейчас мало с кем общаюсь.
– Давай я схожу. Нет, ну а что? Приду с флейтой, предложу устроить музыкальный праздник. Либо меня не пустят, и мы сделаем выводы, либо пустят – и тогда я передам привет твоим Эмме с Эриком.
– Алик! – боги, она смотрит на меня, будто я только что сразился с драконом и победил его. – Правда? Какой же ты у меня…
Нет, ну нормально? Один раз собрался сходить в детдом к брошенным детям – и уже герой. Сама она туда ходила как на работу, однако себя явно героем не считает.
– И все равно дом у тебя будет, – говорю я.
– Ой, да брось. Это, во-первых, не главное, а во-вторых, невозможно.
Она до последнего не могла понять, с кем я связался и что делаю. Я этого и сам тогда не понимал.
– Еще, значит, один дом нужен? – хрюкает мой железнодорожный джинн, стукая пивной кружкой о деревянную столешницу. – Ну ты хват, парень. Я думал, ты что новенькое придумаешь, а ты вон как. Богатства хочешь, а? Смотри, подавишься…
Он сильно изменился. Он сбрил свою пегую щетину, он аккуратно и даже не без щегольства подстрижен. На нем пухлая зимняя куртка, явно новая, теплые камуфляжные штаны, высокие ботинки со шнуровкой; у него лохматая шапка, которую он положил на соседний стул. Когда я его увидел в первый раз, он был в драном пуховике, из которого торчали перья, спортивных штанах и кроссовках на голую ногу. И перчатки у него были разного цвета. Одна синяя, другая красная, обе женские. Две веселые перчатки.
– Этот дом нужен не мне, – терпеливо объясняю я. – Просто одна хваткая дамочка лишила свою падчерицу крыши над головой, а еще добилась того, чтобы девушку разыскивали как преступницу. Надо ее как-то убедить…
– А, так ты из-за бабы, – разочарованно тянет Юджин. – Это ты, друг, зря. Ничего хорошего от этих баб не бывает. По себе знаю. Не ценят они, когда ты к ним всей душой. Не дано им. Такие уж они.
И пахнет от него иначе – к перегарным ароматам подмешан запах мыла и, кажется, одеколона. Раньше несло помойкой и мочой. Ну и перегаром.
– Вы мне советы будете давать или желания исполнять?
Юджин ухмыляется.
– Экий ты, брат, ехидный, – он грозит мне пальцем и подмигивает. – Не, проси чего хочешь, конечно. Жалко мне просто тебя. Я-то жизнь знаю.
На вырезку из газеты, с которой обольстительно улыбается премерзкая Малика, мой джинн реагирует бурно. Он вскипает как чайник. Он исходит пеной и брызгами.
– Вон она чего, а? – бурлит он. – Нет, правда, что ли, из дому девку выжила? И в психушку сдавала? Ой, не могу, дай еще выпью. Из-за таких вот мы и пьем, понял? Красивые бабы – самые злые. А страшные – еще злее.
Меня его логика убивает наповал. Я подливаю ему пива.
– Но твоя-то девка, она не такая? – умоляюще спрашивает мой расстроенный джинн, разом всосав треть кружки. – Да уж вижу, что не такая. Хватит мне тут сиять, я верю, верю. Давай, расскажи еще раз, Ромео, что там надо внушить этой кренделихе.
– Послушайте, – спрашиваю я (опять спрашиваю!). – А вы что, правда волшебник?
– Волшебник, волшебник, – машет Юджин рукой. – Не парься.
А через неделю начинается буря.
«Светская львица отказалась от своих обвинений в адрес падчерицы».
«Одноклассница Талии: “Я всегда знала, что она не виновата”».
«Девушка была вынуждена учиться в вузе под чужим именем».
«Скандал! Малика Петрова призналась во всем!»
«Юная Талия полностью реабилитирована».
«Злая мачеха оставляет страну».
Я жду ее с лекций. Она приходит с неожиданной стороны (не была на занятиях?). Не смотрит на меня. Отстраняет мои руки, не дает себя поцеловать.
– Он тебя ко мне подослал? Господин Бессмертных?
С ее лица исчез этот ее маскировочный грим.
– Это его почерк – генерировать непрошеные чудеса. Делать добро и требовать за него плату. А ты, значит, в сваты завербовался. Очень красиво.
Зато вернулось выражение затравленности – как тогда, на станции, когда я ее встретил в первый раз.
– Тяжело было притворяться влюбленным?
Я говорю ей все как есть. Что люблю ее. Что искал ее везде целое лето. Что этот упырь начал меня использовать, когда мы с ней уже были вместе. Что я не мог ей признаться в этом, потому что он пригрозил сделать с ней что-то ужасное.
– Знаешь, милый, – говорит она. – Мог бы придумать и поинтереснее.
Я бегу за ней, как ошалевший пес. Я не понимаю, почему она мне не верит. Я не могу принять того, что она просто исчезнет. Я молча захожу вслед за ней в вагон метро, молча смотрю, как она садится на свободное место, раскрывает книжку. Молча стою на эскалаторе тремя ступенями ниже. Иду за ней до общаги. Вижу, как она закрывает за собой двери. Кидаюсь к дверям.
Но до дверей не добегаю, потому что мне заламывают руки за спину.
– Слушайте, а нельзя было без этой шпионской театральщины? Скрутили, в автомобиль сунули, везут куда-то, на вопросы не отвечают. Вы, наверное, в детстве любили в мафию играть, да?
Господин Бессмертных приятно улыбается.
– Лучше тебе не знать, что я любил в детстве, – говорит он. – А в мафию я люблю играть сейчас. Это меня умиротворяет. Надо было тебя еще хлороформом усыпить для пущего эффекта. В следующий раз так и сделаю.
– А что, будет следующий раз?
– Нет. Не будет. Я пошутил. Так, если я правильно понимаю, твоя красавица узнала о наших с тобой интимных секретах и жутко обиделась? Что ж, я примерно это и планировал.
– А я думал…
– Не надо думать. От этого появляются морщины. «Дориана Грея» читал? Ну неважно. Прости, деточка, но тебя нужно было остановить. Ты явно собирался наломать дров голыми руками. Скажи-ка мне лучше одну вещь: ты ее любишь?
Мне хочется разбить его довольное лицо в фарш.
– Люблю, – говорю я.
– А женился бы?
Я молча рассматриваю его.
– Ну вот мы и добрались до сути, – весело прищуривается Бессмертных. – Как девушку по парку выгуливать, так мы тут как тут, а как жениться… У вас, кстати, далеко зашло? Ребеночка не заделали?
– Урод вы, Константин Моисеевич, – говорю я. – Могли бы и сказать, что вы с ней знакомы. И что она вас ненавидит. Не знаю, во что вы играете, но меня вы здорово подставили.
– И это благодарность! – он разводит руками, качает своей холеной башкой. – Я этому барашку работу дал хорошую, квартиру вернул, его девушку, можно сказать, облагодетельствовал, а он только блеет и бодается. Как же хорошо все-таки, что я не злопамятный.
– Она меня видеть не хочет из-за вас, а вы спрашиваете, женился бы я на ней или нет. Я бы ее всю жизнь на руках носил, если бы она мне позволила.
– Ну так и женись, хороняка. Князь отпускает ее.
– Чего? Какой князь?
– Тьфу, – он машет на меня рукой. – Это ж классика, молодой человек, стыдно не знать. Впрочем, я все время забываю, что потолок нынешней молодежи – короткометражная мультипликация. Женись, говорю, что непонятного. Поезжай и делай предложение. Теленок.
– Сами вы помесь быка с бараном. Она меня и слушать не станет. Теперь.
– Ах да. Позабыл одну мелочь. Думал, сам догадаешься. Сначала закажешь джинну третье желание. Надо объяснять какое? Ох, вижу, что надо, ну что за дети нынче, право. Ты пожелаешь, чтобы твоя красавица приняла предложение того, кто первым к ней посватается. Именно в такой формулировке.
– И это типа буду я?
– Ну а кто?
– Это насилие, я не хочу так.
– Дурак. Это выход из положения. Она любит тебя, но ужасно обижена. Ты просто дашь ей возможность перешагнуть через эту обиду и не позволишь загубить собственную жизнь, да и твою тоже. Давай уже, шагай в свое долго и счастливо, будь мужчиной наконец. Да, в качестве бонуса: если она и вправду к тебе охладела – едва ли, но вдруг, – я очень недурен в искусстве приворота. Есть, правда, одна упрямая дама, которая мне в этом все время мешает, но не сегодня-завтра я с ней разберусь.