Глупышка.
Ты правда думаешь утолить мой голод этим?
Я бы мог сказать тебе, как ты сможешь его утолить. Но не хочу тебя снова пугать
Поэтому я держусь.
Видимо, держусь из рук вон плохо, потому что Темнота то и дело что-то шипит мне прямо под черепную коробку — чтоб не смел об этом даже думать, иначе снова все испорчу.
«Не смотри на нее так, идиот, будто хочешь живьём сожрать!! Неужели ты думаешь, она этого не заметит?! Ты совсем уже тронулся рассудком, хочешь испортить наш единственный шанс?!»
Да, я безумен.
Но разве может быть по-другому, когда рядом она? Она ведь не знает, что каждый её выдох, который доносится до моей кожи и бьёт по нервам, каждое прикосновение её волос, каждое случайное, такое невинное касание плеча — для меня как удар наотмашь, который начисто лишает спокойствия и душевного равновесия. Если они вообще когда-либо у меня были рядом с Мэг.
Я не был готов.
У меня нет от такого брони.
Ты говоришь что-то, а я могу видеть только твои губы.
Ты просто дышишь — а мои глаза не могут не любоваться тем, как двигается твоя грудь под тонким платьем. Воображение с готовностью дорисовывает то, что скрывает ткань. Но этого мне мало — я хочу знать наверняка. Я хочу ощущать. Я хочу ощущать тебя всей кожей, моя маленькая колдунья. Никогда не думал, что больше всего в этой чёртовой камере мне будет не хватать человеческой речи — и простого прикосновения к тёплой коже другого человеческого существа.
А впрочем, кому я вру.
Совсем не простые прикосновения к тебе нужны мне, Мэг!
Я заставлю тебя гореть так же, как сгораю сам.
Я уже предчувствую, как это будет красиво.
6.2
А потом ты совершенно спокойно, между делом, сообщаешь мне, что хотела просить брата о моём освобождении. Сама, по доброй воле, по своей доброте, из-за того, что ты — сострадательный ангел, волею судьбы попавший в лапы к алчному демону — сделать то, что я хотел заставить тебя, после того, как подчиню твою волю.
Если бы у меня была совесть, без сомнения, сейчас я испытывал бы жесточайшие муки.
Я как будто срываюсь с обрыва и падаю в тёмную бездну. В этот раз куда-то уносит все доводы рассудка. Я просто посылаю их подальше. Так же, как посылаю в преисподнюю Темноту, которая воет от бессилия в моей голове, уверяя, что я идиот, каких ещё не видывал свет. Приказываю ей заткнуться.
Протягиваю руки, и забираю то, что мне принадлежит. Я и так слишком долго ждал, и этот огонь едва не выжег меня изнутри.
Мне снова не хватает терпения целовать её нежно.
Вся доля нежности, отпущенная нам на двоих — на её губах, которые она приоткрывает несмело под моим напором. Это действует на меня, как вино, которое плеснули в открытый огонь.
Мэг, кажется, снова пытается оттолкнуть — но хватается за ткань моей рубашки, как котёнок, что вцепляется крохотными слабыми коготками, чтобы не упасть. Она ещё не понимает, что я ни за что не выпущу её теперь. Она ещё не осознаёт, чего именно хочет сама. Я объясню.
Но насколько же это лучше, чем было в моих мечтах!
Мэг вздрагивает, когда кладу ладонь ей на грудь и сжимаю.
Заглушая протесты, яростно целую, чтоб не дать ей возможность прийти в себя. От шума крови в ушах глохну. От того, как долго я сдерживался, не давая себе коснуться её по-настоящему, — темнеет в глазах. От реакции собственного тела на её близость теряю всякую способность рассуждать.
Мои руки тянут вниз вырез лифа, рвется тонкая ткань, летят вниз обрывки кружева нижней рубашки. Я как зверь, разгрызающий в щепки скорлупу, чтобы добраться до вожделенного содержимого.
Вот оно — мягкое, нежное тело. Девственно-чистая кожа под моей ладонью. Я уверен, ты никого ещё не подпускала к себе так близко, — да, моя Мэг?
Потому что ты только моя.
Ты была предназначена мне судьбой, теперь я знаю точно.
Сминаю в ладони свои новообретённые сокровища. Ни у одного дракона ни в одной пещере не было ничего более ценного. Мэг выгибается и не успевает сдержать стон. Я высекаю искры из её тела — а моё давно уже горит в этом дьявольском огне.
Стыдливость всё время пытается взять верх, она отталкивает меня, но недостаточно сильно. Я сильней.
Ты ведь в любую минуту можешь уйти отсюда, Мэг! Для твоей магии нет преград — только те, что ты ставишь сама.
В любую минуту, моя сладкая девочка.
Но ты не уходишь. Ты остаёшься. И плавишься, плавишься в моих руках дальше — податливым воском, как эти свечи, что бросают трепещущие тени на твоё тело.
Хочешь узнать, к чему нас это может привести?
Хочешь узнать, о чём я думал все эти бесконечные часы без тебя?
Узнаешь очень скоро.
Глава 7. Мэг
Целая вечность — сжимается в единый миг.
Целая Вселенная — на его губах для меня.
Даже не подозревала, как сильно всё это время хотела, оказывается, чтобы он снова меня поцеловал. Да и кто мне, собственно, может запретить целоваться со своим женихом?
Только мой внутренний голос, который говорит, что простого поцелуя будет недостаточно. И это не то пламя, которое можно удержать в руках. Бушующие лесные пожары тоже начинаются с одной крохотной спички.
Поэтому лучше бы не начинать, если не хочешь думать о последствиях.
Но Бастиан решил за нас обоих.
Его губы прижимаются к моим — твёрдые, жадные. О каких он говорил свиданиях? На свиданиях, после букета цветов и прогулок под ручку, девушек так не целуют. Так целуют под покровом ночи. Так целуют после долгой, невыносимой разлуки. Так целуют в последний раз осужденные на казнь.
Как он целует меня сейчас.
Под его напором приоткрываю несмело губы, он немедленно пользуется этим приглашением. Во второй раз для меня не становится неожиданностью, когда чувствую жаркое касание языка — внутренняя поверхность губ, краешек зубов… робко встречаю его своим. Я начинаю понимать, как это работает. Надо всего лишь очень сильно хотеть того жара, с которым с тобой так щедро делятся. И следовать туда, куда несёт неумолимый поток.
Разжимаются понемногу тиски паники, которые невольно захлестнули, когда он снова схватил меня и уволок к себе на колени, как дракон добычу.
Что такого, если мы немножко поцелуемся? Подумаешь. Это всего лишь поцелуй. Ничего слишком предосудительного. Я могу это позволить.
Такие глупые самооправдания мечутся туда-сюда у меня в голове, пока я цепляюсь пальцами в чёрную ткань его рубашки, чтобы не утонуть в этом яростном потоке. Очень быстро оказывается, что Бастиан понятия не имел, что я собиралась позволить только поцелуй. И надо бы, наверное, ему сказать — но это сложно сделать, пока горячие губы так настырно отвлекают. У меня словно немеют мозги, я забываю, что планировала сделать секунду назад.
На грудь ложится широкая мужская ладонь, нетерпеливо сжимает. Ох, мамочки… Это уже слишком? Или позволить продолжать… Благоразумие берёт верх и решаю остановить.
Мои попытки заговорить превращаются в заглушённый стон. Дрожь по телу, когда его пальцы сдавливают самую нежную точку на груди — слишком сильно, почти больно, невыносимо сладко. Это уже намного, намного больше того, что я готова была позволить ему, что должна была позволять приличная девушка.
Вот сейчас… ещё немного, и я смогу оттолкнуть…
Толкаю руками сильнее, но из-за этого лишь выгибаюсь назад, плотней прижимаюсь грудью к настырной и наглой мужской ладони. Вторая в то же время методично продолжает поиски запретных мест на моём теле. Властно опускается мне на ягодицу. Лапает меня, как какую-то… шлюху.
Принимаюсь сопротивляться ожесточённее. Вот теперь мне точно уже не до шуток!
Запоздало понимаю, что начинать надо было намного раньше. Я как будто попала в оживший терновый куст — стоит зацепить один лишь побег, и тебя опутает, заплетёт, утащит в колючую глубину, из которой не будет возврата.
Когда он освобождает, наконец, мой рот из плена, и я набираю воздуху в грудь, чтобы начать протестовать — его губы смещаются на шею, выцеловывают колко, чертят знаки языком, наслаждаются мною на вкус.
Я снова забываю, что хотела.
Вернее, я абсолютно точно знаю, чего хочется сейчас — чтобы так же, в том же месте, ещё раз, вот так, да-а-а… — но что хотела сделать минуту назад, в упор вылетает из головы.
Отрезвляет звук раздираемой ткани.
Я нашла-таки более-менее приличное платье сегодня, хоть и чёрное тоже, как весь мой гардероб, но с тонкой полоской белого кружева по лифу.
Было кружево раньше.
Да и платье, судя по всему, тоже — поминай как звали.
Голодные пальцы рвут, тянут, обрывают кружевную завесу, как розе лепестки.
Я не представляла, что он может осмелиться на такое. Я не готова. Я растеряна и совершенно сбита с толку. Поэтому, когда на обнажённую грудь ложится его ладонь — в этот раз удивительно нежным, бережным, каким-то благоговейным жестом — замираю в полном смятении.
И он замирает тоже на несколько мгновений, вжав губы в бьющуюся на моей шее жилку.
А я, оказывается, успела запустить обе руки ему в волосы и запутаться пальцами в чёрной шевелюре. Мы застываем так на короткое мгновение, за которое стрелки невидимых часов успевают сделать щелчок.
И его снова срывает.
А у меня будто пелена спадает с глаз.
Как много же, оказывается, времени мне пришлось потратить, чтоб понять, что происходит!
Когда его руки начинают нетерпеливо задирать подол. Когда вновь впивается поцелуем в шею — остро, больно, и это уже не губы, это зубы, которые прикусывают тонкую кожу. Когда оказывается — что под лопатками уже не пустота, а жесткая постель, и как это случилось, я даже не заметила. Просто мир перевернулся вдруг. Лишь тяжесть его тела на мне, когда подминает меня собой, и требовательные прикосновения голодных пальцев, сжимающих моё бедро. Обнажённое бедро под платьем.
Его стон мне в губы. Тёмный огонь во взгляде бешеных глаз.
И в этот момент я не на шутку пугаюсь. Когда до меня доходит, наконец, что сегодня Бастиан не н