Здесь отчётливо фонило магией. Впрочем, ничего удивительного не было в том, что под здешним солнцем и практически в отсутствие зимы природа берёт своё там, откуда уходят люди.
Пока набирала воду, мне стало жарко. Пожалуй, я не продумала гардероб, когда пускалась в незапланированное путешествие. Мысленно добавила ещё один пункт в список дел в Саутвинге.
Передать послание Фостергловеру…
Побродить по достопримечательностям (в идеале, одной, конечно же — надеюсь, не напросится в провожатые. Хотя зависеть будет от того, что там братец в послании понаписал)…
Заглянуть в Школу колдуний и проверить теорию Малены по поводу того, что мне жизненно необходимо учиться. Сначала я отмахнулась от этой идеи, но теперь, принимая во внимание, что моя магия начала своевольничать и сама выбирать траектории «выброса» меня при прыжке, не мешало бы научиться лучшее её контролировать. Так, что там ещё было в списке…
Забыть Бастиана.
Учитывая, где именно я решила остановиться в Саутвинге — можно мне уже присваивать звание почетной дуры Полуночного крыла и всего Оуленда заодно.
Ещё сильнее рассердившись, я перенеслась обратно в покои Баса с тяжеленным ведром воды и принялась вымещать злость, отдраивая их до блеска.
Я даже протёрла каждую-каждую раму на его картинах! И на портрете, конечно же, заодно высказала ему прямо в лицо всё, что думаю о возмутительных размерах его кровати.
Я даже сняла и вытряхнула во дворе балдахин и шторы! А постельное белье и покрывало оставила на солнышке сушиться. Благо, теперь я знала, где фонтан, а значит, могла «скакать» туда-сюда, сколько мне заблагорассудится, ориентируясь на маяк-воспоминание.
Правда, когда мыла полы в кабинете, завесила портрет обратно. Мне показалось, что он на меня неприлично пялится своими бесстыжими глазами.
В конце концов, когда солнце пустилось по дуге в сторону крыш, я оглядела свою работу, с удовлетворением констатировала, что всё сверкает, а также уже без удовлетворения — что мне пора добавить в список ещё один пункт, «постараться не поехать кукушечкой».
Потому что разговоры с портретами и смущение от необходимости при них нагибаться — это, конечно же, перебор.
Снова отдёргиваю занавесь.
— Доволен? Этого ты добивался? Свести меня с ума?
Бастиан с портрета довольно улыбается и не спорит.
Подаюсь ближе, рассеянно веду кончиками пальцев по выцветшей позолоте резной деревянной рамы. Закусив губу, снова смотрю.
Сейчас он стал красивее, чем в свои восемнадцать лет. Вот эта почти женственная смазливость ему не очень шла. Шелка и бархат, инкрустированные драгоценными камнями и до блеска отполированные, без единой царапины парадные доспехи… Это всё не его.
Ему идёт тьма.
Невольно сравниваю. Жестокая память помнит каждый штрих. Я сама бы нарисовала новый портрет, если б умела.
Я помню так остро и отчаянно, что стоит закрыть глаза — и его лицо передо мной, как живое.
Резкие, мужские черты. Он стал шире в плечах, волосы больше не выглядят, словно они ухоженнее, чем у меня — стрижены короче, чем на портрете, у него теперь не зеркальный шёлк, а лохматая, буйная грива.
Нарисованный цветок держат такие белые, изящные руки! Сейчас у него руки грубые, но сильные… кажется, он говорил, что в камере умудряется делать какие-то физические упражнения, чтобы не превратиться в живой скелет.
Этот юноша, изображённый придворным художником, — полуденное солнце, такое же яркое, как в небе над Саутвингом, он сверкает и слепит бликами доспехов, беспечно соблазняет улыбкой.
Бастиан сейчас — полуночная тьма, он соткан из теней и тянет туда, во тьму, гипнотическим мерцанием тёмных глаз. И мне кажется, он разучился улыбатьсятак.
Отдёргиваю руку, сжимаю пальцы в кулак.
Я уже чувствую предвестники наступления ночи. Меня кроет. У меня начинается ломка.
Срочно отвлечься!
Что там ещё было в моём списке?
Слишком долго я проторчала во дворце, беседуя с портретами — или со своей поехавшей кукушкой.
Когда материализуюсь на центральной площади Саутвинга, помня о том, что там всегда бродят какие-нибудь мелкие разносчики еды и лоточники торгуют всякой снедью, солнце уже бросает последние золотые лучи на город.
А мне не хочется бродить по малознакомому месту в темноте. Некстати вспоминается мрачноватое напутствие Малены.
«Тьма идёт за тобой по пятам…»
«В Саутвинге выходи только в дневное время»
Как на зло, торговцы тоже, видимо, предпочитают утренние часы, к вечеру почти все уже распродали свой товар и ушли. Ставни на окнах лавочников закрыты. Народу на площади почти нет — сегодня ведь не выходной, и не праздник.
Торопливо иду к бабулькам на самом краю площади, которые принесли с собой переносные стульчики и ведерки, накрытые чистыми тряпочками — хотя бы они еще здесь, переговариваются о том о сём, обсуждают прохожих.
Правда, у них в основном ягоды и овощи, а мне ужасно хочется чего-то посытнее.
Вот, что значит хорошо физически поработать — впервые за много дней у меня проснулся аппетит!
— Пирожков не желаешь, милая? С мясом! — догоняет меня оклик старушки, мимо которой я уже успела пройти.
Возвращаюсь.
Пирожки с мясом — это ровно то, что сейчас способно вернуть меня к жизни.
— Сколько? — машинально лезу правой рукой в кошель, притороченный к поясу. К счастью, я догадалась взять с собой денег, не то пришлось бы прямо сейчас прыгать к брату и клянчить, а я ужас как этого не люблю.
— Такой красавице — бесплатно! — старушка щерит беззубую улыбку, я благодарю, тяну руку за протянутым пирожком…
А потом на моём запястье смыкаются костлявые пальцы.
Прозрачные старческие глаза стремительно заволакиваются тьмой.
Стираются звуки и цвета вокруг. Последний солнечный луч погас, вся площадь погружается в глубокую тень.
— Взамен попрошу тебя всего об одной услуге, милая! Пойдём со мной. Я хочу показать тебе одно место. Одно особенное место.
9.5
Вот с чужими людьми у меня реакция на нежелательные прикосновения работает отлично.
Почему так не работала с Бастианом? Видимо, сбой в организме случился, не иначе.
Смазывается фокус на окружающей реальности, чёрные глаза отдаляются, сухие горячие пальцы соскальзывают с запястья. Перемещаюсь прыжком на несколько шагов вглубь площади. Случайных прохожих в такой час уже совсем почти нет, я ни в кого не врезаюсь, по счастью.
Подозрительная бабка пытается встать с места, но у нее спину скрючило, и ничего не получается. За мной она не пойдет… и я растерянно смотрю, как она стоит пару мгновений, кряхтя и прижимая руку к пояснице. А потом плюхается обратно и как ни в чём не бывало возобновляет скрипучий разговор со своей соседкой. Та косится перепуганно и принимается спешно складывать свои вязаные носки и вышитые носовые платочки.
Я беру себя в руки, успокаиваю дыхание и медленно двигаюсь обратно. Как я счастлива обладать магией! Это моя защита. Никогда ещё… почти никогда не подводила. Могу себе позволить быть храброй. Надо понять, что происходит.
— Пирожков, милая? — улыбается бабулька. Встречает меня так, будто видит впервые в жизни.
Я смотрю в прозрачно-голубые глаза, в которых та, особая блаженная невинность, какая бывает только у очень пожилых людей и у маленьких детей. И понимаю, что так и есть. Вот этими глазами — видит впервые.
— Нет, спасибо! — отказываюсь вежливо.
Аппетит пропал совершенно.
— Не подскажете, где здесь… — достаю свиток, бросаю взгляд на размашистый почерк брата. — Тупик Старых Королей?
Бабушка улыбается снова и машет рукой куда-то вправо.
— А вот по той улице пойдешь до перекрестка, потом направо, потом полчасика пешком, потом налево, и возле памятника переулок такой извилистый, мощёный булыжником, ещё с горочки вниз так уходит, это вот он и есть!
Я вздохнула, повторила мысленно и вежливо поблагодарила старушку.
На всякий случай ещё возле нее постояла немного, сделала вид, что думаю… но ничего больше не происходило.
Спрашивать у нее, «а что такое только что было с вашими глазами? И куда вы меня хотели отвести?» наверняка смысла нет, я уверена.
Мысленно чертыхаясь и злясь на этого Фостергловера, что забрался в какую-то глушь — нет бы в самую дорогую таверну столицы заселиться, как все нормальные аристократы! Вон их аж две тут, вывесками прямо на площадь, светят уютно окнами в вечернем сумраке! — я потащилась искать этот Тупик Старых Королей.
Жаль, что нельзя туда просто переместиться — в этой части города я никогда не была. Кажется, это самый древний квартал, с которого и начинался когда-то город. Не случайно дорога все время идёт под уклон. Город расползался с пологого склона, с самого побережья — на холм. Дворец Бастиана стоит на самой вершине и доминирует над городом. Из его окон — самый красивый вид. Даже море видно у Баса в кабинете, из панорамного окна.
Улица.
Перекресток.
Поворот. Налево или направо? Направо, да, точно.
Вот здесь позволяю себе схитрить — улица изгибается, но когда дальний край просматривается, есть возможность сразу туда переместиться. Мне совсем не нравится бродить по незнакомым местам, но я поставила себе задачу непременно отдать послание, и хочется уже её выполнить, чтобы с чистой совестью вернуться домой.
В смысле, в своё временное убежище.
Фонарей в этой части города не зажигают, как на площади — слишком дорого тратить масло. Слабые отсветы из окон над моей головой. Тени подбираются к ногам. Звуки чужих жизней доносятся из распахнутых ставен. Где-то плачут дети, где-то ругаются, где-то поют… где-то слышу совсем неприличные звуки женского удовольствия, и смутившись, ускоряю шаг. Такой большой город, много домов в два-три этажа, местами горожане умудряются строить даже выше, мне это всё ужасно непривычно.
Чем дальше забираюсь, тем теснее и грязнее становятся улицы.
Пару раз мне слышатся звуки шагов где-то позади — но когда оглядываюсь, никого не замечаю. Это Саутвинг, здесь много людей. Наверняка не я одна гуляю по улицам по вечерам. Хотя я вряд ли осмелилась бы выходить в столь поздний час, если бы не была колдуньей и не полагалась на магию.