Ты пошла дальше — ты сделала эту мечту идеальной.
Я не уверен, что ты сама понимаешь, насколько твой план освобождения безумен и трудно осуществим. Я не представляю, чтобы где-то во всех бесчисленных вариантах Мироздания был мир, в котором ты и я могли бы быть просто счастливы — обычным тихим семейным счастьем, где бы нас с тобой оставили в покое. Ты знаешь только половину всей беды. Ты не ведаешь ничего о Темноте — и поверь, этот капкан, чьи створки вот-вот окончательно сомкнутся на моём горле, намного страшнее того, что когда-либо был в состоянии придумать твой брат.
Но я промолчу о Темноте и в этот раз. А ведь она едва не убила меня прошлой ночью, когда я посмел рушить её планы, когда просил тебя не ходить к брату. Добровольно променял шанс освободиться на вечное заточение — лишь бы тебя не потерять.
Тьма била наотмашь, резала меня на куски, ярилась и кричала мне прямо в мозг, что едва сдерживается, чтобы не убить, что пощадила меня только потому, что слишком много сил вложила в такого безмозглого идиота, как я, и теперь ей жалко результата своих трудов. А потом весь день разрывала мне голову изнутри медленной пыткой, мстя за строптивость.
Как я могу сказать тебе о Тьме внутри меня?
Не сейчас, когда ты смотришь на меня такими ждущими глазами.
Такими любящими глазами.
Я подарю тебе эту иллюзию того, что у нас с тобой может быть счастливый финал.
Моя нежданная.
Моя невероятная.
Моя невеста. Которой вряд ли суждено когда-нибудь стать женой.
Жизнь моя, страсть моя — Мэг.
Молча и без лишних слов хватаю мою девочку. Встаю вместе с ней, прижимая к себе. Несу её ровно два коротких шага. И укладываю на тощий матрас. Мимолётный испуг в огромных тёмных глазах сменяется смущением и… любопытством.
Если бы моя жизнь сложилась по-другому, я бросил бы Империю к твоим ногам.
Ты достойна королевской перины, усыпанной белыми лепестками роз в нашу первую брачную ночь. Ты достойна была разделить со мной корону. Но разделишь только тюремную камеру и страсть осуждённого на медленную казнь.
Жизнь моя, страсть моя — Мэг.
Ты сказала, что любишь. Вот так просто и откровенно, призналась мне первой.
И смотришь сейчас с таким обожанием в глазах, что мне становится страшно. Достоин ли я такой любви? Я ведь вовсе не благородный рыцарь, идеал такой принцессы, как ты. Благородный рыцарь не соблазнял бы тебя методично ночь за ночью — так, чтобы ты, наконец, перестала бояться и прятаться от меня сейчас, когда я медленно тебя раздеваю.
Наверное, благородный рыцарь не стал бы и делать тебе ребенка. Но этот сорт благородства уже выше моих сил.
А ведь я никогда не задумывался даже о таком.
Но в момент, когда слова о ребёнке сорвались с твоих губ, понял, что хочу этого тоже. Больше всего — больше свободы, больше жизни.
Я хочу, чтобы с тобой осталась часть меня, когда меня не станет. А я боюсь, что это случится уже очень скоро.
Я хочу, чтобы моя жизнь продолжалась через него — через его глаза, через его память, в которой я буду жить, презрев смерть. Чтобы когда-нибудь наш дальний потомок совершал безумства, с гордостью заявляя, что ведёт свой род от «того самого» сумасшедшего Короля-без-Короны. Который хотел слишком многого от своей жизни. Поставил на кон всё. И проиграл.
Но перед этим познал все радости мира.
Я раздеваю тебя в этот раз полностью. И покрываю поцелуями с головы до ног. Ты по привычке ещё пытаешься противиться самым смелым моим ласкам, но это последнее сопротивление я преодолеваю своей упрямой настойчивостью. Я хочу тебя всю. Хочу пробовать на вкус, сталкивать в пропасть и лететь в неё рядом, сводить тебя с ума — ведь я уже сошёл.
Нам некуда спешить.
У нас впереди ещё целая ночь.
Одна-единственная ночь.
Поверь, моё сокровище. Я очень хотел бы ошибаться. Но меня наотмашь бьёт в солнечное сплетение предчувствием. Что эта ночь будет последней. Не могу понять, откуда взялся этот леденящий страх. Может, я ошибаюсь, и просто привык воспринимать каждую нашу ночь, как последнюю, ведь всегда был миллион причин, почему ты можешь не вернуться ко мне снова.
Но что-то подсказывает. В этот раз так и будет. Следующей ночью ты уже не вернёшься ко мне.
Последняя ночь. Пусть она длится так же долго, как длится время. Как будто кто-то невидимый увидел нас и решил остановить движение солнца и луны по небу. Чтобы подарить нам хотя бы еще один час вместе.
Я не так наивен, чтобы верить, как ты, что твой брат будет достаточно милостив, чтобы отпустить меня, если узнает о ребёнке. Скорее моя голова полетит с плеч в тот же самый день.
Но твёрдо уверен в одном — он никогда не тронет и пальцем свою обожаемую младшую сестрёнку. Так что если это цена за то, чтобы провести ночь с тобой — и оставить тебе свою частицу… я готов заплатить.
Как сильно все изменилось с тех пор, как ты появилась здесь, моя Мэг.
Как сильно изменилась цена — и то, что я хочу купить за эту цену.
Тогда я собирался обмануть тебя, чтобы с твоей помощью получить свободу.
Теперь… Больше всего на свете, больше жизни сейчас мне хочется возродится снова — в нашем с тобой ребёнке, Мэг.
А ты расскажешь нашему сыну мою историю не так, как это в учебниках, сердце моё. Я это знаю.
…Я хотел быть нежным с ней в её первый раз.
Я правда пытался.
Но очень скоро полностью потерял контроль. Как это всегда бывало с нею рядом.
Я видел, что ей больно. Я был в самое сердце сражён тем, как доверчиво и покорно она принимала от меня эту боль. Ведь в любую минуту моя маленькая колдунья могла просто уйти. Но она оставалась со мной.
И принимала всю мою ярость и голод.
Всю злость и ожесточённость, что накопились за десять лет моего смертельного одиночества.
До синяков, которые наверняка останутся на её нежном теле от моих пальцев.
Я пытался сказать ей без слов, как много значит для меня её жертва.
Я пытался губами написать на её теле клятву в том, что как бы ни сложилось дальше, она — лучшее, что случилось в моей жизни.
Она широко распахивала свои огромные глаза и смотрела куда-то мимо меня, смотрела в себя, прислушиваясь к тому, что происходит сейчас с ней. В ней. И я был заворожен этим зрелищем.
Я же мог смотреть только на неё.
Поэтому я не пропустил тот момент, когда для неё к боли стало примешиваться наслаждение. Такое же пряное, острое и опасное, как то, что чувствовал я сейчас. И мы стали делить эту горькую сладость на двоих.
Надеюсь, музыка её стонов и хриплых вскриков останется в моих ушах навечно и заглушит голос проклятой Темноты.
Теперь ты тоже знаешь, как можно терять контроль, — да, моя Мэг?
Когда ты впиваешься тонкими пальцами мне в спину, когда царапаешь кожу до крови, когда твои стройные ноги обвивают мои бёдра — так, будто боишься выпустить меня хотя бы на секунду из своих объятий — о чём ты думаешь?
Неужели тоже предчувствуешь, что для нас есть только одна эта ночь?
За которую я трижды делаю тебя своей.
Потому что тоже не могу выпустить из рук ни на миг.
Я хотел бы остановить движение солнца на небосводе.
Я хотел бы убить его, чтобы кроваво-алый рассвет никогда не наступал.
Я хотел бы, чтобы наша последняя ночь длилась вечно.
Глава 14 (Мэг)
Медленно-медленно выплываю из забытья.
Безумно не хочется. Поэтому всеми силами стараюсь задержаться где-то на границе сна и бодрствования.
Вокруг — непроницаемая тьма. Под моей щекой размеренно и гулко бьётся чужое сердце.
В сильных руках держащего меня мужчины мне спокойно, будто в колыбели.
По его дыханию угадываю, что не спит. Почему-то кажется, что вообще сегодня так и не спал. Чтобы не терять ни единой драгоценной минуты вместе.
А я…
Впервые в жизни я понимаю, что совершенно потерялась во времени.
— М-м-м-м… Бас… уже утро скоро? Или пока глубокая ночь?
— А ты как думаешь?
Даже в темноте чувствую, что он улыбается. А у меня внутри светит собственное солнце — моё огромное, всепоглощающее счастье. Поэтому мне хочется улыбаться тоже.
— Ну, не зна-а-а-аю… ты меня столько раз будил за ночь, что мой внутренний будильник совсем сбился!
— Прости, — усмехается Бастиан. И не слышно, чтоб раскаивался хоть на каплю.
Потягиваюсь кошечкой, изгибаюсь…царапаю грудью твёрдую мужскую… и тут очень ярко и наглядно ощущаю, что нарываюсь на четвёртый заход.
Задумываюсь ровно на секунду. А потом…
— Мур-р-р!..
Льну снова и потираюсь щекой об его плечо.
Бастиан вздыхает.
— Сокровище моё, уже почти рассвет. Нельзя рисковать. Не то голову потеряем с тобой, и только представь тогда…
— Хорошо-хорошо, я поняла! Встаю, — тоже вздыхаю я и усаживаюсь вертикально. Чтобы тут же охнуть и плюхнуться обратно.
— Что такое? — обеспокоенно переспрашивает Бас.
— Сидеть… как-то… не очень… — смутившись до ужаса, я ныряю с головой под колкое шерстяное одеяло.
Между ног ноет и тянет так, что пожалуй, если вдуматься, то и лежать мне тоже не очень.
— Прости, — снова повторяет Бастиан. И ровно с таким же процентом раскаяния.
А потом ныряет ко мне под одеяло.
— Ай-яй! — взвизгиваю, потому что его отросшая щетина царапает мне щекотно живот.
— Не дёргайся. Раны положено зализывать.
— Бас, нет… о, мой бог… но…
— Полчаса до рассвета у нас ещё есть.
Как странно течёт время.
Иногда годы пролетают в один миг.
Но иногда полчаса растягиваются в целую вечность.
А потом я кое-как на дрожащих ногах добираюсь до стола и зажигаю последний огарок свечи.
А потом Бастиан, едва прикрытый краешком одеяла, подперев рукой голову и щурясь, словно довольный кот, рассматривает меня, пока я судорожно пытаюсь впрыгнуть поскорее в платье.
А потом он встаёт меня провожать, и до нас доходит, что мы забыли об одной немаловажной детали, которая может погубить всю нашу конспирацию на корню — простыни!!! Мы переглядываемся, и я краснею до корней волос. Если кто-то увидит у него в камере