В далеком доме засветилось окно и не погасло. Но он вернулся к звездам, которые вот–вот могли пропасть за тучами. Интересно, что там, на этих прозрачных звездах? Что в этих созвездиях? Что делается в туманностях, за туманностями? Что на Луне, на планетах? А что происходит за тем негаснущим и теплым окном – это же интереснее…
Облако, черное и рваное, как дым, косматыми языками поползло на небесную проталину. Звезды скрылись. Рябинин зябко передернул плечами. Там, среди чистых звезд, страшно. Он вновь опустил взгляд на желтое окошко, которое отчего–то проснулось среди ночи. Рябинину стало теплее, хотя за окном жили неизвестные ему люди. Ему и этим полуночникам повезло – их атомы с молекулами выпали из космоса, соединились в людей одновременно, почти в одногодье. И они живут вместе, рядом – утром он может к ним зайти.
Рябинин напряг высохшую память… Что мелькнуло, когда уходил он с допроса? Простое и главное. Про людей, про горе… И опять промелькнуло, пытаясь исчезнуть, но теперь его память, занятая только собой, удержала мысль: как мы любим людей, когда нам плохо. Она промелькнула, она. Но при чем тут космос, который и помог схватить эту мысль? Люди, космос и любовь. А ведь так все просто…
Сколько нулей в малости того числа, которое говорит о случайности образования нашей земли? Сколько нулей в малости того числа, которое определяет случайность зарождения жизни? Сколько нулей в малости числа, которое высчитало случайность появления именно разумного человека? А случайность появления именно тебя? Именно твоих близких? Твоих знакомых, сослуживцев, соседей, современников? А сколько нулей в малости того числа, которое определяет мгновение человеческой жизни по сравнению с вечностью? Тогда что же мы?.. Да встретив на улице соседа, сослуживца, знакомого, встретив на улице человека, подобного себе, нужно смеяться от радости – ведь живем! Все вместе, на одной планете, в одно время. Не счастье ли?
Рябинин знал, что когда–нибудь он догадается, когда–нибудь за столом будет читать, писать, думать – и догадается. Но он догадался тут, у холодного окна, в кабинете дежурного прокурора, подозреваемый в получении взятки. А ведь как все просто…
Люди сбились на маленькой планетке. До них нет дела никому – ни космосу, ни звездам, ни пульсарам с квазарами, ни богу. Сами по себе и сами для себя. Никому не нужны, поэтому в существовании человечества нет никакого смысла. Все человечество, целиком, вкупе, смысла своей жизни общей не имеет. Но есть смысл в жизни каждого отдельного человека, и поэтому есть смысл в жизни всего человечества.
Да уже рассвело. Ночная темь, дымные тучи и стонущий дождь – все это превратилось в светлый туман. В нем слепо таяли темные фигурки людей, его современников. Да уже день…
В дверях грузно стоял Васин, присматриваясь к следователю.
– Здравствуйте, Сергей Георгиевич. Как провели ночь?
– Спал, Андрей Дмитриевич.
– Заместитель прокурора города занят. Придется обождать.
– Уж если я прождал его ночь…
– А почему вы улыбаетесь?
– Потому что вы пришли.
– Вроде бы я вам не родственник.
– Вы мне человек.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я (на отдельном листке). Нет смысла в существовании человечества, но есть смысл в существовании каждого человека – для человечества.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Тому, кто рассуждает о любви к человеку, я посоветовала бы завести собаку. Вы не представляете, как их не любят. Когда иду с Роем гулять, я не боюсь, что он кого–нибудь порвет, а боюсь, как бы его не порвали вместе со мной. У моей соседки сын шпана задворная, дочка внуков ей таскает неизвестно откуда… Думаете, этой соседке мешает жить ее семейка? Нет, ей мешает жить моя собака.
Скажи мне, любишь ли ты собак, и я скажу, любишь ли ты людей. Я очень люблю своего Роюшку. Знаете за что? Он совсем не похож на людей.
Васин иногда покидал взглядом бумаги и бездумно упирался в настольный календарь. Поймав себя на этом занятии в очередной раз, он чуть–чуть сдвинул папку, как бы отрешаясь от работы, и попытался взять в толк, что же его беспокоит. Вряд ли Рябинин, просидевший ночь в кабинете, – на дежурствах не привыкать. Его не задержали, а лишь попросили дождаться утра, хотя есть веские основания решить вопрос прямо и официально. Тут закон не нарушен. Тогда что и где свербит? Может быть, этот козлолицый ученый выбил из колеи? Но бывали посетители и поопасней, и поскандальней, и посолидней. Скорее всего, он не выспался – пришел домой около трех.
Васин достал из ящика стола баночку с витаминами, взял две желтенькие горошины, бросил в рот и запил минеральной водой.
Мысль, вернувшаяся было к бумагам, легко отлетела, дав свободу другой, ненужной – он вспомнил квартиру Рябинина. К чему, зачем? Разве сравнить рябининскую квартиру с его, скомпонованной из заказной мебели и самодельных шедевров… К нему шли любоваться, снимать чертежи. Но что–то у Рябинина удивило, какие–то мелочи, на которых тогда остановиться было некогда, да и теперь бы не нужно. Наверное, громадный письменный стол, заваленный бумагами, папками, журналами, какими–то камнями… У Васина тоже был дома письменный стол из легкого полированного дерева на бутылочных ножках, небольшой и все–таки свободный: японский календарь, старинная чернильница из малахита, набор авторучек, бутылка коньяка на жостовском подносе… Разумеется, пачка свежих журналов и другая периодика. Нет, не стол привлек его у Рябинина – у каждого свой вкус. Книги, наверное, приметил книги. У Васина они смотрелись красивой цветной стенкой, стояли какими–то литыми рядами, будто обосновались там навеки. У Рябинина не было ни ровных рядов, ни цветового единства. Раздерганы, раскривлены, как после сильной тряски. Да, то есть нет: его удивила одна книга, та самая, в которой лежали деньги. Вернее, все собрание сочинений Тургенева, белотомными корешками высветившее полку. У Васина стояло точно такое же, но ярко–синее. Не могло же одно издание выйти в разных переплетах?.. И тогда он вспомнил, что его Тургенев тоже был светлым, но жена поснимала неброские бумажные обложки, как несвежие рубахи. Кстати, где он теперь стоит? А как же Рябинин сразу отыскал это собрание и мгновенно вытянул четвертый том? Впрочем, сам же клал туда взятку.
Неужели его беспокойство шло от таких пустяков, которые интересны лишь тем, что долго не вспоминались?
В этой взятке Васин не сомневался, хотя и делал вид, что кое–какие сомнения есть. Спроси любого мальчишку: кто такой следователь? И он без запинки ответит, что это человек, который сомневается. Все смотрят детективные фильмы. Но Васин не сомневался, и убедили его не столько железные доказательства, сколько поведение Рябинина. Его подозревают во взятке, а он усмехается, спорит, молчит – и ни капли возмущения. Другой бы лбом проломил стол, доказывая…
– Разрешите войти? – спросил крупный, но стройный мужчина голосом, который ничуть не сомневался, что войти ему разрешат.
– Да–да, – отозвался Васин вдруг устало, хотя день еще только начинался.
– Старший инспектор уголовного розыска капитан Петельников.
– А–а, слышал…
– Надеюсь, хорошее?
– Говорят, смелый и сильный оперативник.
– Какое там… Вот в Монреале в прошлом веке служил полицейский Луи Сир, который однажды принес под мышками в участок двух хулиганов. А я только одного могу принести.
– Садись, капитан.
Инспектор сел, расстегнул пиджак, закинул ногу за ногу и положил на колено свою несравненную папку, иссеченную молниями.
– Ну, что у тебя, капитан?
– У меня к тебе дело, – невозмутимо поделился инспектор, как с приятелем.
Васин легонько вскинулся, но тут же подавил всякий намек на удивленное раздражение:
– Слушаю вас, капитан.
– Дело к вам личное, – вдруг замялся инспектор.
– Касается вас? – чуть не улыбнулся Васин, предвкушая расплату.
– Нет, вас.
– Не понял.
– Точнее, вашей жены.
Лицо зонального прокурора последовательно и быстро начало терять себя: во взгляде растаяла пронзительная ученость, ослабела жесткая дуга подбородка и на щеки легла влажная растерянность. Он молчал, боясь с инспектором заговорить, – ведь знал, что рано или поздно что–нибудь случится, потому что жизнь его жены, директора магазина, зависит не только от личной честности. Ведь чувствовал…
– А что моя жена? – спросил Васин, искажая лицо улыбкой.
– Сняла с кассы тыщу рублей.
– Неправда! – убежденно отрубил зональный прокурор.
– У меня есть оперативные данные. – Инспектор шевельнул папкой.
– Деньги она не возьмет.
– Почему же?
– Да потому что она честная женщина. Я с ней провел не одну беседу, чтобы не забывала, чья она жена. Другое дело – могли подвести работники магазина…
– Считаете, что деньги не возьмет? – задумчиво переспросил инспектор.
– Ручаюсь! Я же ее знаю не один год…
Васин беспомощно вспотел, не зная, что делать: просить ли инспектора о помощи, выпытать ли подробности, занять ли принципиальную позицию – или все–таки просить…
– Андрей Дмитриевич, – вдруг с непререкаемой силой заговорил Петельников. – А я ручаюсь за Рябинина! И я его знаю не один год!
В тишине, павшей меж ними, два человека смотрели друг на друга, будто столкнулись на горной тропе. Лицо зонального прокурора возвращалось, и вроде бы в обратном порядке, – окрепли щеки, задубел подбородок и поумнел взгляд. Но оно вернулось другим, залитое гневом догадки.
– Шантаж… Я сейчас сниму трубку и позвоню начальнику Управления внутренних дел.
– Ни к чему, потому что это не шантаж.
– А что?
– Спасение человека в беде.
– А я что – хочу его утопить?
– Есть такие подозрения, Андрей Дмитриевич.
– Что вы мелете, капитан? А старший следователь Антимонин тоже хочет его утопить? А заместитель прокурора города, к которому мы сейчас пойдем? А факты?
– Да, вас много, – мельком вставил инспектор.
– И чего все забегали? Приходил тут ученый, теперь вы…