Вот только что этот узник был как цепной пёс на недосягаемом расстоянии — что-то чужое, странное, загадка, которую мне хочется разгадать, таинственное имя на страницах книг или в устах чужих людей.
И вдруг оказывается, что он живой. Настоящий. Дышащий. Что это единственное, что греет в этом сыром стылом подземелье — потому что я чувствую плечом, что от него жарко, как от печки. И невольно согреваюсь, ведь я уже успела тут озябнуть.
Боюсь представить, какой он будет высоты, если выпрямится здесь в полный рост — даже сидя чувствую себя крохотным воробушком, прикорнувшим на ветке рядом с коршуном.
Чёрная плотная ткань рубахи. Дорогая вышивка золотой нитью у распахнутого низко ворота. Кажется, брат не скупится для самого почётного и тщательно охраняемого узника холда Нордвинг — одни свечи из чистого воска сколько стоят, а он жжёт их ночи напролёт, судя по нагару. Дункан умеет быть щедрым. Как и жестоким. Он сделал всё, чтобы наказать Себастиана — но проявляет уважение к поверженному врагу.
Да и не видно по заключённому, чтоб он так уж плохо питался. Я ожидала встретить измождённый скелет, а передо мной гибкий и сильный хищник, закованный в кандалы и бесящийся от невозможности расправить лапы. Именно это вижу я во взгляде пристальных чёрных глаз. Широкие плечи, царственная осанка, которую даже в таком месте, даже за десять лет Себастиан, Король-без-Короны, умудрился не потерять.
А ещё у него очень красивые руки. Наши ладони оказались слишком близко после перемещения, и я чуть отодвигаю робко свою руку с края его постели, в который вцепилась. Потому что это слишком смущает — когда вижу его длинные пальцы, пальцы музыканта, а не убийцы, совсем рядом со своими тонкими пальчиками.
Он по-прежнему не шевелится и ничего не говорит — застыл неподвижной статуей, положив правую руку небрежно на колено согнутой ноги.
Как будто боится меня спугнуть, только смотрит сверху пристально своими чёрными, как бездна глазами. Я пыталась найти какие-то интересные темы для беседы — потому что хозяин как назло ничего не предлагает, даром что сам пригласил в гости — но ничего в голову не лезет.
Снова опустила взгляд, и он залип на стальном обруче оков на его запястье. Толстая длинная цепь от них тянула свои хищные звенья в темноту, заканчиваясь на кольце, вбитом в стену. Достаточно длинная, чтоб узник мог ходить по камере, и достаточно прочная, чтобы он не пытался вырваться, когда кто-то отпирает дверь.
Я заметила красный след от железа на коже — отметину от многолетнего ношения, клеймо, которое вряд ли теперь может когда-то сойти с его запястья. И у меня замерло сердце.
Повинуясь порыву, совершенно ни о чём не думая в тот момент, кроме того, как же мне его жалко, осторожно коснулась кожи в этом месте кончиками пальцев.
— Это больно? — вскидываю взгляд. — Я могу в следующий раз принести мазь…
В чёрных глазах вспыхивают огни, и я забываю, что хотела сказать дальше.
Он рывком подаётся ближе и накрывает мою ладонь своей, прижимая её к тонкому матрасу, покрытому колючим шерстяным одеялом. Просто припечатывает сверху, как будто тоже надевает оковы на меня. И теперь мои пальцы навек соединены с его.
А правую руку запускает мне в волосы, властно привлекая к себе — и впивается горячим, жёстким поцелуем.
Его грубые губы не дарят мне ни капли нежности в мой первый в жизни поцелуй — только тёмный огонь, плавящий до костей, опаляющий меня вмиг, как лебединое перо в столбе бушующего пламени.
Тяжёлое холодное прикосновение стальной цепи к моей груди.
Бастиан замирает на миг, коротко вдыхая, а потом пальцы на моём затылке стискивают мне волосы почти до боли — и он продолжает снова. У меня внутри будто взрывается что-то снопом огненных искр в ответ на каждое движение его дерзких губ… А потом и языка… мамочки родные, я даже не догадывалась, что в этом, оказывается, может участвовать и язык!!
От неожиданности перемещаюсь обратно за прутья.
Прижимаю пальцы к истерзанным, горящим губам.
Бастиан бросается на прутья как лев, у которого вырвали добычу из когтей. С лязганьем следуют за ним его цепи.
— Стой! Погоди! Прости, я… Мэгги! Я не хотел тебя напугать. Не уходи!
Мои эмоции переливаются через край, грозя расколоть на части. Меня штормит, я не знаю, что говорить и что делать. В эту самую минуту понимаю только одну вещь предельно чётко.
Не представляла, что поцелуи, оказывается, бывают такими.
Но мне ужасно понравилось.
— Прости, я … ты меня не напугал. Вернее, напугал… но не так. Я… пойду. Но я ещё вернусь, обещаю!
Когда уходила, перед глазами стоял тоскливый взгляд раненого зверя. Отчаявшегося раненого зверя.
Глава 4. Бастиан
О чём я думал в этот момент?
Да в принципе, ни о чём не думал.
Просто не ожидал, что она примет всерьёз мои провокации. Только что она была там, за прутьями опостылевшей решётки. Казалось бы, не так и далеко, но для меня — дистанция, равная бесконечности.
И вот спустя миг уже рядом. Живая, настоящая, дышащая. У неё волосы пахнут ветром и летним лугом. Свежескошенным сеном. Я уже успел забыть эти запахи. Она вернула их мне.
Её белая кожа светится во тьме. Длинные ресницы бросают тени на щёки. Едва заметные веснушки на носу. Когда она горбится в смущении, в целомудренном вырезе простого чёрного платья видны хрупкие ключицы. Как много деталей, оказывается, можно разглядеть только вблизи! Совсем рядом с моей оказывается её рука — и она отдёргивает стыдливо тонкие пальчики. Но сама не замечает, как мы соприкасаемся плечами. Я не спешу обращать её внимание на эту оплошность, поэтому стараюсь не шевелиться и даже, кажется, лишний раз не дышать.
Боюсь спугнуть.
Боюсь, что она исчезнет так же быстро и внезапно, как появилась в этом богом забытом месте.
Почему она продолжает оставаться так близко?
Вскидывает доверчивый взгляд, снова прячет его под ресницами. Краска смущения на скулах. Закусывает губу — кажется, я уже замечаю, что это у неё привычка, когда нервничает. Мой взгляд застревает там, не могу оторвать.
Мне хочется укусить эти губы тоже. Эта картина так живо вспыхивает перед внутренним взором, что тёмный хмель бьёт в виски. Внутри поднимается что-то жгучее, нестерпимое… опасное. Но я ещё держусь. Я ещё пытаюсь быть благоразумным — за нас двоих держаться на этой черте, за которой нет возврата. Если уж она такая безголовая, что не может, и сама прилетела беспечным мотыльком к моему дьявольскому огню.
Она думает, что такая взрослая в свои… сколько ей должно быть сейчас? По моим подсчетам, вряд ли больше восемнадцати. Воображает себя опытной, мудрой волшебницей. Думает, всё предусмотрела и ей нечего опасаться. Ведь в любой момент она может уйти из этой камеры тем же путем, что и пришла.
Она такая дура.
Потому что ей нельзя было. Ни в коем случае нельзя было приближаться ко мне.
На секунду колет совесть. Ах-ха… надо же, она ещё есть у меня!
Был бы я настоящим рыцарем и героем романа, велел бы ей тут же возвращаться, откуда пришла. Ну, или по крайней мере, держал бы руки при себе.
Но я им никогда не был.
А она — рядом. И смотрит доверчиво. И говорит что-то… мой взгляд снова застывает на её губах. Слов уже не слышу. Кажется, она предлагает поговорить.
Вот же смешная. О чём говорить с такой девушкой мужчине, который девушек не видел десять лет?
Но возможно, у неё ещё был шанс уйти отсюда нетронутой — как и положено видению. Как известно, мечту руками трогать не положено. Совершенством принято любоваться издалека.
Да вот только моя дурочка сегодня бьёт все рекорды глупых поступков.
Она сама, первая касается меня. Пробегает озябшими пальчиками по моей коже, трогает след от оков на моём запястье, и каждый нерв моего тела отзывается на это прикосновение. А что-то ещё глубже, что-то в том месте, где когда-то у меня была душа, отзывается на жалость, которую слышу в её словах. Она жалеет меня? Надо же…
Если трогаешь капкан, не удивляйся, если он захлопнется, девочка.
Тонкие пальцы медлят на моей коже.
Что ж…
Я выдержал много мучений на своём веку, но такого стерпеть не могу.
Поэтому просто тянусь к ней, наплевав на разъярённый вопль Темноты в голове.
«Рано!! Рано, идиот, ты её спугнёшь, и она никогда, никогда больше к нам не придёт!»
Ловлю её руку, чтоб прекратила эту пытку прикосновениями, сгребаю мою малышку в охапку и тяну к себе — такую тёплую, нежную, податливую.
Не ожидающую от меня подобной наглости.
Прости, девочка! Я сам не ожидал, что ты появишься рядом и перевернёшь мой мир вверх ногами.
Мне просто хочется схватить тебя и никуда больше не отпускать.
Мне просто хочется, чтобы ты забрала проклятое одиночество, пожирающее меня заживо. Чтобы ты уничтожила Темноту светом своей улыбки.
Мне просто хочется убедиться, что ты не снишься мне. Что я не сошёл с ума в этом проклятом подземелье.
Мне просто хочется поверить на секунду, лишь на одну безумную-безумную секунду, что ты не заблудилась в хаосе подземных лабиринтов — что ты шла сегодня именно ко мне. Потому что так было суждено.
Потому что ты моя.
На вкус Мэг — как родниковая вода для подыхающего от жажды. Я не могу ею напиться. Мне нужно снова и снова. Мне нужно больше.
Я понял безошибочно, что этот поцелуй у нее первый. А я настолько отвык целоваться, что кажется, просто набросился безо всякого почтения к ее невинности, как голодный грубый зверь.
И поэтому, конечно же, её испугал.
Когда она оттолкнула, когда на месте, где только что было тепло её тела, снова осталась лишь холодная мёртвая пустота — это было как будто из меня вырвали кусок. И теперь я истекаю кровью.
Она говорит что-то, но я не слышу, ослеплённый этой болью, оглушённый, — дико злой на себя, что допустил подобное. Как я стал таким слабым? Когда? Что сделала со мной эта девочка за те считанные минуты, что мы разделили на двоих?